– Не если, а когда, – поправил меня ван Бьер усталым голосом. – Когда они сюда придут, ты хотел сказать, парень. Или спросить? Что ж, полагаю, это случится довольно скоро. Но не завтра. И не послезавтра. И не после-после… Ик! Закопай меня Гном! Эти твари, конечно, своего не упустят. Но они не такие быстрые, какими ты их считаешь.
– Кто – "они"? Курсоры? Вездесущие? Кого именно ты ждешь?
– И почему это вдруг я валяюсь пьяным? Ты что, ослеп – я не валяюсь, а сижу и наблюдаю за округой… – Он пропустил мой последний вопрос мимо ушей, поскольку начал клевать носом. – Делаю твою работу, между прочим! А затем пойду и еще выпью. Почему нет? Если это последняя выпивка в моей жизни, я должен погулять на славу! И никаких возражений! Эх, налей мне чарку полную, красавица Мари! А после юбку длинную повыше задери! Ну а под юбкой у Мари… Под юбкой у Мари… Хр-р-р!..
И Баррелий, уронив голову на грудь, захрапел прямо на пороге приютившего нас, гостеприимного дома…
Так прошло семь дней. И когда я подумал, что мне предстоит еще одну неделю пасти Мучку и страдать от скуки, рубя окрестные кусты, неожиданно все изменилось.
Наутро восьмого дня, когда хозяйка и кригариец продрали глаза и сели завтракать, на мельницу наведался еще один гость. Им оказался кузен Гверрны, пекарь Майс. Он жил в Фирбуре, куда вчера вечером дошли последние новости из столицы.
Эти новости Майс и привез на мельницу, поскольку желал, чтобы кузина тоже поскорее их узнала. Опухший с похмелья, как и хозяйка, ее приятель ничуть не удивил раннего гостя. Видимо, застать тут подобных проходимцев было в порядке вещей.
Новости откровенно не утешали.
Как и ожидалось, прискакавшая из Балифорта кавалерия навела в Кернфорте порядок. И изгнала тех хойделандеров, у кого не хватило ума сбежать самим накануне ее появления. К несчастью, подмога все-таки запоздала. Лишь один банк продержался до ее прибытия – семьи Марготти. А замок Базелей, также, как замки Кляйнов и Штейрхоффов, был взят штурмом и разграблен спустя сутки после нашего бегства из города.
В чьи карманы перетекла большая часть награбленного золота – островитян или прячущихся за их спинами курсоров, – в новостях, естественно, не говорилось. Что, впрочем, сейчас было неважно. Гораздо важнее было то, кто стал главной жертвой этого крупнейшего ограбления за всю историю Оринлэнда.
Почти вся эфимская знать, включая самого тетрарха Вальтара Третьего, хранила свои капиталы в банках Кляйнов и Базелей. Тогда как король Промонтории Григориус Солнечный и его окружение пользовались услугами банка Марготти и не понесли никаких убытков. Более того, отныне Промонтория еще больше укрепила в Оринлэнде свои позиции, грозя нарушить существующий паритет, обойти Эфим на политической арене и начать диктовать ему свои условия.
Было ли так задумано изначально или нет, но Вальтар Третий не счел такое положение дел случайным совпадением. Угроза общего разорения быстро сплотила извечно грызущуюся между собой, эфимскую знать и тетрарха. И они немедля раструбили на весь мир о том, что король Григориус повинен в нападении на Кернфорт, сделав это руками островных наемников. И что Эфим расценивает сей поступок как прямое объявление войны. Со всеми вытекающими отсюда последствиями. А начнет Вальтар Третий войну с захвата Вейсарии. И сделает ее еще одной областью Эфима, отплатив Солнечному той же монетой. Или, вернее, не отплатив, а забрав у него то, что он забрал у тетрарха и его подданных.
Владыка Промонтории, чьими оправданиями Вальтар просто подтерся, отреагировал на брошенный ему вызов с типичной южной горячностью. И заявил, что не позволит огульно и безнаказанно обвинять себя в том, чего он не совершал. И раз Эфим желает воевать – что ж, значит, быть войне! Вопрос лишь в том, хватит ли у ограбленного Эфима на нее золота? Потому что у него – Григориуса Солнечного, – в золоте пока недостатка нет. И он не постоит за ценой, чтобы дать клеветнику Вальтару отпор, который станет величайшим позором Эфима за всю его историю.
Короля же Вейсарии Эдвайна Седьмого никто ни о чем не спрашивал. Как и всегда, ибо о чем разговаривать с марионеткой, у которой даже нет регулярной армии?
И вот теперь через северную границу Вейсарии маршировали грозные эфимские легионы, а к южным подступала армия Промонтории. Несмотря на бахвальство Григориуса, его угрозы были пока лишь словами. Тогда как угрозы Вальтара могли осуществиться в самые ближайшие дни. Потому что его войско изначально находилось ближе к Кернфорту. И, как бы Солнечный ни спешил, оно прибудет туда раньше него. А несколько летучих отрядов эфимской кавалерии уже достигли вейсарской столицы и крутились в ее окрестностях. Затем чтобы помешать семье Марготти переправить золото Солнечного на юг. Что она попытается сделать, невзирая на любую угрозу. Ведь Марготти не только обслуживали интересы аристократии Промонтории, но и сами принадлежали к ней.
Выслушав новости, Гверрна отлучилась на полдня в деревню – посоветоваться с другими своими родственниками. А когда вернулась, то прямо с порога заявила дожидающемуся ее любовнику:
– Пропади все пропадом, Барри – я уезжаю отсюда! Прямо сейчас, вместе с родней, пока в Фирбуре не объявились эфимцы.
– Думаешь, они вам угрожают? – осведомился ван Бьер.
– Может, и не угрожают, – пожала плечами вдовушка. – Но весь урожай, который мы нынче соберем, уйдет им на прокорм. А я не хочу горбатиться, перемалывая им задарма зерно. И полдеревни – все, кто знаком с эфимскими порядками, – тоже не хочет горбатиться на них. Я не для того держала мельницу, чтобы в конце концов стать рабыней Вальтара Третьего! Кто знает, сколько продлится война. Пусть даже недолго. Но я лучше пересижу эти полгода или год вдали от нее, чем в этой проклятой Вейсарии.
– И куда вы все теперь подадитесь?
– Попробуем добраться до Дорхейвена, пока армии Тандерстада и Альермо не зажали нас в клещи с севера и юга. И пока дороги не запрудили другие беженцы. В Дорхейвене у нас есть, к кому приткнуться. А даже если не получится, ты меня знаешь, Барри – я не пропаду. Пока у меня из задницы песок не посыплется и сиськи не отвиснут, я себе на кусок хлеба и стакан вина всегда заработаю.
– А что станет с мельницей?
– Ну, эфимцам она явно понадобится. Так что пока они будут в Фирбуре, ей ничто не угрожает. А потом… Да кто знает, что случится потом! Когда Север вот-вот схлестнется с Югом прямо у меня во дворе, я наперед не загадываю. Но вы с Шоном можете жить здесь, пока вам не надоест. Вернее, до тех пор, пока округу не заполонят "красные щиты", ведь с ними в Фирбуре уже не будет нормальной жизни…
Мы с кригарийцем помогли Гверрне собрать и погрузить в телегу ее небогатый скарб. После чего она запрягла туда Мучку и укатила прочь вместе с покидающим деревню обозом беженцев. А мрачный Баррелий, допив оставленное ему вино (прочие свои запасы Гверрна увезла с собой), завалился спать еще засветло. Чем, признаться, меня удивил, потому что обычно он так не поступал. Ни пьяный, ни трезвый.
Глядя на него, храпящего в обнимку с пустым кувшином вина, я подумал, что завтра мне придется бежать в Фирбур и покупать ему еще выпивку. Кувшина три или четыре, не меньше. Ведь чтобы залить горе от разлуки с любимой и обычному человеку нужно много вина, а такому проглоту, как ван Бьер, и подавно…
Глава 30
Однако выяснилось, что до сих пор я плохо знал Баррелия ван Бьера. Потому что когда на следующее утро я продрал глаза и, гордясь собой и своей силой воли, отправился к пруду закаляться, то увидел, что монах меня опередил.
Более того, он не просто стоял на плотине и обливался из ведер, а плавал от берега к берегу, высунув из воды одну лишь голову. И плавал он, судя по всему, уже давно. Его развешенная на перилах одежда промокла насквозь, а дождь, который ее промочил, закончился еще до рассвета.
Речка, что протекала близ Фирбура и крутила колесо мельницы, брала свое начало в ближайшем леднике. Поэтому вода в ней была не просто холодной, а по-настоящему ледяной. Особенно по утрам. И при взгляде на купающегося Баррелия у меня пропало всякое желание совершать утренний обряд, который я соблюдал всю минувшую неделю.
– Как самочувствие, парень? – поинтересовался у меня ван Бьер, не прекращая грести руками и ногами.
– Да со моим-то все в порядке, спасибо, что спросил, – отозвался я. – А как твое?
– Лучше не придумаешь! – хохотнул он. Голос его и впрямь звучал бодро, а язык не заплетался. Хотя немудрено – любой на его месте протрезвел бы, окунись он в ледяную купель. – Горные реки – лучшее в мире лекарство от похмелья, запомни мои слова! Если хочешь, присоединяйся! В этом пруду места всем хватит!
– Нет уж, благодарю покорно, – отказался я. – Если ты не против, я свое "похмелье" буду лечить, как обычно – из ведер.
– Дело твое, – не стал настаивать Пивной Бочонок. – Ну тогда, как вернешься в дом, окажи мне услугу: разведи огонь и вскипяти воду. Полный котелок! А я скоро закончу и вернусь…
На завтрак помимо еды – Гверрна оставила нам в подполе немного молока, хлеба и масла, – кригариец сделал себе отвар из незнакомых мне, пахучих трав и грибов. Взяв их из своих припасов, он накидал их в кипящий котелок и какое-то время варил над едва тлеющими углями. Судя по горькому запаху и темно-коричневому цвету, отвар получился ядреный. Что подтвердило и лицо Баррелия, перекосившееся после того, как он, остудив варево, сделал пробный глоток.
– Это что еще за дрянь такая? – спросил я. При взгляде на его гримасу, меня самого передернуло от отвращения, а идущий из котелка пар стал казаться еще противнее.
– Человек, научивший меня варить это пойло, называл его "воскресителем мертвых", – ответил Пивной Бочонок. – И он был недалек от истины, хотя на мертвецах я такую дрянь, конечно, не испытывал. Зато на себе – уже не в первый раз… А сейчас отойди-ка подальше, чтобы я тебя не задел.
Я торопливо отступил на пару шагов.
– Нет-нет, еще дальше, – уточнил ван Бьер. – А лучше выйди на улицу. Так надежнее.
Ослушаться я не посмел и сей же миг выскочил из дому. Но любопытство заставило меня остаться у двери и подглядывать за тем, что происходит внутри.
Сделав несколько глубоких вдохов и выдохов, Баррелий поднес котелок ко рту и взялся пить "воскреситель" большими глотками. Но не жадными. Монах торопился по иной причине – хотел поскорее влить в себя эту дрянь, чтобы ее питие не стало для него пыткой.
Разделаться с ней до конца не вышло. Когда котелок опустел больше, чем наполовину, кригарийца охватили судороги. После чего он уже не смог сделать ни глотка и отшвырнул котелок в сторону, разбрызгав по полу остатки варева. А потом затряс кулаками, затопал ногой и издал свирепый животный рев.
Зачем меня выгнали из дома, я понял, когда вслед за судорогами ван Бьера обуяла ярость. К счастью, ее приступ выдался коротким, но стоять в этот момент у Баррелия на пути я бы никому не советовал.
Продолжая реветь, он сначала перевернул стол, затем распинал по углам табуретки, а в довершении схватил кочергу и одержимо заколотил ею по полу.
Хорошо, что пол в доме был из грубых досок, уже порядком исцарапанных и побитых. Так что оставленные на нем кочергой, новые выбоины не бросались в глаза на фоне остальных. Также хорошо, что у ван Бьера хватило сил выпрямить затем погнутую кочергу. И что разбросанная им мебель оказалась крепкой и ее не пришлось чинить. Короче говоря, нанесенный им Гверрне ущерб был незначителен по сравнению с тем, какой грозили нанести ей эфимские легионеры.
– Не бойся, все хорошо! – оповестил меня Пивной Бочонок, заметив, как я с опаской заглядываю в двери и не решаюсь вернуться в дом. – Заходи, мне уже полегчало. Давай-ка тут немного приберемся и перекусим. А то после этой дряни такой жор нападает, что впору начинать доски грызть.
– А что с тобой такое было? – спросил я, переступая через порог. Похоже, ван Бьер не врал. Остатки запойной бледности и опухлости полностью сошли с его лица. И на их место вернулся прежний здоровый румянец.
– Чтобы полностью оклематься, пришлось немного побыть берсерком, – усмехнулся кригариец. – Бахоры перед боем нюхают свой фирам, а хойделандеры пьют отвар из особых грибов и трав. От которого тоже впадают в бешенство и могут сражаться, даже если их проткнуть насквозь или отрубить им руку. Крайне вредная гадость. Если пить ее часто, можно сойти в могилу всего за пару лет.
– Ничего себе! Тогда зачем ты ее пьешь?
– Я пью "воскреситель мертвых" очень редко. Лишь когда мне надо срочно прийти в чувство и проветрить голову. К тому же он – не тот отвар, который лакают берсерки. В нем не хватает кое-каких грибов, а те, что есть, варились меньше положенного срока. Такое недоваренное пойло не вводит тебя в боевой раж, а лишь дает недолгую встряску.
– Так, значит, ты больше не будешь пить, раз принял такое серьезное лекарство? А я решил было, что у тебя горе и ты…
– Горе?! – перебил Баррелий. – Что еще за горе и почему я о нем не знаю? Я что, проспал вчера нечто ужасное?
– Нет, но… А как же? – растерялся я. – Тебя покинула любимая женщина, и неизвестно, встретитесь ли вы с нею вновь. Разве тебе не положено горевать и заливать тоску вином? Во всех песнях про любовь так поется: когда влюбленные расстаются надолго или навсегда, они горюют и пьют вино. А те, у кого не хватает сил терпеть такие муки, прыгают с утесов в море, закалываются кинжалами или глотают яд.
– А, вон ты о чем, – кивнул Пивной Бочонок, ставя на место опрокинутый стол. – Понимаю… Да, песни – это великая сила. Особенно те, которые поются трезвыми и не дрожащими голосами. Я тоже выслушал в своей жизни немало песен про любовь. Только ни в одной из них не говорилось, как надо правильно страдать от любви, когда у тебя полным-полно работы. Потому что когда ты берешься за работу, страдать тебе попросту некогда. А если тебе и хочется в это время пострадать, то получается уже не страдание, а что-то вроде изжоги. Которая и работать нормально не дает, и проку от нее никакого. Вот и выходит, что любовные страдания – удел бездельников. Или дураков, которым нравится сидеть и чувствовать себя страдальцем вместо того, чтобы пойти и заняться чем-то полезным.
– Да? И чем же полезным намерен теперь заняться ты?
– Как – чем? Буду готовиться ко встрече гостей. Слыхал вчерашние новости? Сдается мне, что после того, как на севере и на юге забурлило дерьмо, наши гости занервничают и прибудут сюда на пару дней раньше.
– Так кого ты все-таки ждешь? Курсоров или Вездесущих? – повторил я свой вопрос, на который намедни пьяный кригариец не дал мне ответа.
– Всех, кого мы до сих пор интересуем. И кому будет не лень переться из-за нас в горы! – Он сделал неопределенный жест рукой.
– И что произойдет, когда они сюда припрутся?
– Будем разговаривать. Или драться. Или сначала разговаривать, а потом драться. Откуда мне знать? Но мы должны ожидать и то, и другое. Если, конечно, ты не хочешь снова удариться в бегство. И бегать от храмовников до тех пор, пока они не перережут тебе глотку на каком-нибудь постоялом дворе, когда ты выйдешь на улицу отлить.
– Нам могут перерезать глотки и здесь. В чем разница?
– В том, что здесь мы знаем, когда это случится. И будем к этому готовы. А при бегстве нас почти наверняка застанут врасплох в незнакомом месте, где мы не сможем оказать сопротивления. Эту же мельницу и ее окрестности я изучил довольно неплохо. И представляю, что нам ждать от наших врагов, когда они сюда нагрянут.
– Когда это ты успел тут все изучить? – съязвил я. – Я думал, что всю минувшую неделю ты был занят по горло… другими заботами.
– Не надо думать обо мне плохо, парень, – порекомендовал ван Бьер. Без злобы, но настоятельно. – Если я пью вино и кувыркаюсь с красоткой на сеновале, это не значит, что я не держу ушки на макушке и не гляжу по сторонам. Поверь мне, я за эти дни увидел и услышал гораздо больше тебя, пусть ты, в отличие от меня, не брал в рот ни капли спиртного.
– А с чего ты взял, что сюда вообще кто-то заявится? – Уверенность кригарийца в том, что со дня на день на нас обрушатся новые беды, напрочь лишила меня покоя, который я вроде бы обрел в этой тихой вейсарской глубинке.
– Потому что я приложил к этому некоторые усилия, – ответил Баррелий, пожав плечами. – И почти уверен, что они окажутся не напрасными.
– Что, прямо вот здесь взял и приложил? Не сходя с места? Разослал из Фирбура гонцов с приглашениями для наших врагов, что ли?
– Конечно, не здесь. Еще в Кернфорте. Когда сломал ребра треклятой Псине.
– Так, значит, она была права: это сделал ты, а не громорбы! Странно, почему я не удивлен!
– Ур и его ребята изобразили по моей просьбе гнев. И слегка придушили Вездесущую, отчего она потеряла сознание. А потом положили ее на землю, я указал им курс на родину, и мы с ними мирно распрощались. Они подались на юг, а я… ну, в общем, сделал то, что счел нужным.
– Но зачем?
– Затем чтобы вынудить Псину плясать под нашу дудку. Теперь со сломанными ребрами ей самой у нас Книгу Силы не украсть. И потому она, немного оклемавшись, найдет того, кто ей в этом поможет.
– Другие Вездесущие?
– Уверен, что нет. Псина еще не теряет надежду решить эту задачу в одиночку. Она не захочет делиться победой и славой с братьями по Плеяде. Ей нужен человек со стороны. Который не будет знать, за чем она охотится, и у которого тоже есть повод искать со мною встречи. И здесь Канафирской Бестии повезло: как раз такой человек находится сегодня совсем неподалеку от нее – в Кернфорте.
– Вирам-из-Канжира! – осенило меня.
– В самую точку, парень! – закивал ван Бьер. – Возможно, в другое время Чернее Ночи не искал бы меня, как не искал он нас с братьями последние пятнадцать лет. Но сегодня он знает, что вместе со мною может отыскать и тебя. И знает, что мы побывали в банке Штейрхоффа, откуда, скорее всего, унесли сокровище, которое хотел найти там Капитул, но так и не нашел. Даже если Вирам и был бы рад избежать нашей встречи, теперь он не имеет на это права. И он явится в Фирбур, хочется ему того или нет.
– А вдруг ему тоже известно о Книге Силы, что тогда?
– Это вряд ли. Курсоры не посвятили бы в такую тайну своего наемника. Они поручили ему захватить содержимое твоего хранилища, где среди прочего добра хотели отыскать и Книгу, не привлекая к ней лишнего внимания. А когда этого не случилось, Вираму объяснили, что он опоздал, и мы успели вынести из банка все самое ценное. Вероятно, Капитул уже отказался от его услуг. Для наших поисков не нужна армия, хватит одних шпионов и храмовников. Но если до Чернее Ночи дойдут сведения, где мы скрываемся – а стараниями Псины он об этом узнает, – ему, как и ей, тоже захочется искупить свою оплошность. И заодно разобраться со мной. Ведь Псина обязательно скажет Вираму, что я ищу его, дабы задать ему вопрос: зачем он связался с Капитулом и бахорами и покрыл позором не только себя, но и остальных кригарийцев?
– А как Вездесущая узнает, где именно мы прячемся?