- Кажется, мы напали на след. Нам удалось обнаружить старый ангар на самой окраине города - он весь пропах перевёртышами. Учитель считает, что они должны быть где-то неподалёку. Сегодня позвонил Иероним: у них встреча под вечер. Так что сегодняшняя ночь наша, любимая.
На щеках девушки заиграл розовый румянец. Обняв Севастьяна за шею, она заурчала, как довольная кошка. "Действительно кошка, - подумал парень, обнимания податливое гибкое тело, - и такая же страстная".
- Мне нужно съездить в пару мест, - начал юноша, - а ты к тому времени приготовь что-нибудь вкусное. Я думаю, мы должны воспользоваться отсутствием Учителя, - Севастьян подмигнул девушке, заставив её ещё раз зардеться.
- Я буду ближе к вечеру, - парень наклонился и коснулся губ Марии долгим, нежным поцелуем.
* * *
На город начали опускаться сумерки. Солнце ещё стояло над видневшимися справа многоэтажками. Лучи цвета крови ярко освещали небольшую рощицу рядом с заброшенным стадионом. Стоявший возле синей "Хонды" высокий мужчина задумчиво пережёвывал стебель травы. Фигура дышала мощью, словно тело спортсмена, много лет отдавшего тренировкам. Небесно-голубые глаза смотрели холодно и спокойно. Ветер колыхал полы его длинного плаща. Руки в перчатках небрежно крутили небольшой складной ножик. В очередной раз посмотрев на сотовом время, он скорчил недовольную мину и начал набирать номер.
Ожидая, пока абонент возьмёт трубку, мужчина вздрогнул - где-то совсем рядом раздалась мелодия, которая не должна была сейчас раздаваться из кустов. Побледнев, Учитель выронил сотовый и стремительно бросился на звук. В зарослях лежало тело Иеронима, сейчас буквально разорванное на части. Ужас застыл на лице мёртвого.
Мужчина склонился над телом, закрывая Иерониму глаза. Резко поднялся и быстрым шагом двинулся в сторону машины.
- Уж не нас ли ты ищёшь? - перед человеком стояли четыре подростка и девушка в длинном чёрном плаще. - Вот мы и встретились ещё раз, охотник.
Мужчина отреагировал мгновенно. Бросился в сторону, выхватывая из-за пояса пистолет и одновременно передёргивая затвор. Один из оборотней бросился ему наперерез, стремительно превращаясь в хищника.
Со стороны, противоположной солнцу, появился силуэт полной луны. Бледной, но уже уверенно набирающей жёлтый цвет. Ночь обещала быть долгой и кровавой.
Мария расставляла на столе блюда и сервиз. Скоро должен прийти Севастьян, и девушка мечтала продемонстрировать кулинарные способности. Ужин был готов, и теперь оставалось только дождаться его прихода. В зале тихо играла музыка - Мария поставила сборник классики. Закончив со столом, девушка села отдохнуть и насладится неторопливой мелодией.
Звон стекла заставил её подпрыгнуть на стуле. Девушка успела заметить только налитые кровью глаза - этого хватило, и она ринулась прочь из комнаты, судорожно пытаясь захлопнуть за собой дверь. Этот взгляд моментально всплыл в памяти темнотой ночи и жаждой убийства. Напомнил ей всё, что она встретила в небольшом дворе, когда произошло нападение оборотней. Только сейчас в дом ворвался не огромный пепельный волк, а гротескная пародия на человека, сплошь покрытого шерстью.
Девушка почувствовала сильный удар о дверь. Не выдержав напряжения, она закричала и бросилась бежать по коридору. Мысли суматошно мелькали в голове, сменяя друг друга с поразительной скоростью. Но ни одна из них не казалась спасительной. Захлопнув вторую дверь, пытаясь выстроить хоть какое-то препятствие перед ужасом, ворвавшимся внутрь дома, Мария успела выхватить взглядом сломавшее дверь существо. Осмотревшись по сторонам, она увидела, что находится в маленькой комнате, откуда на улицу вело небольшое окошко. Не раздумывая, распахнула его и выпрыгнула на лужайку перед домом. В этот момент в комнату, снеся вторую дверь, ворвался оборотень. Взвыв так, что задрожали стены и потолок, он преодолел комнату одним прыжком, закончившимся уже на улице.
Мария закричала опять, упав и закрывшись руками от грозного оскала хищника. Полуволк поднял морду к небу, взглянул на полную луну и, взвыв, бросился на девушку. Раздавшийся выстрел сбил его в полёте, отшвырнув в сторону. Оборотень прокатился по земле, подвывая и зажимая кровь, хлеставшую из бока.
Не веря глазам, Мария смотрела, как к ним через лужайку бежал Севастьян. Поспешно разряжая "Магнум", юный охотник старался произвести тот самый контрольный выстрел, когда тварь уже не сможет подняться. Кровь лилась у ликантропа уже из восьми ран, но существо всё ещё стояло на ногах. Выпустив последнюю пулю из обоймы, парень выдернул из-за пояса небольшой кинжал, и, прыгнув вперёд, оказался на боку высокого оборотня. Человек и полуволк покатились по траве.
Девушка могла только наблюдать за схваткой, не представляя, как можно помочь любимому. В доме раздался шум - со второго этажа здания выпрыгнул ещё один ликантроп. Свет луны выхватил блеск когтей. Существо ринулось на помощь старшему собрату.
Мария потеряла сознание. Она уже не слышала, как с визгом тормозов на лужайку вылетела разбитая "Хонда", из которой выскочил окровавленный человек, на ходу заряжая самострел. Не видела, как арбалетный болт вонзился в загривок одному из оборотней. Как второй поднялся и встретил набежавшего мужчину ударом обеих лап, от которых тот ушёл, играючи. Огромный, пепельного цвета хищник, сейчас истекающий кровью, и высокий человек, постоянно утирающий кровь со лба, сошлись под светом луны и покровом ночи. Схватка произошла стремительно: прыжок, поворот и клыки хищника, сомкнулись на руке мужчины, успевшего закрыть горло. В ответ сверкнул серебром кинжал и полуволк откинулся на спину, разбрызгивая алую кровь из перерезанной глотки.
Мужчина вскочил на ноги, и, не медля ни секунды, подбежал к лежащему на примятой траве парню. Упав перед ним на колени, он схватил ладонями до боли родное лицо, так сильно сейчас похожее на него самого, только моложе. Юноша уже не дышал. Мужчина поднял голову к небу и грустно и тоскливо завыл.
* * *
Близился рассвет. Первые лучи восходящего солнца ещё только набирали силу, силясь разогнать лёгкий туман, появившийся поутру. Тёплый ветер, начав разбег на холме, с упоением промчался по городу, и в своём гордом полёте заглянул в двухэтажный дом, стоящий на отшибе. Пролетев через оконный проём, угрожающе скалящийся обломками стекла, он прошелестел по первому этажу, вздымая со стола какие-то бумаги и разбрасывая листы. По лестнице на второй этаж ветер взобрался уже едва-едва. Но этого затухающего порыва хватило, чтобы увидеть мужчину, сидевшего прислонившись к стене.
Услышав принесённый ветром звук сирен, человек усмехнулся. Провёл рукой с зажатым в ней пистолетом по лбу, утирая выступившую кровь. Через несколько минут, судя по звуку, к дому должны подъехать полицейские машины. Мужчине было всё равно. Ныли укусы, которые он получил ночью, раны сочились кровью. На лужайке перед домом была могила, в изголовье которой воткнут небольшой кинжал - могила его сына…
Почувствовав резкую боль в боку, человек бросил взгляд вниз. Там кожа ходила буграми, под ней словно что-то перекатывалось. Он ещё раз криво усмехнулся, услышав тормоза подъехавших машин и звук захлопываемых дверей. Поднеся к лицу дуло пистолета, мужчина засунул его в рот, и, промедлив лишь секунду, нажал на курок.
Грани сознания
Крик прозвучал резко, больно. Без каких-либо предисловий, неожиданно и властно разорвав тишину, заставив её откатиться беспомощно. Тусклая лампочка выхватила из тьмы длинный коридор с рядами одинаковых синих дверей. С лёгким потрескиванием зажёгся настенный светильник. И вновь всё стихло. Тишина попыталась восстановить былой порядок и накрыть мягкими объятиями этаж здания. Но снова раздался крик, надрывный, словно из человека вытаскивали душу, забирали самое сокровенное. На самой высокой ноте звук замер, предательски задрожав, и сорвался вниз, уже хрипя и задыхаясь.
Гулкий топот ног отразился от стен и окончательно добил ещё пытавшуюся завладеть пространством тишину. Раздались громкие голоса, постепенно приближающиеся к коридору. Звук распахнувшейся железной двери слился с новым криком. Вбежавшие санитары бросились от лестничного проёма к одной из палат. Торопливо и суетно они возились с замком, стараясь быстрее набрать код на двери и войти внутрь, где раздавались ритмичные удары, которые сопровождал чавкающий звук. Кто-то не выдержал и выругался, передавая полноту чувств. Из палаты в ответ раздался нечеловеческий хохот.
В следующее мгновение санитарам удалось отворить дверь, и они ворвались в помещение. В углу сжался в комок худощавый юноша с разбитым в кровь лицом. Тело лихорадило, била крупная постоянная дрожь, полосатая одежда была пропитана потом, местами виднелись густые алые пятна. Пациент всхлипывал, хрипел и раскачивался из стороны в сторону, как маятник. Безумный взгляд был направлен сквозь санитаров, словно человек не видел людей в белых халатах.
Вбежавшие люди связали руки, уложили на кровать, поставили юноше укол и вызвали по рации главврача.
В палату зашёл пожилой мужчина в белом распахнутом халате, оглядел помещение, и, цокая языком, приблизился к кровати.
- Очередной припадок, профессор, - обратился к вошедшему мужчине один из санитаров. - Уже третий за две недели. В остальное время больной ведёт себя вполне адекватно…
- Евгений Штольм… - задумчиво протянул профессор, разглядывая пластиковую карту болезни, - переведён из Германии три недели назад. Да, я сам принимал этого больного, помню, помню. С завтрашнего дня занимаюсь им сам.
- Он как будто пытался разбить себе голову, - санитар промывал раны в области черепа. - Мы дали галоперидол с аминазином, Геннадий Михайлович.
- Хорошо, завтра начнём…
* * *
Так уж получилось, что я с детства тянулся к клинической психологии, а точнее, к психиатрии. Мне нравилось читать книги, посвящённые этой науке, разбирать отклонения в сознании людей, пытаться понять, что же способствует изменению человеческого сознания. Искривление восприятия, влияющее на поведение человека, поступки, которые нельзя объяснить привычным пониманием мира. Мой отец, известный врач, подогревал моё стремление к изучению психиатрии. Впоследствии я забросил это увлечение и выбрал путь журналиста, хотя, обучаясь в университете, частенько писал статьи о некоторых пациентах, благо для меня всегда был карт-бланш в местной психиатрической больнице, где и работал главным врачом мой отец, профессор Александров.
После окончания университета я решил исколесить Европу. В деньгах нуждаться не приходилось, благодаря отцу, поэтому занимался исключительно любимым делом: брал интервью и искал необычное и необъяснимое везде, где только мог. За пять лет путешествий мало бывал на родине, предпочитая запад с его устоями и нравами. С отцом созванивались постоянно, часто делясь интересными событиями, рассказывая друг другу новости и просто болтая. Однажды он рассказал мне о пациенте, переведённом из Германии, о необычном случае шизофрении. Тогда это не слишком заинтересовало меня - тяга к психиатрии уже практически иссякла, и интерес я проявлял к другим областям. Хотя тут пришлось невольно заинтересоваться, настолько возбуждённо рассказывал старик о больном.
В ходе врачебной практики ему много раз случалось сталкиваться с проявлением шизофрении у пациентов. Но никогда до этого не приходилось работать с таким больным, как Евгений Штольм: он был исключением из правил и не поддавался никаким классификациям. Физически истощённый молодой человек, живущий только одним - своими снами. Отец рассказывал про рисунки пациента, про сеансы с ним. Всё чаще в разговорах он стал упоминать Штольма.
Константин Григорьев, друг отца, активно помогавший ему в исследованиях, сообщил мне об уходе его из клиники. В то время я находился в Штатах. Приехать у меня не получилось из-за загруженности. Я лишь поздравил Григорьева с занятием должности главврача и полностью одобрил выбор профессора Александрова, так как лучшей кандидатуры на это место было не найти. А через полгода меня настиг звонок Константина Сергеевича, сообщившего о смерти отца: инфаркт застал старика ночью. Прилететь на похороны у меня также не получилось, хотя и клял себя последними словами. Приостановить обучение было невозможно.
Освободившись только через полгода, я прилетел узнать о пропущенных событиях. Вот тогда и заинтересовался Штольмом всерьёз. Все записи, которые вёл отец, были им уничтожены по неизвестной причине. Даже не будучи журналистом, я бы не смог пройти мимо такого, а при моей профессии интерес воспалился нешуточный. Хотя всё же главной причиной этого стал неожиданный уход старика от дел клиники и последующая его смерть. Спустя некоторое время после начала сеансов отец завершил лечебную практику ввиду плохого самочувствия, а ещё через полгода умер. Я не мог понять, так как он никогда не жаловался на проблемы со здоровьем. Я был убит горем, но решил заняться пациентом, начав заново исследования; а главное - хотел продолжить дело отца, стремясь понять причину его смерти. Глубокое изучение истории болезни Штольма неожиданно дало интересные результаты.
Всё началось много лет назад, в юности Евгения. Однажды во сне к нему пришли видения. Они настолько сильно въелись в мозг тринадцатилетнего подростка, что он так и не смог справиться с бунтом сознания. Ужас, наложивший отпечаток на душу семнадцать лет назад, остался несмываемым. Изменения со временем завладели даже самыми потаёнными уголками его сознания. Воспалённое воображение Штольма рисовало сводящие с ума образы - жуткие картины обретали жизнь в его голове. Кошмарные создания, порождения его мозга, звали больного с собой, обещая вечное блаженство… Он называл их отражениями.
* * *
Спокойно сидя напротив в кресле, Евгений смотрел на меня проницательными глазами. От этого по коже невольно пробегали мурашки, никогда прежде я не испытывал такого ощущения. Штольм не отрывал от меня взгляда, и вёл разговор лишь ему известным путём:
- Вы живёте в привычном мире, боясь его изменений. Всё, что выходит за рамки, становится кошмаром, от которого вы хотите избавиться. Бежите, спотыкаясь от действительности, пытаетесь отгородиться от неё возведёнными стенами неверия и прагматизма. Стараетесь вписаться в установленные рамки жизни, в то, что принято считать нормой, совершенно выбрасывая из головы извилистые пути реальности, и не только нашей. Глядя вам в глаза, я вижу вашего отца. Вы так сильно похожи друг на друга! - сказал мне тогда Евгений. - Профессор Александров тоже был увлечён моим синдромом, как он это называл. Было очень интересно следить за ходом его исследования, если вы понимаете, о чём я.
Ощущение нереальности происходящего начинало меня захватывать. Впечатление складывалось такое, будто управлял нашей беседой не я, а пациент.
- То есть, Евгений, хотите сказать, что ваши видения есть нечто существующее и такое же истинное, как и мир, который нас окружает? Расскажите о них.
Больной изменил позу в кресле, слегка подавшись вперёд. Глаза заблестели, а руки крепко ухватились за подлокотники сиденья. Долгим испытующим взглядом осмотрев меня с ног до головы, будто видя впервые, он улыбнулся, скривив губы:
- Виденья? Хм. Это не виденья. Считайте меня сколь угодно душевнобольным человеком, но то, что я вижу, является такой же реальностью, как и мы с вами. Возможно, даже большей. Вы когда-нибудь видели сны, Фёдор? Кошмарные сны, когда страх настолько захватывает вас, что хочется кричать, взывая о помощи? Вы когда-нибудь бились в припадке, пытаясь вырваться из склизких объятий Морфея? Представьте свой самый страшный сон, когда вы готовы были отдать всё, чтобы только проснуться. Представили, вспомнили? Так вот растяните его на семнадцать лет и добавьте к этому то, что сон превращается в явь, и вы видите два мира, слившихся друг с другом. Наверняка миров гораздо больше, и мне остаётся только молиться несуществующим богам, чтобы нас защитили от этой мерзости.
Рассказ Евгения рождал странные образы в моей голове. Странно, но я чувствовал, как сознание начинает "биться", вторя словам моего пациента. Ощущение, как если бы кровь в голове пульсировала в такт чему-то, что лежало за гранью человеческих чувств. Нереальность происходящего. Штольм всё это время внимательно рассматривал меня, отслеживая малейшие изменения. Опять появилось стойкое чувство, что исследую не я, а он.
- Думаю, на сегодня хватит, - решил я прервать беседу. - Продолжим послезавтра, Евгений…
Тогда я ещё не знал, с чем мне пришлось столкнуться. Следующие сеансы были лишь продолжением первого. Я злился, чувствуя, что теряю контроль. Это было страшно, и завораживало одновременно. Одна часть моего сознания требовала остановить хотя бы на время процесс исследования. Другая - восставала доводами о потрясающей необычности заболевания. Разуму Евгения позавидовали бы очень многие. Я сам себе казался маленьким и глупым подростком по сравнению с этим человеком. Когда мы вели сеансы-беседы, я полностью отдавался плавным волнам рассказа, которым он завораживал меня.
Он говорил о том безумном мире, который явился ему однажды грозный обличии. Хаотичное сочетание форм и образов, столь противоестественных привычной реальности нашего мира. Изнанка - так называл Штольм то, что видел. Вывернутый мир, где люди могли быть только муравьями. Тени, что мелькали во тьме, были чудовищны в своей мерзости, заставляли корчиться в муках сознание тринадцатилетнего подростка. Много позже он сроднился, смирился с виденьями. Евгений понимал, что не проживёт долго: силы уходили из истощённого болезнью организма, моральные и физические.