13
В третий раз аббат проснулся от странного ощущения, что кто-то тронул его за плечо. Он открыл глаза и увидел полную тьму. Тьма была полна непонятного ужаса. Откуда-то сверху упала капля, она скользнула по горячему лбу, и аббат вздрогнул всем телом. Ощущения времени не было. Вполне возможно рассвет был уже близок, но Круазье не удивился, если бы узнал, что все еще стоит глубокая ночь.
– Проклятый сон! – еле слышно простонал Круазье. Он громко позвал: – Отто!..
Прерванный сон аббата был просто ужасен: он снова читал "черную книгу" и едва не умирал от страха. Книга рассказывала совсем о другом и ее невнятный текст, там во сне, вдруг стал складываться во что-то несоизмеримо более емкое и осмысленное. Аббат едва ли не физически ощущал, как растет это нечто, становится шире, все больше и больше напоминая собой бездну…
Аббат снова позвал Отто и услышал в ответ мощный храп. Преодолевая ломоту в спине, Круазье встал и попытался нашарить огниво на столе. Рука натолкнулась на еще теплый огарок свечи.
– Отто, дьявол тебя разорви! – заорал он.
Отто что-то пробормотал во сне и, судя по шороху лежанки, перевернулся на другой бок.
"Напился, все-таки, – решил Круазье. – Подождал, пока я усну и напился…"
За Отто и раньше водились подобные грешки, но поскольку сон аббата Круазье всегда был здоровым, а охрана – неизменно надежной, аббат старался не обращать внимания на мелкие грешки преданного Отто.
Аббат нашел огниво не на столе, а под ним и ему пришлось ползать по полу. Он сел и постарался припомнить как раньше сам, без чужой помощи, справлялся с этим предметом. Неумело, то и дело попадая кресалом по пальцам и морщась от боли, Круазье зажег трут, а потом, до боли в легких сдерживая бурное дыхание, прикоснулся чуть заметным, синим огоньком к свече. Та долго не хотела загораться, хотя и переняла трепещущий огонек, но оба они были готовы вот-вот раствориться в темноте.
Не прошедший до конца страх мешал аббату читать молитву. Губы дрожали, произнося почти бездыханные слова, а сам Куразье думал не столько о молитве, сколько о трепещущих огоньках на кончиках свечи и трута.
Когда пламя все-таки окрепло на одной свече, потом на второй, аббат облегченно вздохнул. Страх растворился в отхлынувшей к стенам палатки темноте.
Какое-то время аббат рассматривал широкую спину Отто и подумывал о том, чтобы хорошенько отлупить слугу палкой. Отто глубоко вздохнул и выругал кого-то там, в своем сне.
– Иди-иди, нечего тут!.. – грубо сказал он. – К болгарам иди… Здесь господа такого не позволяют.
Круазье невольно усмехнулся.
Усевшись за стол, он пододвинул к себе "черную книгу". Страх исчез совсем, и аббат едва ли не удивляясь своим недавним переживаниям, принялся перелистывать страницы книги. Замелькали знакомые картинки, большие красно-черные заглавные буквы и текст, тело которого часто резали на короткие главы то змеиные головы, то чертенячьи морды, то скрещенные ножи.
Аббат попытался припомнить смысл своего недавнего сна и не смог этого сделать. Не без раздражения он подумал о том, что раньше никогда не просыпался по нескольку раз за ночь.
"А теперь нашел себе проблему, значит…"
Аббат захлопнул книгу и внимательно осмотрел ее со всех сторон. В ней не было ничего примечательного кроме черной кожи, и она казалась очень грубой, шелушащейся от старости. Бумага казалась добротной, чернила – только черные и красные – самыми обычными.
"И смысла в ней почти никакого… Ну, сошел братик с ума, а может быть даже и не он, а его дама… как ее? Жаннета, что ли? – аббат задумался. – Было бы хуже, если бы он все по разуму написал, а не врал на каждом шагу, тогда… – аббат снова поморщился, – тогда мне это точно боком вышло. А так… Мало ли подобной ерунды сейчас?"
Круазье снова потянуло в сон. Желание было еще осторожным, но уже слепило глаза и туманила мысли.
"А потом что, опять просыпаться?! – аббат с ненавистью посмотрел на "черную книгу". – Глядишь, так к утру и мозги переклинит".
Проше всего было попросить Отто выбросить книгу в реку. Жечь в палатке подобную мерзость аббат не хотел.
– Отто! – позвал аббат.
– Что? – вдруг спокойно отозвался молчащий до этого Отто.
Круазье удивился, но не подал виду.
– Выбрось эту чертову книгу.
– Прямо сейчас, что ли?
– Да.
Круазье смотрел на спину Отто и ждал, что тот сейчас встанет. Но Отто вдруг тяжко всхрапнул и пробормотал:
– Сам принес, сам и выбрасывай.
– Что-что?! – грозно переспросил Круазье.
– Не я ее притащил, не мне с ней и возиться, – вяло ответил Отто.
– Да ты что, дурак, мозги, что ли проспал?! – закричал Круазье.
Он вскочил и, схватив посох церковного пастыря, бросился на Отто. Первый удар пришелся по спине слуги, второй по ногам, третий – по голове.
– Вставай!!..
К ногам аббата Круазье с тихим стуком упала голова Отто. Она подкатилась к его посоху и уперевшись в нее носом, замерла.
Голова открыла глаза, усмехнулась и сказала:
– Сломал?.. Вот и иди теперь сам знаешь куда.
Аббат Круазье попятился, не сводя глаз с головы. Страх, о котором он уже давно забыл, вдруг вернулся с утроенной силой. Он механически взял со стола "черную книгу" и прижал ее у груди. Страх внутри вырос еще больше и превратился в панику.
Аббат Круазье медленно повернулся и шагнул к выходу из палатки. Сначала ему показалось, что выход слева и, обходя стол, аббат невольно опрокинул его, потом выход вдруг оказался справа и аббат уже споткнулся о ножку опрокинутого стола.
– Ну, что ты кружишься, как чумной? – окликнул его насмешливый голос Отто.
Аббат вдруг вспомнил о наружной охране. Возле его палатки всегда стояло не меньше четырех человек.
"Закричу!.." – подумал он.
Аббат открыл было рот, но не смог издать ни звука. Рот открывался медленно, словно Круазье пытался жевать что-то, а не говорить.
Ему все-таки удалось выйти наружу, но там никого не было. Лил дождь, хотя северная часть неба почти освободилась от туч и между ними тускло светила луна. Левее и внизу, блестящей дугой едва поблескивала река. Где-то запел петух, но его голос тут же оборвался на болезненном всхлипе.
"Утро скоро…" – подумал аббат Круазье.
14
Утром, точнее, к полудню следующего дня, болезнь отступила. Тело было словно невесомым, едва ли не по-детски слабым и Анри медленно, придерживаясь за стены, вышел во двор.
В центре горел костер. Возле него суетился Карл, рядом с ним стояла полная, высокая женщина с добродушным лицом. Карл подбросил дров в костер, отряхнул ладони, потерев их, и взялся рубить куски мяса на деревянной колоде. Он азартно щурился, и между его полными губами то и дело прорезалась щербатая улыбка.
Увидев Анри, Карл улыбнулся другу и кротко спросил:
– Жив, да?..
Анри кивнул.
– А я тут бараниной занимаюсь, – продолжил болтовню Карл. – Нас тут за дворян не считают… Правда, слуга из меня никудышный.
Женщина улыбнулась и что-то сказала. Карл ответил и показал на костер. Судя по всему, женщина с ним не согласилась и стала что-то доказывать ему.
Карл отмахнулся.
– Иди сюда, – позвал он Анри, – ты после сна отдохнешь, а я после работы.
Друзья уселись на длинное бревно.
– Девку твою видел… Арию. – Карл улыбнулся. – Мечется по двору как угорелая, снова лекарство для тебя ищет. Трайом о чем-то с Велесом говорит… ну, с этим… с длинным, – Карл кивнул на большой дом справа. – Может, и договорятся о чем-нибудь… Мне в рабстве все равно не жить. Лучше снова в воду.
Карл немного помолчал.
– А наши ушли… – он с тоской посмотрел в сторону реки. – Утром еще. Говорят, Круазье пропал.
– Как пропал? – удивился Анри.
– Никто не знает. Вечером был – утром уже не нашли. Болгары на ту сторону уже ездили на переговоры. Сказали, что видели, как слугу Круазье допрашивали… А тот уперся и одно твердит – спал и ничего не видел. Палатку осмотрели – следы аббата к реке ведут. Решили – значит утонул…
– Туда ему и дорога, – буркнул Анри.
– Оно может и так, – усмехнулся Карл. – Он ведь все, подлец, знал. Я, правда, не "черную книгу" имею в виду, а то, что Жаннета на его брата жаловалась. Мол, не могу так!.. А Круазье морду в сторону воротит: мол, я в женских грехах не разбираюсь. А Мишель что?.. Этот недоумок еще в детстве за козами бегал и малолетних девчонок из кустов дурными рожами с козьими рогами пугал.
– Наши куда ушли? – спросил Анри.
– К броду, иной дороги тут нет.
Подошла помощница Карла и что-то стала ему выговаривать.
– Потом, – отмахнулся Карл, – потом!..
– Что это она? – спросил Анри.
– Есть зовет. А я пока с Трайомом не поговорю, мне кусок в горло не полезет.
Анри искал глазами Арию и, наконец, наткнулся взглядом на ее тоненькую фигурку в самом дальнем конце двора. Женщина перестала ругаться с Карлом, проследила взгляд Анри и тоже улыбнулась.
Карл откинулся спиной на стену хаты и принялся рассматривать большой дом справа.
– Часа два уже говорят, – чуть не простонал он. – Говорят и говорят!.. Я понимаю, откупиться от болгар у нас денег нет, тогда о чем там говорить-то можно?!
Ария увидела Анри, улыбнулась ему и махнула рукой.
Анри попытался встать, но слабость дала о себе знать и рыцарь осел не бревно.
– Не ходи, – посоветовал другу Карл. – Они там еще с утра сено сгребают. А твоя Ария в нем что-то ищет. Траву какую-то… Значит, лечить тебя будет, – Карл немного помолчал. – Смотри, залечит она тебя!..
15
Труп аббата Круазье нашли возле брода в тихой заводи рядом с ним. Аббат плавал вверх опухшим лицом и прижимал к груди "черную книгу".
По приказу старого Адемара аббата похоронили неподалеку от реки, на ближайшем взгорке. Все попытки вырвать "черную книгу" из его рук так ничем и не кончились. Особенно старался Отто Берг. Он виновато посматривал на собравшихся на похороны рыцарей и был готов едва ли не оторвать руки своему бывшему хозяину.
Адемар прекратил его попытки. "Черную книгу" облили смесью скипидара и керосина и попытались поджечь. Но пропитанный влагой и ставший пухлым том, не то чтобы не горел, а еле-еле дымил. Руки аббата почернели и стали такими же черными, как и книга.
Адемар приказал перевернуть аббата вниз лицом. Двое сильных рыцарей неохотно спрыгнули в могилу, и не без труда справились с задачей.
Адемар прочел длинную молитву. Латынь, всегда торжественно звучащая в храме, на открытом воздухе вдруг словно потеряла свою притягательность. Рыцари нетерпеливо переминались с ноги на ногу и искоса посматривали друг на друга.
– Всего-то одна книжонка, а, сколько проблем, – шепнул один рыцарь другому.
– А вдруг не одна? – тихо ответил тот, другой.
Первый рыцарь удивлено посмотрел на друга. Тот перекрестился, поняв, что молитва старца Адемара подходит к концу. Последние слова молитвы – это обязательство было принято еще в Роне и относилось к любой молитве – рыцари произнесли хором: "Этого хочет Бог!"
От могилы уходили молча, стараясь не смотреть в глаза друг другу. Последним шел старик Адемар. Он рассматривал широкие спины рыцарей и словно жалел о чем-то… В его глазах вдруг появилась тоска и он оглянулся. Нет, он смотрел не на могилу Круазье, а на северо-запад, там, где осталась уже далекая Рона.
Через три дня Адемар слег и все поняли, что старец умирает. Собравшиеся возле его ложа рыцари были молчаливы и искренне жалели старика. В отличие от аббата Круазье Адемар был прост, немногословен и его поход в Святую землю состоялся не потому что туда пошли все, а потому что старик уже давно решил закончить там свои дни.
– Как много вас тут… – сказал Адемар, оглядывая слабеющим взглядом рыцарей вокруг себя. Он немного помолчал и добавил: – Зачем?..
16
Через три месяца Трайом, Карл и Анри ушли в Святую Землю вслед за армией короля… Правда, они так и не достигли ее. Неравный бой под Эдессой прервал их путь.
Карл погиб, защищая спину герцога Трайома, и даже мертвый, усмехался так, словно сомневался в чем-то. Сам герцог пал под ударами многих мечей, и враги долго боялись подойти к рыцарю, убившему едва ли не два десятка их лучших воинов.
А еще через год во Взгорье пришел молодой человек без левой руки. Он был голоден, одет в лохмотья и просил милостыню сидя в тени монастырской тени у ворот. Осенняя погода была холодной и нищий часто кашлял, не поднимая головы. Его не гнали, но старались обойти стороной, опасаясь какой-либо заразной болезни.
После субботней вечерней молитвы рядом с нищим остановилась молодая девушка и долго – казалось бесконечно долго – рассматривала его лицо.
– Анри… – наконец еле слышно позвала она.
Нищий на секунду поднял глаза.
– Анри! – повторила девушка и на ее глазах показались слезы. – Куда ты идешь?
– Домой, – тихо ответил рыцарь.
– Был ли ты в Святой земле?
– Нет…
Ария протянула руку и помогла Анри встать, хотя тот и не хотел этого делать.
– Пошли, – коротко сказала Ария. – Я покажу тебе, где эта земля.
Они пошли по дороге вдоль монастырской стены, и Анри тяжело опирался на плечо Арии. Люди провожали их длинными взглядами и многие недоуменно усмехались. Кое-кто узнал рыцаря, когда-то победившего с Божьей помощью могучее течение Тронкса.
Анри был настолько слаб, что остановился буквально через два десятка шагов. Он виновато улыбнулся девушке и сказал:
– К земле тянет… Умру, наверное. Жаль, не в Святой земле.
Ария терпеливо ждала, пока Анри отдыхал.
– Я тебя вылечу, – сказала девушка.
– Опять? – улыбнулся Анри.
Ария кивнула и улыбнулась в ответ.
– Ты вот про землю сказал… Ты знаешь, а ведь земли без Бога не бывает. Понимаешь? А если Бог есть – и земля Свята…
– Я теперь понимаю, что ты хочешь мне показать – свой дом, – Анри едва держался на ногах от слабости.
– А разве этого мало?
Ария положила руку Анри на свое плечо и тихо пошла вперед. Анри делал шаг за шагом с огромным трудом, в его глазах темнело, а голова разрывалась от боли.
"Мне никогда еще не было так трудно, – подумал Анри. – Как же ты далеко – Святая Земля!.."
Плата на столе
1
У старика с тусклыми, вечно воспаленными глазами было странное имя – Инф. Его серый, видавший виды плащ, мятая шляпа и рыжие, армейские ботинки порядком примелькались посетителям таверны "Три дуба" и на него никто не обращал внимания. Старик обычно убирал территорию возле таверны по утрам, когда вокруг почти никого не было. Шаркая метлой, он прогонял со старинных лавочек, с замысловато изогнутыми чугунными стойками, случайных людей, криво улыбался в ответ, когда на него ругались, а потом долго прикуривал мятую сигарету, словно осмысливая то, что только услышал. Постепенно улыбка старика гасла, лицо становилось безразлично-мрачным и он снова принимался шаркать метлой. Работал он плохо, то ли потому что у него сильно дрожали руки, то ли потому что он плохо видел. Но старика терпели. Если вечером его пускали в "Три дуба", он усаживался за самый дальний столик, в углу, быстро напивался и никого не трогал. Разве что черт Конфеткин соглашался иногда составить ему компанию.
Общение старика и черта носило довольно странный характер. Старик Инф почти ничего не говорил, иногда отрывисто смеялся над шутками Конфеткина, обнажая при этом редкие, длинные зубы, а когда хмель окончательно кружил ему голову, старик хватал черта Конфеткина за худое плечо и тряс его, пытаясь заглянуть в круглые и насмешливые, чертенячьи глаза.
– А ты знаешь, что я видел? – кричал он. – Знаешь?!..
Уже окончательно хмелея, старик силился рассказывать черту истории о затонувших кораблях, с трюмами полными золота, или о таинственных островах, с зарытыми на них кладами. При этом старик делал страшные глаза и переходил на шепот. Его мысль часто обрывалась, он замолкал и тупо смотрел мимо лица собеседника, пытаясь вспомнить, о чем он говорил.
Ходили слухи, что в молодости Инф числился в знаменитых альфонсах, слыл удачливым наемным убийцей и даже отравителем, освоившим какие-то новые, азиатские методы работы. Другие утверждали, что Инф, в общем-то, всегда был безобидным искателем приключений, иногда насильником (когда золота не было, а гульнуть хотелось), а те три-четыре трупа на его совести не есть что-то особенное для человека прижившегося на старости лет в "Трех дубах".
Короче говоря, общение старика Инфа и черта Конфеткина хотя и было редким, но, имея свой тайный смысл (разумеется, понятный только черту), оно имело и свои традиции. Для начала Конфеткин щедро угощал старика спиртным, болтал о мелочах и рассказывал ему последние, как правило, малозначащие новости. Время шло, старик хмелел и ближе к середине разговора, когда он начинал трясти черта за плечо, Конфеткин вдруг принимался щуриться, а в его глазах, обращенных на собеседника, загорался нездоровый, желтый огонек. Черт смотрел на старика так, словно сам хотел спросить его о чем-то важном. Но, исподволь подбираясь к этому, Конфеткин исхитрялся сам запутаться в своих бесконечных намеках типа "Ты мне лучше откровенно скажи…" или "Сбрехнул – ладно, но ты меру знай. Понимаешь?.. Меру!" Когда старик вдруг замолкал, прерывая свой очередной лживый рассказ о золоте, черт нервничал и, чтобы раззадорить старика, принимался на него покрикивать. Вопрос, который, судя по всему, очень интересовал черта, был непрост, нечист, но нечист с каким-то особенным вывертом, и требовал от Конфеткина едва ли не дьявольского изворота ума, которого ему явно не хватало.
Старик Инф пил дальше и тупел до полной одеревенелости, чем всегда раздражал черта. Если у Конфеткина окончательно портилось настроение, он жаловался бармену – трехглазому здоровяку Баку – и тот, предварительно почесав на голове бычий рог, (а делал он это всегда, даже если вопрос не требовал раздумий) приказывал выбросить Инфа на улицу. Старик мог спать везде: возле мусорных баков, на лавочке, под старой липой, прямо на асфальте у входа в "Три дуба", а летом в маслянистой луже на автостоянке для "vip-персон".
– Просто удивительная, невероятная сволочь этот старик! – хныкал перед Баком черт.
Здоровяк Банк смеялся так, что тряслись стекла в узких оконных рамах, а под закопченным потолком таверны раскачивалась небольшая люстра, которая по поверью нечистой силы, служила еще на корабле знаменитого пирата Моргана.
– А ты что от него хочешь? – спрашивал Конфеткина Банк. – Надо что – спроси, а то крутишься вокруг и около, как карась возле червяка на крючке.
Конфеткин мрачнел и отмалчивался.
– Хитришь, значит? – подмигивал Банк. Он понимающе хмыкал и терял к черту интерес.
Иногда после общения со стариком, когда разговор получался особенно крикливым, черта бил мелкий, нервный озноб. Выждав какое-то время, он шел на улицу, присаживался рядом со спящим Инфом и, поводя длинными ушами, слушал его сонный бред.
Старик ругался сквозь сон самыми черными словами, нес околесицу про какого-то задушенного ребенка какой-то Жанны и три закопанных в саду за таверной трупа. Но даже тогда он не переставал хныкать, а в его словах постоянно слышалась какая-то тоскливая, щемящая, как у плохо смазанной дверной петли, нотка.