И вдруг Самохина забеспокоилась. Ее что-то в этом парне смущало, то ли его молодость, то ли полномочия. От которых, что ни говори, а зависело выполнение их задания. Поэтому она спросила:
– Товарищ командир, а ты откуда?
– Так из под Архангельска. Слыхали такой городок, Холмогоры?
– Кто же не слыхал? – бурнул, уткнувшись в свою кружку Раздвигин. – Оттуда Ломоносов происходит.
– Ого, грамотные люди, – беззвучно рассмеялся Колядник.
– Давно ты тут воюешь? – продолжила расспросы Самохина.
– А с осени прошлой, раньше-то ближе к Миллерово воевали, пытались до Ростова дойти, да вы сами обстановку на фронтах знаете.
– Знаем, – вздохнула комиссар, – жаль только, что немного знаем. Нам тут понадобится многое выяснить и о местности, и о жителях.
Колядник почти посерьезнел.
– И за что меня к вам определили?
– Не "за что", а для выполнения задания, данного лично товарищем Дзержинским, – Самохина становилась все строже.
Пришлось Рыжову рассказать еще раз. Хотя он сам не очень-то понимал полученный приказ, он все же попытался настаивать, что дело очень важное. Но на Колядника это впечатления не произвело, он даже поскучнел немного.
– Я думал, если такие люди, как вы, из самой ВЧК прибыли, значит, по делу, а вы...
– Еще раз повторяю, – Самохина была уже почти зла. – У нас приказ товарища Дзержинского. И выполнять ты его будешь, несмотря на все сомнения.
– Буду, – согласился Колядник, – куда ж денусь?.. Вот только, кому пришла такая глубокая мысль, чтобы людей для такой ерунды от службы отрывать?
Рыжов чувствовал к этому командиру симпатию, и даже подумал было, уж не пересказать ли разговор, который с ним провели товарищ Дзержинский с товарищем Троцким, но сдержался. Ответил просто:
– Троцкому. Его идея.
– Оп-ля, – снова улыбнулся Колядник, на этот раз чуть виновато. – Тогда я последнего вопроса не задавал. Лады? А если лады, давайте, допивайте свои кружки побыстрее, и собирайтесь. Я рассчитывал еще до полудня из Борисоглебска выйти. И если повезет, вечером же будем в Урюпинске. – Он подумал, посмотрев на Рыжова чуть пристальней, чем на остальных. – Если на банду не напоремся.
– Что за банда? – спросила Самохина.
– Появилась тут новая, под неким атаманом Пересыпой ходит. Ну, да это моя забота – на нее не нарваться, пока вы со мной.
# 4.
Коня Рыжову предложили сначала довольно квелого, он его осмотрел, немного прошел на нем по кругу и отдал Раздвигину. Себе выбрал бойчее и резвее. Было у него такое подозрение, основанное на прошлом, какого тебе коня с самого начала выделят, на том и придется потом скакать. Самохина тоже, поддерживая свой комиссарский статус, попробовала было выбрать себе верховую лошадь, но позже отказалась. Проворчала только Рыжову на ухо, чтобы другие не услышали:
– Ведь знала же, что галифе нужно на складе требовать, но сказали, что размер неподходящий, согласилась на юбку эту чертову... Все-то не ладно получается.
Впрочем, у чоновцев было целых три телеги, одна из которых была совершенно пустой, там-то Борсину с Самохиной и устроили.
В путь тронулись, как и предпологал Колядник, хорошо. Четыре десятка бойцов шли ровно, даже Рыжов засмотрелся, и такая у него радость возникла от этого марша, от коней, их запаха и вида, от этой пришедшей наконец весны, что он чувствовал, была бы его воля, приказал бы песню. Вот только, все же, делать этого не следовало, потому что, как он знал, песня разносится верты на три, а то и больше, если вдоль реки идешь, а три верты тут, практически, на враждебной територии... Выследили бы и засадку какую-нибудь мелкую подстроили, не стоило это песни.
Первый привал устроили под вечер. Причем не только женщины, но и некоторые бойцы устали, это было видно. Но больше всех устал Раздвигин, он ссутулился, и даже ноги у него не обхватывали коня, а торчали в разные стороны. Хотя, никто замечания ему не делал, видно же было, что штатский человек, для других надобностей нужен, не для того, чтобы на коне воевать.
Ражов на этом привале попросил себе винтовку. Ему выдали какую-то, заросшую грязью, не чищенную до такой степени, что остаток привала он провел, приводя ее в порядок, заодно и маслом разжился, которого не успел выпросить в Борисоглебске. Перед тем как снова скомандовать выход, Колядник подсел к нему и с любопытсвом спросил:
– Рыжов, а ты же конник, или я ошибаюсь? – Колядник еще разок посмотрел вокруг, как толково разбился на группы его полуэскадрон, как люди умело и точно готовились выступить в следующий переход. – Может, тебе и шашку дать? У нас есть несколько, без дела в телеге валяются.
– Свою я далеко оставил, под Омском, – признался Рыжов. – Но теперь мое оружие не шашка, не винтовка даже, а вот эти люди. Они должны сделать то, чего я сам не сумею.
– Сложно у тебя все, как я погляжу, – улыбнулся Колядник.
– Приказано, вот и приходится... А вообще-то, кончится война, все, кто предан революции, займутся другим делом. Тогда и тебе придется измениться, и к новому привыкнуть.
– Когда она еще кончится?.. – И вдруг стало ясно, что о таком обороте Колядник не думал. Похоже, даже не догадывался, что уже довольно скоро война может окончиться.
Следующий переход шли чуть быстрее, Раздвигин окончательно повис в своем седле, как белье на заборе. И еще сдала Борсина, причем, как-то странно, полностью и резко. Пришлось даже Рыжову к ней пару раз подъезжать, приглядываться. То ли растрясло ее, подумал, то ли... Нет, все же что-то в этой ее усталости было другое. Но она не жаловалась, только закусила губу, чтобы не издавать ни звука.
Колядник, впрочем, это и сам видел. Иначе, какой был бы он командир, если бы не понимал состояние людей. В походе всегда так, ориентируешься по самым слабым, или старым, или тем, кто ранен... Много сложностей у командира, чтобы не переутомить людей и лошадей, но и идти как удасться... ходчее, думал Рыжов, впомнив одно из словечек, которым казаки пользовались. Это только плохие командиры всегда орут – "марш, марш рысью"... У хорошего всегда в людях остается небольшой запасец сил, чтобы драться, если придется, даже с нежданным противником.
Леса вокруг стояли низкорослые, и хотя привык Рыжов к степным полосам кустов, все-равно они казались ему невзрачными. И чрезмерно плотными, наверное, из-за листьев. Он-то думал, когда на север ходил с отцом из своего Павлодара, что лес всегда бывает из сосны или лиственницы, в крайнем случае, кедровым... А тут вон как оказалось.
И это было, пожалуй, плохо. Каждый поворот дороги был закрыт, не видно же было и на сотню шагов. Конечно, впереди шел пикет из трех человек, но все-равно... Внезапно около него оказался Колядник.
– Слушай, Рыжов, может ты пока поведешь полусотню, а? Ты же справишься, я знаю. – Он приструнил своего коня, который вдруг вздумал играть, уваливая боком то в одну сторону, то в другую. – А я с десятком бойцов заехать бы в Нехватку?
– Что за Нехватка?.. Зачем тебе в Нехватку?
– Да так... Есть одна идея. Живет там некто дед Ратуй, про него многое говорят. Не знаю почему, но он какой-то непонятный. Я бы его "трясанул" и все разом выяснил.
– А что в нем непонятного? – спросил Рыжов.
– Да говорят, он куда-то ездит, возит мануфактуру... И вот в чем моя идея, может, он от Пересыпы ее торгует? Тогда он должен знать, где этот новый атаман базируется.
– Никуда вы не поедете, товарищ Колядник, – встряла в разговор Самохина. Она-то ехала в своей телеге шагах в десяти от них, и звонкий, ясный голос командира чона расслышала до последнего слова. – У нас, а теперь и у вас, другое задание.
– Да знаю я, просто подумал, что попутно можно... Тут же до Урюпинска всего-то верст пятнадцать осталось, вы на раз туда домахнете.
– Нет, Колядник, – вздохнул Рыжов, взглянув на комиссаршу. – Командуй своими людьми сам. И комиссар Самохина права, сначала нужно сделать наше дело... – Он посмотрел на нахмурившегося Колядника, и втайне пожалел его. – Не расстраивайся, может, это всего на пару дней.
– Нет, думаю, парой дней не обойдется.
И Колядник ускакал в голову колоны, чтобы там унять поднявшуюся обиду. А обижаться, в общем-то, было на что. Не следовало Самохиной, пусть она и комиссар, так-то разговаривать с командиром в присутствии бойцов. От этого не только дисциплина страдает, от этого еще и напряженность в людях получается. Когда уже темнеть стало, к Рыжову подъехал Раздвигин.
– Странно мы идем, вы не заметили? – спросил он. – Всего-то пару деревь проехали.
– Правильно мы идем, я бы тоже так эскадрон вел, – отозвался Рыжов, он слегка задремал в седле, и вот от этого вопроса проснулся. – Лишние глаза нам ни к чему, война тут, кажется, нешуточная идет. – Он подумал и добавил: – Что меня больше беспокоит – как Самохина с Колядником разговаривает.
– Чего вы хотите? Она так со всеми... разговариает. – Теперь помолчал Раздвигин. – Недоучившаяся барышня, и в то же время революционная, это вам...
Договорить он не успел, потому что впереди раздался чей-то командрый окрик, потом еще что-то произошло. Рыжов не успел опомниться, как уже вылетел за поворот, куда уходили всадники, но дело оказалось не таким страшным, как он подумал.
Просто на двух телегах, одна из которых шла привязанной к головной, по этой лесной дорожке ехал какой-то дедок. И его теперь остановили бойцы, и перед дедком вился на своем коне Колядник.
– Ты мне вот что скажи, дед, ты кто? – видимо, это был вопрос, который он уже задавал, а может, и многое другое спрашивал. Почему он вел себя настолько неспокойно, Рыжов сначала не понял.
– Меня тут многие знают, – отозвался дед неспокойно. – Здешний я, с хутора Нехватки...
– А ты, случаем, не Ратуй будешь? – коня Колядник все же усмирил.
– Ратуй, так меня называют уже лет двадцать, как живу здесь.
Рыжов вдруг подумал, что дедок этот не прост, уж очень чисто говорит. Явно же городской какой-то, хотя и говорит, что из Нехваток... Ага, вот по названию хутора его Колядник и узнал.
– Оп-ля, дедок. Мы же к тебе в гости собирались, а ты сам к нам пришел. – Он обернулся к своим бойцам и что-то негромко приказал.
Те быстро рассыпались, посморели, не спешиваясь, что в телегах под дерюгами находится. Один кивнул и доложил:
– Как есть мануфактура, командир.
Рыжов тут же стал отдавать приказы. Деда посадили в заднюю телеу, схватив ему какой-то веревкой руки, потом пара солдат взяла обе телеги, развернула в противоположную сторону. Рыжов подскакал к Коляднику, который ему радостно доложил:
– До Урюпинска доедем, устрою ему допрос. Он же явно от бандитов столько добра везет. Они грабят, а он возит.
Дедок, сидя к ним вполоброта, поглядывая изподлобья, отозвался:
– Неправда твоя, товарищ командир. Извозом я занимаюсь, и ничего больше.
Рыжова эта новость не порадовала, но даже с дополнительными двумя телегами до Урюпинска доехали быстро, еще и темень не загустела. Или просто из-за весны такие светлые ночи стояли, что не поймешь, когда сумерки, а когда ночь настоящая.
В станице стали располагаться на ночевку. Местных красноармейцев тут не оказалось, пришлось занимать главную площадь и устраиваться в здании, над которым вился красный флаг. Как сказал мрачный какой-то мужик в казачьей шапке над характерным чубом, и предсовета их куда-то уехал, со всем своим штабом. Дело у этого самого предсовета было важнейшее, он должен был проехать по хуторам и сагитировать за посевную.
Колядника это немного разозлило, он хоть и улыбался как всегда, но все же было видно, что сердит.
– Вот бисова душа, ведь знал же, должен был знать, что мы приедем. А уехал... Будто и войны вокруг нет, и дела ему до войны нет...
Деда Ратуя посадили в какой-то сарай, при нем поставили часового, остальные посты тоже расставили, потому что, несмотря на красный флаг, было не вполне понятно, что в городе происходит. Хотя, по мнению Рыжова, станица была немаленькой, ее бы можно было и городом называть. Не совсем понятно для кого, но тут имелись и немалые лабазы, организованные как войсковые магазины, только стояли они пустыми – ни охраны, ни лишней копны сена. Овса для коней едва хватило даже на конюшне отсутствующего предсовета.
Переночевали, впрочем, спокойно, даже с комфортом, как выразился Раздвигин. Пожалуй, впервые за последние дни Рыжов и все остальные из его группы, спали, что называется, без задних ног, и потому что были в безопасности, под охраной проверяемых постов, и потому что сено, в котором они устроились, так напоминало вольную, армейскую прежнюю жизнь, что только эти самые посты обойти оставалось для полного сходства. Но теперь это было делом Колядника и его подчиненных.
Поутру, еще и не рассвело до конца, как к зданию Совета пришел поп, самый настоящий, в подряснике и с крестом на груди. Он был не очень молод, но на его лице оставался тот же румянец, который и сам Рыжов видел в зеркале, когда брился. Попа провели к Коляднику, а тот, не долго думая, вызвал и Рыжова. Впрочем, когда он вошел в комнату, где расположился командир чона, дело обстояло совсем неплохо. Оба, батюшка и Колядник мирно пили чай. Рыжов пристроился к ним.
– Поговорим? – спросил Колядник.
Батюшка кивнул и отставил свою кружку, умещенную на маленьком блюдечке. Почему он не захотел пить без блюдечка Рыжов не догадался.
– Мы арестовали деда Ратуя, как он себя назвал. С двумя телегами всякого барахла, – сказал Колядник. – Тащил на станцию, в Борисоглебск.
– Знаю я, потому и пришел, – отозвался священник. – Впрочем, нужно представиться... Я – отец Виктор. Настоятель здешнего казачьего храма. А кто вы будете, люди добрые?
Колядник и за ним Рыжов представились.
– Так, – отец Виктор с силой потер лицо, словно это помогало ему думать. – Знаю я об этом, только все наоборот... Дед Ратуй возит продукты в Борисоглебск, меняет на барахло, как вы сказали, товарищ Колядник. В некотором роде, он доверенный всех местных, потому что ведает дороги.
– А у меня есть мнение, раз он дороги ведает, тогда должен ведать, где и Пересыпа обретается.
– Об этом ничего не знаю, – отозвался отец Виктор, – захочет, расскажет вам. Только поймите главное, все знают Ратуя как честного и достойного человека.
– Ага, достойный, пока нам в спину стрелять не начал... – буркнул Колядник.
– Мне предсовета нашего говорил, что вы приедете по-другому, – сказал отец Виктор. – Он сказал, что вы из-за хищника этого прибудете.
– Какого хищника? – вмешался Рыжов.
– Разве Ратуй не рассказал? Он же и доложил вашим... То есть, нашему городскому голове, что у нас людей растерзывают по ночам. Он и труп первый нашел. И все это продложается... С зимы идет, мы уже и бояться устали. Прежде, после того, первого случая, который Ратуй нашел, все в стороне от наших мест происходило, ближе к Волге даже... А давеча еще одного растерзали. И прямо в Нехватках Ратуя, может, он еще и не знает даже...
– Да погоди ты, – воскликнул Колядник. – Кто растерзывает? Кого?..
– Полагаю, – степенно отозвался отец Виктор, – это нечистая сила. Чтобы так людской облик изувечить, нужно быть... Не от мира сего. Думаю, нечистый, больше некому.
– Как так? – не понял Рыжов.
– А вот так, тело разорвано на части, и крови вокруг полно. Говорят, кишки были по всей всей поляне рассеяны, с деревьев свисали...
– Где это произошло? – спросил Рыжов. – И когда?
– Да в Нехватках же, откуда дед Ратуй уехал, чтобы... Ну, чтобы продукты менять. Он уехал, оставил вместо себя хлопца-сироту, а того... Тому уж два дня, и то, что от него осталось, ко мне привезли, вчера еще, отпеть не успел.
# 5.
Солнце вставало не так, как привык Рыжов – и спокойно, и тревожно притом. Он уже знал, что увидит, просто понял это, когда вглядывался в лицо отца Виктора. Многое видел этот человек, но теперь и по его лицу расплылась, словно тень, неуверенность, и губы подрагивали. Может, оттого и Рыжову солнышко не понравилось сегодня.
Нервы нужно успокоить, решил Рыжов, не то сделаюсь таким же, с дрожащими губами, и бояться начну... Ну, что может меня-то испугать, что вообще заставит меня бояться, когда, бывало, разорванные снарядами тела приходилось чуть не ложкой сорбирать, чтобы схоронить?..
Но то, что он увидел, было хуже снаряда, взорвавшегося рядом с телом человека... Это вообще ни на что не было похоже. Оно лежало в пристроечке у качачьей церкви. И было укрыто обычной деревенской рогожей. Когда Колядник увидел этот труп, то усмехнулся. Нехорошая это была усмешка.
– Что же они своего родственника так-то привезли? Не могли получше что-нибудь найти? У нас так не всякую убоину возят...
– Не в себе были люди, – отозвался отец Виктор, и вздохнул. – К тому же, крестьяне, не слишком много у них всего. А гроб... Мы сделаем гроб, за этим дело не станет.
Твердой рукой еще шире отодрал рогожу, она чуть залипла от крови, или от чего-то другого, сползала с трупа с потрескиванием. Рыжов посмотрел, и понял, что боялся не зря.
Это был нестарый еще мужичек, лишь начинающий лысеть, в домотканной, чрезмерно длинной для него рубахе. Порты тоже были домотканными, неопределенного серого цвета. На ногах – обмотки поверх лаптей, так, возможно, еще века и века назад ходили тут крестьяне малого достатка, или вообще все, кто привык к этой одежде и не хотел ее менять, даже если и мог себе позволить.
Одной руки не было, ее заменила белая кость, торчащая криво, с разворотом, которого не могла принять целая, не сломанная рука. Кусок полуразорванной рубахи, когда отец Виктор ее убрал в сторону, открыл грудь и живот мужичка. Вернее, то место, где грудь и живот должны были находиться, вот только... Вместо живота зиял провал, почти до самого позвоночника, словно у выпотрошенной свиньи, открывая обескровленные органы.
Рыжов всмотрелся, да, это было хуже снаряда, потому что даже ему стало ясно – этого человека ели, и возможно, он в тот момент еще не умер... Хотя, нет, не ели, а рвали – когтями, зубами, или еще чем-то, что хуже ножа или шашки.
Рыжов еще разок заставил себя посмотреть на этого мужичка. Спросил неопределенно:
– Как его звали?
– Мефодием, – отозвался отец Виктор, – там мне сказали. Вроде не очень справный мужик, батрачил, пил как многие здешние... Но в безобразиях не замечен.
О чем это он, смутно подумал Рыжов, и догадался, что отец Виктор имеет в виду, что человек этот ходил в церковь, причащался, и возможно, верил, как исстари положено верить русскому человеку, пусть и пьющему, как этот Мефодий...
– Никогда... – сказал задумчиво Колядник, – такого не видел.
Вот на кого вид тела не произвел заметного впечатления, так это на Борсину. Она деловито походила вокруг, потом наклонилась совсем близко и стала неизвестно как появившимся в ее руке небольшим ножом раздвигать какие-то ткани, что-то то ли приводить в порядок, как это и должно быть уложено в животе человека, то ли наоборот, рассматривать нечто совсем уж в глубине чрева. Как хирург при операции, подумал Рыжов. Он знал, что врачи любят полосовать тех умерших, которые их чем-то заинтересовали, чтобы все же лечить живых. А вот что тут высматривала эта барышня? Этого он не знал... Чем-то поведение Борсиной вызывало у него неприязнь. И ведь понимал, что останки следует рассмотреть... как-нибудь с научной точки зрения. И все же ему было неприятно.
– Что вы увидели? – спросил Борсину отец Виктор.