Рыжов опасался, что в присутствии всех этих людей Борсина постесняется высказывать совсем уж необычные идеи и свои знания о вервульфах, как она почему-то называла оборотней, но этого не произошло. Она была напряженной, но не смущенной. Скорее, ей было не до того, она вглядывалась в себя, как-то пыталась вернуть контроль над ощущениями, и Рыжов ее отлично понимал. После такого вот афронта, после неудачи на полянке, она в этом нуждалась, пожалуй, даже больше, чем Рыжов нуждался в осознании того, что же там произошло.
Вот только одна была беда – все, что рассказывала Борсина, мало относилось к делу. Она перечисляла какие-то совсем уж давние истории, пришедшие из средневековой Франции, из Германии, откуда-то еще, но все это... представлялось такой древностью, что Рыжов не понимал, как и зачем это следовало помнить. Все же Борсина постепенно успокаивалась, становилась разговорчивее, мысли ее приобретали обычную для нее чуть отстраненную конкретность. Лишь непонятно было, как это увязать с материалистическим мировозрением, принесенным революцией, конечно.
Наконец, Рыжов не выдержал, отошел от Борсиной, и потряс головой. Он даже не представлял, что может выслушать от этой женщины целую лекцию, да не одну, а пожалуй, несколько лекций подряд. И что теперь ему с этим делать. На всякий случай, он перекрестился, как в детстве бывало, когда про "хозяина дома", то есть, домового бабушка рассказывала, или про "дикого коня", которого догнать невозможно... Но который делает всех коней табуна резвее и боевитее. Самохина это заметила, спикировала на него, как ястреб.
– Командир, ты крестишься?! Да это же... Это же прямая контра, вот что я тебе скажу.
– Я крещусь?.. Да, пожалуй. Только, комиссар, я не заметил.
Слабая отговорка, Колядник даже рассмеялся. Он наблюдал за происходящим едва ли не с удовольствием. От этого Раздвигин стал к нему приглядываться как-то по особенному, с почтением, словно командир чоновцев был существом другой породы, способным вынести куда больше, чем остальные. Отсмеявшись, он задал главный вопрос, который мучил и остальных:
– Ну, товарищи, что будем дальше делать?
Самохина неожиданно вскипела от этих слов.
– Ты не нукай, не запрягал. – Она похмурилась и предложила: – Может, арестуем этого Ратуя все же? Ведь подозрительный мужик, да и не наш он...
Тогда вскинулся Раздвигин. Ему было противно, когда кого-то вот так легко арестовывали от непонимания ситуации, от неумения сообразить, что делать.
Нужно быстренько что-то придумать, решил Рыжов. Именно он должен был придумать дальнейшие их действия, он знал это твердо.
– Нужно определить круг подозреваемых, – сказал он медленно, словно бы заразившись этой неспешностью мыслей от Борсиной.
– Как же их определить? – спросил Раздвиги.
И тогда на Рыжова накатило... можно сказать, маленькое вдохновение. Он не знал этого, не понимал, что с ним происходит, но выдал совершенно верную идею:
– Вообще-то, из всего, что я тут выслушал, можно сделать вывод... Вервульфы, как их называла товарищ Борсина, или оборотни... Они бывают из одного семейства. И если тут, под Урюпинском есть такое семейство... Нужно с Ратуем поговорить, что он-то знает о здешних вервульфах?
Раздвигин посмотрел на Рыжова с неожиданным вниманием. Он хотел что-то произнести, даже рот раскрыл, но ничего и не сказал.
– А ведь правильно, – согласилась Самохина. – Если у них тут такое было, если мы ищем... Что бы мы не искали, нужно расспросить тех, кто знает об этом здешнем случае поболе нашего.
– Фыр, – произнес Колядник, – досталась мне задачка... Этих ваших верухов, или как их там, ловить... Да я лучше делом займусь, лучше... В общем, если вы сумеете назад, в Урюпинск самостоятельно вернуться, я лучше возьму своих бойцов, и кое-куда сбегаю. Мне же нужно бандитов ловить, или неблагонадежные хутора выяснять, а не с вами тут...
– Пару бойцов оставь нам, – предложил Рыжов. Все же было лучше, если они не с одними наганами будут возвращаться.
– Да всем вам оставлю, возвращаться будете в безопасности. А я все же...
И Колядник ушел. Через четверть часа из Нехватки вылетело два всадника, и один из них был так легок и стремителен на коне, что другой за ним едва успевал. Рыжов проводил их взглядом, и пожалел, что не он вот так просто, забыв про всю эту мутную историю, пытается определить бандитскую базу, и теперь летит, летит галопом под дороге, которая сама стелется под копыта коня... Но каждому следовало заниматься своим делом.
Поэтому он вернулся с Самохиной в дом Ратуя, оставив Борсину с Раздвигиным еще немного погулять, раз уж от этого бывшей мистичке становилось получше. Что ни говори, а к вечеру она должна была оклематься настолько, чтобы выдержать дорогу назад.
Дед взялся тесать какие-то бревнышки, но неподалеку от него все время находился тот чоновец, которого приставил к нему Колядник. Парень, не выпуская винтовку из рук, просто присматривался к подозрительному деду, но в глазах его читалась такая тоска, что Рыжов без труда понял, он едва сдерживается, чтобы не скинуть винтовку, не распоясаться, да и помочь этому самому Ратую в работе. Соскучились его руки по труду, он сам любил работать, а не смотреть, как работают другие.
Ратуй заметил это, и чтобы работа шла сподручнее, точил топоры. На точильном камне, который крутил тот самый мужичок, которого брали в проводники, и который так ловко удрал из леса. При приближении Ржова, мужичок занервничал, но было не до него.
И он мельком подумал, что Ратуй не так прост, как кажется. Вот ведь, вполне может быть, что на них топоры точит, но чтобы все выглядело разумно и незаметно, мог и за эти самые бревнышки взяться...
– Дед, – заговорил он вполне мирно, подходя к работающим, – ты помнишь, когда прежнего вашего тут... оборотня словили, из какой семьи-то он был? Где его семейство проживало? Может, у него кто из родственников остался?
Дед отложил топор, посмотрел на Рыжова повнимательнее, усмехнулся непонятным крестьянским манером.
– Был он из Колодезей. Но с того хутора все снялись. После такого, что тогда вышло, им бы у нас не жить, само собой.
– Колодези – это хутор?
– А я что говорю, – отозвался Ратуй.
Мужичок покрутил еще немного камень, бросил и, не разжимая плотно сжатых губ, закивал.
– Все снялись? Может, кто-то остался? Ну, хоть кто-нибудь?
– Нет никого. А зачем тебе, командир?
И Рыжов рассказал Ратую, какую идею они надумали. Дед осмотрел Ражова еще раз, оценивающе, и не очень вежливо. Будто вдруг, нежданно для себя открыл в нем какие-то неведомые прежде качества.
Потом кивнул своему подручному, они отошли на завалинку, и дед стал сворачивать цыгарку. Получалось у него ловко, хотя и лет ему было немало, но курил он не козью ножку, а вполне приличную самокруточку. Рыжов обратил внимание на его пальцы, ловкие, сильные, хотя и натруженные. Ох, не прост этот Ратуй. Узнать бы про него побольше, хотя, как узнаешь?.. Замкнется и все, такие, как он, про прошлое много не говорят.
– Вот что, командир, я могу у бабок поспрашать. Бабки наши, все получше моего помнят, важно это для них... Что бы у нас окрест не происходило, они все помнят. И про этих, из Колодезей, тоже знают.
– Нам точные сведенья нужны, – вмешалась Самохина.
– Да понимаю я, – дед даже скривился на миг, словно его раздражала и эта женщина, и ее маузер через плечо, и тем более ее замечание.
– Тогда так, – стал распоряжаться Рыжов. – Мы скоро поедем в Урюпинск, но ты поспрашивай. Я не знаю, когда этот ваш оборотень опять попробует напасть, поэтому тебе торопиться следует.
– Понимаю, – дед с удовольствием дымил, и на этот раз совет принял спокойнее. – А вы, раз уж в Урюпинске будете, вот что... С отцом Виктором перетолкуйте это дело. Он и сам многое знает, и опять же, у него... – Дед еще разок подумал, потом уверенно договорил: – У него же должны быть приходские книги. А в них вся наша округа прописана. Я людей имею в виду...
Молодец Ратуй, решил Рыжов окончательно, и дал команду возвращаться в город.
# 8.
К Урюпинску добрались уже в темноте. Шли долго и на этот раз, из-за того, что Борсина была еще слаба, и потому что слегка заплутали. Не сумел Рыжов правильно выбрать дорогу, но все же добрались... Но при подходе к станице стало видно, что за купами деревьев по небе расплывается зарево. Тогда попробовали поднажать.
В городе был переполох, горела казачья церковь, та самая, где служил отец Виктор. Он был на пожаре, крутился среди мужиков и баб, распоряжался, иной раз, закатив рукава подрясника, сам таскал воду. Но дело выглядело так, что вся-то церковь сгореть не должна.
Чоновцев тут тоже было немало, они и помогали, и в то же время среди них были такие, которые смеялись. Тогда-то Рыжов впервые задался вопросом, что безбожие – это хорошо или все-таки не очень?.. Но размышлять было некогда, он взял на себя командование, и хотя эти люди ему формально не подчинялись, привычка командовать в нем и привычка подчиняться в них – сказались, они взялись за работу уже по-настоящему.
Загасили церковь быстро, и часа не прошло, хотя по тому, как она горела, когда Рыжов со своей командой только подбирался к городу, получалось, что пожар все же был немалый. Хорошо еще, что казачий этот храм был кирпичный, и стоял чуть в отдалении от других домов, и они не занялись.
По свежим следам пожара отец Виктор принялся ходить и рассматривать, что же горело? Ничего не придумал, помолился прилюдно, что иконостас уцелел, вот только один придел и выгорел... Хотя, тоже ведь, стены стоят как стояли, только шкафы с какой-то утварью и пострадали. Рыжов хоть и устал за день, да еще из-за пожара этого дурацкого, но тоже с ним немного походил между тлеющих стен.
К тому же, он хотел задать отцу Виктору пару вопросов. Вот только расстроенный батюшка не хотел его слушать, не до того ему было. Пришлось подождать немного, пока он успокоится.
Борсина, пока Рыжов командовал, и сама расспросила местных. Оказалось, что появились тут, прямо в Урюпинске, бандиты, больше некому было и церковь поджигать, как люди думали. Появились, и за то, что отец Виктор службу справлял, иной раз, даже на красный праздник, в честь новой власти, бандиты его не взлюбили. Да, люди думали, что бандиты это были, возможно, того самого Пересыпы, которого так старательно искал Колядник.
За полночь отец Виктор стал, вроде бы, спокойнее, хотя все еще переживал, но уже не слишком. Тогда Рыжов на него насел, и выяснилось, что сгорела не только утварь, сгорели почти все приходские книги, которые в этой церкви собирались за последние лет сто, а может, и больше, как храм поставили. Сгорели, причем, странно, в углу придела отец Виктор нашел бутылку, которая отчетливо пахла керосином.
Рыжов тоже видел эту бутылку, даже постоял над ней, керосином она была заполнена, прежде чем ее разбили, это точно. И тогда он решил к отцу Виктору не приставать с той просьбой, которую придумал Ратуй. Все-равно это не к месту сейчас, бесполезно выглядело.
Ушел к себе, на двор городского совета, где они всей группой обитали. Тут уже спали, Борсина даже с пожара ушла, едва стало ясно, что церковь город не сожжет, и мужики сами с огнем управятся.
Рыжов походил по горнице, подумал, запалил лампу, благо керосина было в достатке, хоть на что меняй, и принялся раздумывать. Не так все получалось, как он думал, когда отправлялся сюда, не его это было дело. Вот он слышал, есть люди, которые умеют рисовать схемы, по которым все очень наглядно получается. Ему тоже хотелось такую схему нарисовать, кружочками обозначить и себя, и Колядника, и Ратуя, и даже отца Виктора... Но не умел он, поэтому, если уж война скоро закончится, следовало учиться. Да так, чтобы никто не мог сказать, что он зря свой командирский хлеб есть.
А может, и не следовало ему идти в командиры, раз он такой малосмышленый оказался, может, просто, как исстари повелось в его качачьем роду, и как сам он привык, следовало ему пахать землю и подчиняться тем людям, которые поумнее да пообразованней его будут. Но с этим решением тоже было что-то не то, не настолько же он неудачливым вышел, чтобы... В общем, и тут следовало что-то придумывать.
Когда он уже и спать собрался, вдруг раскрылась дверь, и вошел Колядник. Он зевнул, посмотрел на сидящего понуро Рыжова, усмехнулся, и чуть было, по привычке не перекрестил раззявленный рот. Снова усмехнулся, подсел рядышком.
Был он какой-то не такой, как всегда, лицо у него изменилось, набрякло, да и синяки под глазами стали видны, и выражение глаз сделалось чужим. Посидел, достал седельную сумку, вытащил несложные причиндалы, разложил на столе чистую тряпицу, вытащил наган. И не стрелял сегодня, это Рыжов понял по запаху, но почистить его Колядник все же собрался.
Это было хорошо, это было правильно – ухаживать за оружием. Кто знает, когда его в следующий раз придется в ход пустить? Рыжов и сам достал свой револьвер, потом заодно занялся и винтовкой, которую получил от чоновцев. Расположился в сторонке от Колядника. Винтовка все же не револьвер, для нее место нужно.
Колядник посмотрел его винтовку, глазом и пальцами ощупал, потом лениво произнес:
– Так что я думаю, барахло твоя винтовка, Рыжов. Затвор стерт, боек какой-то... не такой. Странный боек, подвести может.
– Главное, стреляет. Я проверял.
– На одном патроне выстрелит, на другом застрянет. И что тогда делать будешь?
Глаза у Колядника все же блеснули азартом.
– Ты сам-то где был? – спросил Рыжов. – У нас тут пожар случился, погасили мы его, но явный поджог. Книги в церкви выгорели, теперь и не узнаешь, что там за семейство оборотней было.
– Ты все об этом... – Колядник зевнул. – Нет, я делом занимался, пробовал найти хоть кого-нибудь, кто про бандитов знает.
И замолк. Рыжов подождал, потом спросил все же:
– Нашел?
– Нет, прячутся, да и пугливые все вечером. То ли на самом деле в оборотня верят, то ли прикидываются.
Хорошо было сидеть вдвоем и чистить оружие. И хотя устали, спать не торопились, нужно же было все обдумать, что сделано за день, и что завтра следует сделать... Не всегда это с наскока получается. Иногда вот так и посидеть с другом нужно, чтобы в голове прояснилось. Или пусть даже не прояснится, но зато будет чувство общности, дружеского понимания каждого в этом мире, в его поступках и делах.
По-видимому, что-то подобное соображал и Колядник. Он посмотрел, как Рыжов собирает винтовку, для сравнения пощелкал своим и рыжовским наганами, оба одобрил, даже языком чокнул.
– У меня в Борисоглебске дружок старый, проверенный, на складах служит. А может, служил, теперь-то могли услать к Крыму, где он нужнее... Но все же достал бы я тебе ствол получше. А пока... Сам видишь, нет ничего.
– На армейских складах служит? – спросил Рыжов, чтобы разговор поддержать.
– Нет, армейские я по привычке магазинами зову, он при тех складах, с которых в города продукты посылают. Остальное, впрочем, тоже есть... Но мне сказывали, в армию сейчас мало обозов уходит, больше в города.
Под "городами" Колядник понимал Москву и Ленинград. Почему-то тут все полагали, что только этим двум столицам нужно поставлять продукты. А другие города, подумал Рыжов, ведь везде непросто, в Казани, Уфе, Оренбурге, Омске?.. В Харькове, говорят, получше, все же Украина, и туда по распоряжению разных командиров, магазины для юго-западного фронта еще в прошлом году собрали, да, там получше.
– Ты чего не спишь? – спросил вдруг Колядник.
Рыжов вздохнул.
– Привычка. Ты и сам такой.
– Заметил, – Колядник усмехнулся. – Посты, дозоры, опять же, любой ко мне может ввалиться с докладом... Привычка, говоришь? Согласен. – Он помолчал, снова пощелкал своим наганом. – Ничего, скоро войне конец, тогда отоспимся. Тогда другая жизнь начнется, не то что нынче.
– Ты вообще мало спишь, – заметил Рыжов. Не с осуждением сказал, скорее, с сомнением, словно бы недоумевал, как можно не спать тут, в тылу.
Колядник посмотрел на него, молча, чуть повернувшись к лампе, расстегнул гимнастерку. И тогда между пуговицами и петлями ворота вдруг страшно и глубоко оказался шрам. Да такой, что Рыжов не поверил глазам, не могут люди после таких-то ран выживать, почти на палец волосатая, мускулистая грудь Колядника проваливалась в тело. И еще видно было, что ребра тоже подрезаны, будто грудины, обычной для человека, вообще у него не осталось. Рыжов тихо присвиснул.
– У Козлова достали, – хрипло, возможно, стесняясь, проговорил Колядник. – Мамонтовцы.
Рыжов только кивнул. Да что тут скажешь, след шашки – его каждый, кто брал в руки это оружие, увидит. А тот, кто сам рубил, тому и пояснять не нужно. Все же он заметил:
– Концом получилось, все же неверный удар.
– Я и не помню, как вышло. Очнулся уже зашитый. Доктор у нас был толковый, еще с империалистической, его потому и не расстреляли в свое время, хотя много чего привык он говорить, не стеснялся... Контрик – не контрик, а солдаты трогать его не позволяли. Да и матросы у нас были, черноморцы, те тоже за него горой стояли. Он и спас.
– У нас докторов не было, – сказал Рыжов. – У нас с такими ранами... Тебя бы и в лазарет не понесли.
– Я их, контру проклятую, – Рыжов говорил сквозь зубы, отчего не все слова звучали, как обычно у него, ясно и верно, – рвать готов, мне ничего не жаль, только бы... – Он замолк, аккуратно вставив патроны, убрал револьвер в кобуру. Договорил уже без этой сжатой, как пружина, внутренней ненависти. – Что бы хоть когда-нибудь пожить спокойно.
Рыжов посмотрел на него в упор, оценивая.
– Это когда было?
– Прошлым сентябрем, – Колядник стал скручивать себе покурить, как все у него получалось, ловко и красиво. – Только в феврале из госпиталя вышел, уже в Туле. Хороший город Тула, – видимо, все же с недосыпа мысли у него скакали. Такое с людьми бывает.
– И сразу сюда направили?
– Я хотел ближе к дому, к Архангельску. Или хотя бы в Петрозаводск, или в Питер. Нет, говорят, нужен тут. Ну, раз нужен...
– А с фронтом что? – спросил Рыжов.
И сам не мог разобраться, потому спрашивает, что стыдится, что сам не на фронте, или потому, что привык вопросы задавать, привык учитывать разные обстоятельства и людей... Да, проверяет их на правду. Хотя, что же этого-то Колядника проверять, он из чона, это он может Рыжова проверить, и очень даже запросто.
– Для настоящей рубки уже не гож. – Колядник хмуро улыбнулся сквозь дым своей цигарки, и закончил разговор почти командуя: – Ну все, Рыжов, спать.
А Рыжов и не протестовал. Кто же будет протестовать, когда глаза от усталости слипаются?