# 9.
Почти весь день Рыжов провел с отцом Виктором. Ходили по пожарищу, рассматривали бутылку, стены и даже остатки книг, которые сгорели. Хотя, конечно, смотреть особо было не на что. Ну, сгорели шкафы, утварь там какая-то... Ничего, вроде бы, особенного. Но Рыжов думал, перебирая эти обгоревшие книги, утварь, и переговаривался с Виктором. Он оказался человеком словоохотливым, хотя и поглядывал на Рыжова недоверчиво. Или неодобрительно, словно бы не понимал, как он, Рыжов, может так-то вот думать, и такие вопросы задавать.
А спрашивал Рыжов все больше вещи обыкновенные, кто тут самый древний из стариков остался, кто больше всего на свадьбах сидел, или, предположим, где сваха какая-нибудь осталась? Свахи-то, не просто с кумовьями разъезжают, они знают всех и все, и кто с кем, да как, да под каким соусом, и что из этого вышло, какие дети получились, как дети эти потом по жизни шагнули... Живая память – вот что такое свахи.
Но не получалось у Рыжова, отец Виктор рассказывал немало, но почему-то не то, что нужно. И сваху назвал только одну, которую можно было бы расспросить, но ее из станицы кто-то из родни увез от греха подальше, когда донцы из Урюпинска перед Красной армией эвакуировались. Но тогда многие казачьи семьи эвакуировались, некоторые после вернулись, когда поняли, что далеко не уйдут, или вообще не уйдут от вала вооруженной, атакующей и непобедимой красной силы.
К паре старушек, впрочем, Рыжов сходил. Для этого даже Борсину задействовал с Раздвигиным, но и тут не слишком преуспел. Спрашивали эти двое слишком уж вежливо, а в этом краю люди плохо понималась, опасались начальственной вежливости. И Самохина мешала, то начинала чуть не рычать, то просто молчала, как колода.
Не верила она ни тому, что они что-то узнают, ни тому, что тут действительно странные вещи происходят. Хорошо хоть не насмехалась в открытую, а то бы пришлось от нее отделаться.
Под вечер Рыжов с Борсиной еще раз зашли в церковь. Отец Виктор уже прибрался с помощью каких-то бабушек, настоящий порядок еще не установил, но стало спокойнее, только гарью сильно пахло. И все же Рыжов еще раз, должно быть, с отчаяния, подкатил к нему. Спрашивать по третьему, или даже по-четвертому разу, постеснялся, впрочем. Высказался иначе:
– Отец Виктор, значит... Не поможете?
– Как же я помогу? – удивился отец Виктор. – Сам же видишь, что тебе нужно, сгорело. – И дальше, уже с раздражением. – Сколько можно, командир, меня об одном и том же терзать?
Борсина тоже попыталась что-то спрашивать, но отец Виктор с ней говорил еще неохотнее, чем с Рыжовым. Не нравилась она ему, не верил он ей, и даже удивлялся, что она решается с ним разговаривать.
Но Борсина на это внимания не обращала, она тоже думала. Только не так, как Рыжов, не просто и прямо, а сбивчиво, иногда начиная произносить какие-то совсем уж невразумительные слова – "закон полнолуния", "место оборота"... Про закон полнолуния Рыжов, допустим, знал. Версия, что оборотень может превращаться только по призыву полной луны, он усвоил из той же лекции, которую Борсина ему нарассказывала. А вот остальное – сплошь было непонятно.
Но он пробовал разобраться. И чем больше думал, тем вернее в нем возникало странное, не понятное ему самому ощущение... А чувстсвовал он, что дело само покатилось, как колесо под горку, и теперь от него мало что зависит, что все как-то разрешится, и будет, конечно, к добру, а не к худу. Вот только не понимал он этого, не решился даже рассказать об этом Борсиной, но она и сама как-то почувствовала. Спросила о чем-то отца Виктора, и тот ответил, на этот раз не отмолчался:
– Нет. Мне только молится остается...
– Будет ли от молитв толк? – спросила звонким голосом Борсина.
И только тогда Рыжов, снова обратив на них внимание, заметил, что бывшая мистичка все же голову платком покрыла, не вошла в храм простоволосой.
– От молитв всегда толк.
– Тогда молитесь, батюшка, – неожиданно для себя сказал Рыжов.
И снова почувствовал, что правильно это будет, что все уже сделано, может, какой-то мелочи не хватает, но она придет, эта самая мелочь, и все уже заряжено, все уже готово... Только выстрел пока не прозвучал.
И действительно, на выходе из церкви Рыжова с Борсиной вдруг перехватил дед Ратуй. Он как раз кланялся и крестился, чтобы на церковное крылечко войти, но увидел, что эти двое к нему спускаются, замер, а потом подошел, твердо и решительно.
– Уф, – дед даже шапкой лоб вытер. – Весь день ходил, командир, расспрашивал. С ног валюсь.
Рыжов посмотрел на солнышко, оно уже садилось, оказалось, что день прошел, а он за размышлениями и бездельем этим ничего не заметил.
– И что?.. Что выяснил?
– Сейчас, командир... За ограду выйдем.
Они вышли за церковной ограды, Рыжов все посматривал на солнышко, ожидая, что скажет Ратуй. А тот не торопился, или за что-то был сердит на Рыжова, или Борсиной опасался. Но не слишком.
– Вот что выяснилось... Вчера солдатик-то один с командиром твоим раговаривал, а потом они уехали. И не побоялся на ночь глядя...
– Знаю, – откомментировал Рыжов. – Он часто рассылает своих, пытается банду Пересыпы найти.
– Нет, ты послушай, командир... Я приметил, что коня этого солдатика перековать давно следоват, у него же одна подгова погнулась в сторону, и след приметный оставляет. – Ратуй даже слегка напыжился, собираясь сказать что-то важное. – Так вот, я проследил, и могу сказать – он сразу сюда приехал. Ни к кому и не заезжал вовсе.
– Когда это у него получилось? – Рыжов и не знал, стоит ли обращать на это внимание, но Ратуй не просто так говорил. Что-то еще знал, это было видно.
– Смекай, командир, они могли тут после Всенощной быть, еще и не стемнело, али чуток позжее... А церковь-то когда загорелась?
– Так ты думаешь?.. – дальше Рыжов ничего не добавил. Сам думал... И ничего не мог понять.
– Думать – твое дело, ты у нас для того присланный, – брякнул дед Ратуй и отвернулся. Не решался ни продолжать, ни уйти.
Борсина смотрела на обоих такими большими глазами, каких у нее Рыжов еще ни разу не видел. Из них словно свет лился, и будто деревенская баба какой-нибудь сурьмой их подвела, чтобы они больше казались, или еще что-нибудь из женской хитрости сделала. Но ведь не сделала же, ничего в ней не было от этой дури – лицо мазать. Значит, все-таки, переживала, аж глаза горели.
– Дед, ты лучше скажи, ты со своими бабками чего выяснил? Или не ходил к ним, как я просил тебя узнать?
– Да ходил я, ходил. Куда же без этого... У них-то, у старух память какая... Даже меня проняло.
– Так что? – почти закричал на него Рыжов. – Давай, дед, не томи.
И Ратуй проговорил очень мягким, каким-то даже не своим голосом:
– А говорят, в том хуторе не только Колодезные жили. Это у них такая фамилия была, под нее и хутор назвался... Хотя, конечно, колодец там все одно был... Ну, которые уехали.
Рыжов понял, что быстрее этот вредный дед ничего говорить не будет. Приходилось ждать, хотя, конечно, можно было на него смотреть в упор, чтобы взглядом поторапливать. Да только это на дедка мало действовало.
– Бабки сказывают, на одной из дочек Колодезных этих хохол женился. Приехал издалека, как же ему без хозяйства, если руки есть, а хозяйством все же лучше не сразу, не в чистом поле обзаводиться, жениться сподручнее выйдет. Вот женился он, и давно это было уже, его имя забылось...
Что-то дед Ратуй знал, вот только никак не мог собраться, чтобы сказать. Рыжов даже воздуха в грудь набрал, чтобы еще раз на него рявкнуть, чтобы выжать из него эти сведенья, но не успел. Борсина вдруг быстро произнесла:
– А я-то думаю, почему же так выходит?.. Ведь луна уже на ущербе, он должен потерять свои способности...
Дед посмотрел на нее диковато, и уже тихонько произнес:
– Вот бабка Матрена сказала, что помнит как звали его... Ты не серчай, командир, а звали его Колядный.
Борсина опустила руки, словно сразу со всем согласилась... Или нет, не так, просто догадка ее, которую она давно в себе молча носила, вдруг подтвердилась – окончательно, надежно и достоверно.
– Ты что?.. – выдохнул Рыжов, почему-то шепотом. Попробовал представить себе... Нет, не легко это было. Ведь нравился ему Колядник, веселый всегда, улыбчивый, дельный красный командир, и даже – командир чона... Но делать нечего, попробовал успокоиться. – Думаешь, Колядный уехал и стал где-то в этих Холмогорах – Колядником?
– По-русски так сподобней, – подтвердил Ратуй.
Рыжов повернулся к Борсиной.
– Сударыня Борсина, вы же говорили, если оборотня этого подвести к вам поближе... Вы говорили, что почувствуете его.
– Я так говорила, но тут, оказывается, много чего другого наложилось, – вздохнула Борсина. – А я сразу не сообразила.
– Колодезные все к причастию ходили, – вмешался вдруг дед Ратуй. – У нас иначе нельзя. И воду святую пили от хвороб, а оказались... Куда уж твоей барышне, если сам батюшка страшного ничего не учуял?
Заступничество его было лишним, потому что Борсина сама стала объяснять.
– Понимаете, господин Рыжов, я вчера, когда вам про вервульфов рассказывала, упустила, оказывается, одну особенность. Это не во всех трактатах о них, вервульфах, и упоминается... Есть у них особенная порода, редко встречается, это следует подчеркнуть, которые от Луны не зависят. А зависят они... Только поймите правильно, зависят от места. Еще античные греки заметили, что некоторым людям на одном месте бывает хорошо, а другим здесь же невмоготу... – Борсина набрала побольше воздуха в грудь, чтобы продолжить. – Тогда они сочинили... Ну, по-вашему это называется – гений места. Якобы есть такой мелкий божок, у них же, у античных, было многобожие, как вы знаете... Так вот, этот гений места бывает связан именно с вервульфами. Где-то, предположим, на севере, в других местах, семейство Колядника было совершенно нормально, но если он снова попал сюда, или специально напросился...
– Али ему бабка его рассказала, – встрял дед Ратуй, который, оказывается, слушал Борсину очень внимательно, и даже понимал ее.
– Если он сюда специально попросился, и его сюда же направили... – Голос Борсиной звучал уже не столь уверенно, как в начале.
Рыжов кивнул. И стал думать, а потом и рассказывать, что узнал о Коляднике вчера ночью, когда они на пару и так мирно чистили оружие. Про ранение, и про то, как он чудом выжил, и как его сюда направили. Закончил он так:
– Может, ты и права, товарищ Борсина, приехать ему сюда после ранения было нетрудно, это же нормально, в самом деле, место для дальнейшей службы выбрать заслуженному в прошлом бойцу...
И вдруг поднялся такой вой, что даже место определить было трудно, откуда он исходил. Казалось, он лился, затоплял всю округу, и забивал все другие звуки. И было в этом вое что-то настолько грубое, сильное, жестокое, что по телу даже не мороз пошел, а целая метель замела...
Рыжов и опомниться не успел, уже выхватил наган, втайне жалея, что оставил свою, пусть и дурную, но все же смазанную витовку в здании станичного совета. И еще он не заметил, как крутанулся на месте, словно ожидал нападения отовсюду, со всех сторон сразу...
Видно еще было неплохо, настоящая темень не наступила, и Луна, хоть заметно ущербная, все же выкатила на небосклон. Но это-то сейчас и не понравилось Рыжову... Может, потому что именно на нее, скорее всего, оборотень и выл.
Неожиданно, из этой лунной тени от дома, мимо которого они шли, почти городского дома, даже с мезонином, отделились два силуэта, Рыжов едва не выстрелил, но все же удержался... Ведь контур у них был людской, на двух ногах.
– Командир, мы навстречу вам пошли, – прозвучал голос Самохиной.
– Непонятно, что происходит, – добавил Раздвигин со своей интеллигентной интонацией, – но что-то определенно происходит.
– Значит так, – решил Рыжов. – Комиссар, Раздвигин, этого, – он кивнул на деда, – держать, чтоб не сбежал. Оружие на изготовку. И Борсину охраняйте, а я – в казарму.
– Погоди, мы с тобой, – выкрикнули, дополняя один другого, Ратуй и Раздвигин.
Но Рыжов их услышал уже позади себя, из-за спины. Со всей прытью он бежал к тем домам, где квартировали чоновцы.
# 10.
Он бежал лихо, Рыжов даже сам поразился, как это у него получалось – летел, словно ничего важнее не было, а может, на самом деле не было ничего, кроме желания успеть, добежать и... сделать все правильно. Хотя где-то еще что-то происходило, и ощущение, что все встало на свои места, что камень покатился под горку, как и положено камню, не оставляло его.
И вдруг он увидел, чуть в стороне, в темном и кривом проулке, заросшем глухой травой, и это было... Он подлетел быстрее других, потому что и бежал быстрее... Он уже не сомневался, уже много раз он видел, как неопрятной, грязноватой и неприятной кучей лежат люди, у которых нет сил подняться.
Он склонился, еще не уверенный, что не тратит время попусту. Но это действительно был человек. Он слабо отдернулся от руки Рыжова, словно опасался, что это не помощь пришла, а смерть, которая не сделала свое дело сразу, и вот пришла довершить его, добить, лишить остатков жизни.
– Лежи, если живой, скажи что-нибудь...
Подбежал Раздвигин, за ним топали Самохина и Борсина. Они бежали вместе, как Рыжов и приказал, вот только не очень хорошо бежали, даже комиссар. Самохина еще издалека прокричала:
– Кто это?
А Рыжов уже и сам рассмотрел, в свете луны. Это был солдатик, которого Рыжов уже видел вчера – неужели только вчера? – который сопровождал их в Нехватки, и с которым позже Колядник куда-то ускакал.
– Да ты жив ли? – заголосил Рыжов уже в крик.
И почувствовал, как солдат этот, под его руками, испачканными кровью, снова зашевелился. Попробовал подняться, молча, все еще не доверяя ничему на свете, но уже надеясь, что теперь ему помогут.
– Раздвигин...
Вдвоем они подняли тело, Борсина наконец-то оказалась над ним, провисшим между двумя мужчинами, дотронулась до лба, отозвалась почему-то хрипло:
– Осторожно несите, у него горло порвано, я зажму, но... Если он заговорит, это будет чудо.
Они понесли его, не слишком заботясь, чтобы выполнить совет Борсиной, но она-то старалась, зажимала кровь, заливающую шею и грудь. Нести пришлось неблизко, но никто этого не заметил. Потому что снова возникло желание бежать, торопиться и успеть.
Они оказались во дворе того большого, некогда зажиточного старого дома, где расположились чоновцы, как показалось Рыжову, очень нескоро. У входа стоял караульный с винтовкой, он похватил тело раненного одной рукой, не выпуская оружие из другой, кривовато отставленной вбок. Помогая Раздвигину, который пыхтел, удерживая солдата под коленки, сообразив, что ему тяжелее, чем Рыжову, который обхватил плечи паренька.
Положили его под фонарем, который на столбе горел посередине двора. Кто-то уже бежал от казармы, и словно гудение улья послышались голоса других бойцов. Рыжов снова наклонился над раненным.
– Куда он ушел? Говори, что знаешь?..
– В степь... – прохрипел солдатик. И чуть не подавился кровью, которая запузырилась на его губах. Но он все же продолжил: – Вниз по берегу.
– А ты почему?.. – Рыжов не знал, как следует задать этот вопрос. Тоже ведь, нервничал. – Как он узнал?
– Он подслушал, как я с... – дальше было что-то непонятное. – У него слух... Уши волчьи, и слышит... все.
– Ты бы не мучил его, командир, – предложила Борсина таким спокойным и ясным голосом, словно принадлежала к совсем иному миру, в котором не было оборотней.
– Ты почему с ним? – этот попрос все же следовало задать, что бы не думала о нем, Рыжове, эта Борсина и остальные бойцы.
– Боялся.
И парень отключился. Рыжов осмотрелся. Все было правильно, эти люди должны были выполнять приказы того... Кого теперь следовало ловить, следовало остановить. И наказать, возможно, уничтожить, потому что в мире победившей революции таких быть не должно.
– Кто-нибудь, найти доктора, оказать помощь. – Рыжов поднялся. Теперь все зависело от него, от его решений. – Вы все, слушай мою команду. Если кто-то не подчинится, завтра же потребую расстрела за невыполнение приказа. Выходи строится!
Бойцы уже почти все были с винтовками. Кто порасторопней или поопытней успели одеты, несколько человек были с шашками на ремнях. Впрочем, и тех, кто не успел, кто не был готов к походу, было не менее половины состава.
– Все сразу, – орал Рыжов, привычно накаляя глотку командной интонацией, требуя того, что ему было нужно. – Потом оденетесь.
Построились быстро, только вот странно было видеть этих-то ребят, некоторые даже в подштанниках и без оружия, и других, уже в сапогах и форме. Рыжов еще разок посмотрел в сторону дома, превращенного в казарму, все было нормально, бойцы слушались, даже с видимым облегчением, сознавая, что вот нашелся правильный человек, который знает, что нужно делать.
– Значит так, кто не успел привести себя в порядок, остаются. Остальным, седлать лошадей, и выступаем. На сборы даю пять минут, если не успеете, придется догонять. Старший здесь есть? – Вперед выступило двое, один темноволосый, похож на цыгана, другой светленький, курносый, того же возраста, что и Рыжов. – Ты, – он кивнул на светлого, – пойдешь со мной. А ты, – взгляд на черного, – остаешься тут, за старшего. Выполнять.
Бойцы разбежались, а Рыжов поймал Раздвигина за руку, который оказался рядом, сбоку, не в строю, и сказал ему:
– На конюшню иди, приведи мне коня.
– И себе тоже, – кивнул бывший инженер. – Мне там нужно... Винтовку вот только забыл в совете.
Рыжов отпустил его руку, и инженер мигом умчался за теми, кто бросился уже к коновязи и изрядно большой конюшне, стоящей сбоку от главного дома. А Рыжов думал, думал так, что чуть голова не трещала. И вдруг сообразил, что нет, не в степь он ушел, в лес ему нужно, а это, если присмотреться, совсем в другую сторону... Еще, может быть, он ушел за Хопер, за реку. Там и лес гуще, легче оторваться от погони. А то, что погоня будет, он должен был сообразить, не мог не догадаться...
– Старший! – позвал Рыжов.
Рядышком оказался тот самый светловолосый, вблизи он оказался еще меньше и моложе, чем показался в сумраке. Но другой, цыганистого вида, тоже вырос словно из под земли неподалеку. Но отозвался именно светлый:
– Я тут, – помолчал. – Мы все понимаем, сделаем, – договорил он, сообразив, что приказа, по крайней мере, вслух, не будет. Слишком бы уж дикий, непривычный, какой-то даже нечеловеческий получился бы приказ.