Свою лавочку Филя открыл метрах в четырехстах, не больше, если смотреть по прямой. Но - за путями железки, в другом районе. А там все решали другие люди. Нельзя сказать, что Славик ничего не сделал - он тут же сообщил курирующему его точку бригадиру, что доходы и, следовательно, отчисления упадут резко и скоро - рядом объявился нечистый на руку конкурент, безбожно поднявший расценки… Клеветой это не было, Филя действительно работал поначалу практически по нулям, может, даже себе в убыток - надеясь отправить одним ударом Славика в нокаут…
Кончилось все обыденно: крутые парни из двух районов потолковали и решили, что солнце большое и места под ним хватит всем, не надо только борзеть и строить друг другу подлянки - а потому цены надлежит держать одинаковые и повышать одновременно.
Бывшие одноклассники скрепили третейское решение рукопожатием, криво улыбаясь и не глядя друг на друга. И с тех пор сидели каждый по свою сторону границы, поминутно ожидая какой-нибудь пакости от соперника и исподволь, без явного нарушения конвенции, переманивая разными хитрыми приемами клиентуру…
Знание контингента не помогало - Филя был местный и тоже знал всех, ничуть не хуже Славика. В те времена, когда Славик занимался макулатурой и макулатурными книжками, его нынешний соперник сидел "на хрустале", делая карьеру в пункте приема стеклотары.
И вот теперь этот гаденыш Филя наверняка придумал что-то хитрое и гнусное с алюминием…
Раздумывая, какую очередную каверзу мог изобрести паразит Филя, Славик чуть не забыл про торчащую из багажника штуку - вернулся от двери подъезда, достал пентаграмму, запер багажник и кряхтя взвалил приобретение на плечо…
Скажу Светке, что антикварная вещь… что это… ну-у… рама для модернового зеркала, вот это что… она, дура, любит всякие прибамбасы такие…
Но объясняться в дверях с супругой не пришлось, она увлеченно смотрела какой-то свой сериал (по его мнению, необычайно гадостный). Славик недоуменно глянул на часы и аж присвистнул от удивления.
Вот это да! Накрылось "Поле чудес"… Где же я умудрился потерять целый час, неужели так долго возился со штукой…
И он пронес пентаграмму в дальнюю комнату, считавшуюся, довольно условно, "его". Осторожно положил на ковер, решив пристроить куда-нибудь после ужина, чтоб не мозолила глаза и не попадала под ноги.
За одиноким ужином он опять размышлял о кознях конкурента; потом поплелся к телевизору - сериал, к счастью, вроде заканчивался; потом набежали отпрыски со своими наиважнейшими проблемами - Светка, лежа на диване перед телевизором, ехидно на него поглядывала: мол, я целый день занималась твоими детьми, давай и ты поисполняй родительские обязанности…
Короче говоря, про хреновину Славик вспомнил, лишь отправившись спать в свою комнату (уже пять лет, после рождения Лёшки, у них были разные спальни и ночные визиты Светки становились все реже; впрочем, ни её, ни его этот факт ничуть не расстраивал).
Пентаграмма лежала, раскинувшись на ковре во всю ширь, и Славику показалось, что блестит она сильнее, чем раньше. Но, скорее всего, эффект объяснялся более ярким освещением. И вдруг он вспомнил, где и когда видел точно такую пентаграмму - воспоминание всплыло именно сейчас, когда она лежала горизонтально и под ногами.
Ну точно, так и есть… Тот же размер, только та была деревянная… И форма точно та же… правильный пятиугольник… Абсолютно правильный… Симметричный…
* * *
Это случилось в Баболовском парке - в самом удаленном и заброшенном из царскосельских парков. Причем дальняя часть парка, примыкавшая к дачному поселку Александровская, была наиболее дикой и заросшей. А в посёлке отдыхали каждое лето дети Славика от первого брака.
Они и вытащили в один прекрасный августовский день приехавшего к ним Славика в парк за грибами. Грибов он не нашел, да и вообще не слишком любил это занятие. Зато обнаружил одно любопытное местечко.
На крохотной укромной полянке кто-то выложил из ровненьких березовых, с руку толщиной, полешек пятиугольник. Рядом остатки небольшого костерка. Но самое интересное оказалось в центре пентагонона - там лежала небольшая, с куклу Барби, фигурка. Из розового воска? стеарина? - Славик не знал, чем они различаются. Фигурка грубо вылепленная, черты лица схематичные. Но мужская, никаких сомнений, - первичный признак гордо целился в небо.
Вот так, - подумал Славик, - вот так оно и бывает … Выходишь с чадами воскресным днем поискать грибов и находишь неизвестно что… Кто-то ведь сидел тут ночью - а зачем иначе костер? - и занимался самой натуральной черной магией… Наверняка в полночь, самое подходящее время для таких темных игр… Но кто?.. Подростки, ворожащие над фигуркой нелюбимого учителя?.. Глупые, начитавшиеся дурных книжек детишки, для которых это просто очередная веселая хохма?.. Или кто-то, знающий, что он делает, и верящий в действенность всего этого?
А может, он подумал не это - за полгода мысли, пришедшие тогда в голову, изрядно позабылись. Но Славик прекрасно помнил ощущение брезгливого неприятия, охватившее его немного спустя, когда он подошел еще ближе, к самой границе пятиугольника и пригляделся к фигурке.
Нет, не так. Сначала он лишь удивился, а секунду спустя инстинктивно протянул руку - взять, вытащить из фигурки крохотный клинок - зачем? Алёшке? - нет уж, спаси и сохрани от таких подарочков… И только потом, осознав до конца, что увидел, отдернул руку и отшатнулся сам.
Клинков было три. Не иглы, не гвозди - именно клинки, аккуратно и тщательно сделанные копии то ли мечей, то ли кинжалов, то ли еще какого колющего оружия - лезвия почти не виднелись, исчезая чуть не по самую рукоять в фигурке. Один лилипутский меч пронзал сердце восковой жертвы; другой, насколько Славик понимал в анатомии, - печень; а третий, вбитый глубже других, подрубал основание мужского органа… Именно при виде третьего клинка у него впервые мелькнуло чувство, которое, как его ни называй: отвращение, омерзение, брезгливое негодование, - имело в своей основе самый обычный липкий страх…
Если первый порыв - взяться пальцами и вынуть клинок - угас инстинктивно, сам собой, то второй - разрушить, растоптать мерзкую игрушку - Славик подавил сознательно. Он медленно отступил назад, так и не шагнув внутрь пентагонона - словно там, под обманчивым прикрытием зеленого мха, таилось гнездо ядовитых тварей… Отступал пятясь, как будто опасаясь повернуться спиной к зловещему пятиугольнику, и развернулся, лишь когда тот окончательно исчез за сплетением ветвей… А совсем рядом, в полусотне метров, звучали радостные голоса детей, отыскавших очередной гриб.
Им он не сказал о странной находке. И потом ничего никому не рассказывал. Два-три раза за минувшие месяцы Славик вспоминал и размышлял об увиденном - и больше всего его мучил вопрос: кого же всё-таки изображал тот восковый человечек - неверного мужа? удачливого соперника в любви? вконец опостылевшего начальника?
И очень хотелось узнать, как у прототипа фигурки сейчас обстоят дела с печенью, с сердцем и с потенцией…
* * *
Пентаграмма на полу квартиры выглядела безобидно, хотя и казалась, за исключением материала, точной копией лесной. Может, потому, что вокруг были не деревья, выглядевшие в тот давний момент безмолвными, загадочными, зловещими - но издавна привычная, чтоб не сказать осточертевшая, обстановка. Из-за стены раздавались знакомые до тошноты звуки - Светка выкатывала секции складного дивана.
А может, уверенности добавили двести грамм водки, выпитые во время и после ужина, - на работе Славик не позволял себе ни капли. Он обогнул пятиугольник (наступать внутрь почему-то не захотелось), подошел к своему рабочему столу и, взяв сувенирный, тоже бронзовый, увесистый ключ, вернулся к трофею. У него появилась мысль - простая, здравая и логичная мысль: штука - разновидность гонга.
Ну точно… Где-то Славик слышал, что в японских храмах колоколов нет, только гонги. Не помнил, правда, какой они формы… вполне возможно, что пятиугольные.
И он с размаху стукнул по пентаграмме, ожидая снова услышать длинный и чистый звук - почему бы, собственно, и не собирать таким звоном верующих к молитве? Бронзовый пятиугольник звякнул коротко, глухо, неприятно.
А-а-а… ну конечно… она лежит на полу, и паркет тут же гасит вибрацию… Но пардон, в вагончике тоже ведь не была свободно подвешена… лежала, опираясь на доску и на весы… Так какого черта она тогда звенела?
В этот момент Славик углядел одну маленькую деталь на безупречно ровной поверхности пентаграммы, незамеченную в полутьме вагончика, - какой-то черный нарост на углу пятиугольника. Нарост сковырнулся пальцами легко, Славик, отойдя к столу, поднес его к глазам, осмотрел и, уже догадавшись, что это такое, разломил пополам и поднес пламя зажигалки к одной половинке - черная слезинка скатилась на подложенную газету. Воск, черный воск. А черный воск вызывал у Славика одну-единственную ассоциацию…
* * *
Сатанисты, подумал Славик,
Без излишнего удивления подумал - кого нынче удивишь сатанистами? Если верить прессе, сатанистов вокруг хоть пруд пруди. Если не верить (что, конечно, гораздо разумнее) и делить всё напечатанное на десять, то и тогда получается немало. Секты сатанистов, черные мессы и шабаши, милые пирушки в моргах в обнимку с трупами, распятия кошек на кладбищах, осквернения церквей, наконец ритуальные убийства - про всё это Славик читал в бульварных листках, до которых был большой охотник.
А возясь все последние годы с металлами, он примерно представлял, сколько стоит заказать на заводе модель, сделать опоку, отформовать и залить этакую штуковину - из дефицитной бронзы, которая, между прочим, тоже не пять копеек стоит. Сумма получалась кусачая, никакой сатанист не потянет. Правильно, наши доморощенные черные мессиры лучше такую пентаграмму в лесу выложат из березовых палочек. А то и попросту дома нарисуют, на паркете, мелом…
Нет, такая вещь предполагает не салонную игру в дьяволопоклонство на вечеринке - промежуточный этап между травкой или колесами и развеселой групповушкой… И она не сделана под старину - тогда наверняка её украшали бы всякие загадочные знаки и символы, иероглифы или руны… Больше всего пентаграмма напоминает функциональный рабочий инструмент - никаких излишеств, строгая и законченная гармония… Автору штуковины она потребовалась для дела … И делом этим явно было не выкачивание денег из простаков, приходящих со своими бедами к расплодившимся до полного неприличия белым магам и потомственным колдуньям. Но если штука работает, то на каком-то же физическом принципе; мертвый кусок металла не может…
Славик внезапно вскочил, хлопнув себя по лбу. Сбегал на кухню, вернулся с дозиметром, которым дал зарок проверять все непонятное…
Однажды он чудом избежал крупных неприятностей. За штукой, принесенной тогда домой Славиком, пришли серьезные люди из серьёзной конторы, взявшие с него подписку о неразглашении даже внешнего вида штуковины (он не хотел задумываться, чем бы кончилось, залезь он сдуру внутрь, - но не подпиской, это точно). Те же немногословные ребята сообщили, что жизнь Славика и его семьи рядом со штукой вскоре завершилась бы коллективным выездом в Песочную, в хоспис для безнадёжных раковых больных…
Но пентаграмма если и излучала что-либо, то бытовому приборчику расшифровка оказалась не по зубам - он бодро рапортовал: все ол райт, радиоактивность в норме, ложитесь спокойно спать, Вячеслав Анатольевич…
Именно это Славик и сделал.
* * *
Суббота прошла как-то бездарно и незаметно: был день, и нет его, ничего не сделано и нечего вспомнить - просто одним днем меньше осталось жить на свете…
Встал поздно, позавтракал; Светка тут же пристала со всякой домашней мелочью, копившейся до выходного: повесить полочку в ванной, смазать петли на входной двери, еще что-то такое же недолгое и простое, но висящее над душой неделями - всё руки не доходят; закончил, вышел на улицу, прогулялся неторопливо, нога за ногу, до вагончика - как там дела у Сереги-сменщика? У Сереги (студента, подменявшего Славика по выходным) всё было в порядке, пошел обратно, купив бутылку пивка; и всё казалось - надо обязательно что-то сделать… А вот что? - непонятно.
После обеда смутное чувство несделанного усилилось - Славик послонялся по квартире, не зная, за что взяться; открыл холодильник на кухне, обревизовал содержимое- и заявил Свете, что поедет завтра на дачу, поглядит, что там и как после зимы, а заодно привезет из подвала всяких варений-солений.
Жена посмотрела на него подозрительно, обычно в это время отправить Славика на дачу было почти нереально; но ничего не сказала, стала громыхать стеклом, собирая пустые банки - вывезти заодно тару под летние заготовки…
А он успокоился, продремал вечер перед телевизором и около полуночи завалился спать. Бронзовая пентаграмма простояла всю субботу в нише балконной двери, за занавеской, Славик в этот день к ней не приближался.
Спал плохо - почти всю ночь его преследовал дедушка, Покойный дедушка Зигхаля. Изрядно разложившийся старичок, одетый в полусгнившую эсэсовскую форму, весь перемазанный свежей землей, клацал лишенной плоти челюстью и замогильным голосом требовал вернуть ему бронзовую пентаграмму. Славик во сне совершенно не боялся этого опереточного призрака, скорее смешного, чем страшного, - пока тот быстрым движением руки не вцепился ему в глотку. Неправдоподобно белые костяшки пальцев вылезли из расползающейся кожи и осклизлого мяса кисти, как из драной, разваливающейся перчатки - и впились в горло Славика, оборвав в зародыше крик. Он попытался разомкнуть медленно сходящиеся клещи - тщетно, они вдавливались в кожу с безнадежной неотвратимостью винтового пресса; кровь не поступала в голову, а воздух - в легкие; дедушка-мертвец заквакал отвратительным высоким смехом, Славик узнал его, хотя прошло двадцать лет, - так смеялся поганец Филя после какой-нибудь уж очень выдающейся пакости.
Это он, это Филя … - подумал Славик, прежде чем провалиться в пропасть, кишащую желтыми, зелеными и красными воздушными шарами. Его голова тоже превратилась в красный шарик - и тут же лопнула с малиновым звоном бронзовой пентаграммы…
Глава 5
01 июня, воскресенье, день
1
В те немногие годы из двадцатишестилетней жизни Александра Шляпникова по прозвищу Алекс, в которые ему пришлось работать, он трудился шофером.
Крутил баранку в армии - когда возил на большом карьерном самосвале камень для нужд военных строителей. (Камень был, кстати, красивый, с розовыми прожилками, и Алекс подозревал, что уходит он целиком и полностью на генеральские дачи, - ни одной казармы или КПП из этого стройматериала ему видеть не довелось.)
Шоферил Алекс и на зоне, куда загремел на два года по двести тринадцатой [Статья 213 УК РФ - хулиганство.. ]. Он попытался было устроиться на совхозный "зилок" в кратком перерыве между двумя упомянутыми событиями своей биографии (а еще лучше - водителем на фабрику "Торпедо", платили там лучше и стабильнее), - да не успел, ибо двести тринадцатую ему припаяли именно в результате долго, шумно и пьяно отпразднованного возвращения.
После вторичного возвращения (отпразднованного не менее шумно, но без эксцессов) работать Алексу не довелось. По крайней мере, официально, по трудовой книжке. Со времен Динамита многое изменилось. Раньше звание Первого Парня было почетным, но неоплачиваемым. Теперь же местные торговые точки, находившиеся под покровительством Алекса, платили дань небольшую, с городскими тарифами не сравнить, но на жизнь и выпивку хватало.
Сейчас Алекс сидел за столом в своей комнате - бледный, со слипшимися от пота волосами. И отчего-то вспоминал военную шоферскую службу. Вернее, карьер, в рейсах на который большая часть означенной службы прошла.
Карьер поражал размерами. Вид его странным образом сочетал неприкрытое уродство - огромная рваная язва на теле матушки-земли - и некую величественность. С высоты (Алексу довелось увидеть его с вертолета) уродство стиралось, и карьер казался даже красивым - циклопическая воронка со спиральным, с каждым витком уменьшавшимся в диаметре спуском вдоль склонов. Ползущие по спирали грузовики представлялись крохотными модельками, техника на дне - тоже несерьёзной, игрушечной, никак не способной породить этакую махину.
Парень из третьей роты, разогнавшийся и на полном ходу направивший самосвал к обрыву, не то перебрал с кумаром, но то получил из дому письмо об измене любимой (был он уже не из салаг-первогодков, измученных армейской жизнью). Алекс навсегда запомнил кошмарное зрелище. Машина летела по нисходящей траектории - преодолела в полете первый уступ и почти перемахнула второй - чуть-чуть не хватило, с хрустом цепанула днищем по самому краю - и полет подломился, дальше уже падала; на третий уступ рухнула, металл сминался, стекла разлетелись россыпью дешевой бижутерии, инерция швырнула вперед - бензин вспыхнул в падении к четвертому уступу, бак оказался полон, ко дну карьера падал-катился огненный ком, всё больше теряя первоначальные очертания. Ничего живого внутри, скорее всего, не уцелело после третьего уступа, после четвертого уж точно, - но Алексу казалось, что при каждом очередном ударе он слышит крик, раздающийся прямо в его мозгу…
Что-то подобное происходило и теперь. Правда, голос не кричал от боли и предсмертного ужаса. Голос - громкий и отчетливый - приказывал. Алекс не понимал ни слова, слова были ему незнакомы, - но каким-то образом знал, чего от него хотят. Он пытался бороться, он давно уже не привык жить по чьей-нибудь указке. Но голос умел карать за непослушание…
Утром (сейчас Алексу это могло бы показаться смешным, сохрани он способность смеяться) он обошел всё подворье, игнорируя легкую боль в паху, почему-то уверенный, что обнаружит висящий на сучке или гвозде - забытый кем-то - портативный приемник, настроенный на иностранную волну… Глупец.
…Боль ударила снова. Он завыл - тонким, еле слышным звуком, просачивающимся сквозь плотно сжатые зубы и губы. Крик - настоящий, оглушительный и душераздирающий - рвался наружу, начинаясь где-то в мошонке, словно стиснутой раскаленными клещами. Алекс понял, что не выдержит, что заорет на всю Спасовку, - и схватил первое, что подвернулось под руку. Это оказалась бухточка тонкой, гибкой проволоки, называемой авиамоделистами кордом. Он пихнул её в рот, стиснув челюсти. Что-то хрустнуло - то ли корд, то ли его зубы.
Голос говорил с укоризненной интонацией, слова были прекрасно слышны, одно из них повторялось часто. Звучало оно для Алекса примерно так: "эвханах", причем последний слог произносился как сильный выдох.
Потихоньку боль отпустила.