- Сейчас среди историков и авторов исторических романов вошло в моду уничижать Петра Первого - ровно в той же степени, в какой раньше его безмерно восхваляли. Пишут, что был он бездарен во всём, за что ни брался, - а его наследники на людях клялись, что продолжают дело великого предка, но на деле целый век лишь исправляли результаты непродуманных дилетантских реформ… Так вот, это клевета. Из всех источников следует: одно дело Петр делал виртуозно - работал на токарном станке по дереву. Родился бы он в почтенном семействе краснодеревщиков - мог бы стать известным мебельным мастером вроде Гамбса или Чипэндейла… Но на беду он родился в царской семье и был буквально впихнут на трон интригами матери под тем предлогом, что законный наследник - старший брат Петруши - умрёт со дня на день. Тот, кстати, прожил ещё полтора десятка лет… И пришлось Петру Алексеевичу, оставив работы по дереву в качестве хобби, всю жизнь заниматься тем, чего он совершенно не умел. Собственноручно рубил стрельцам головы, бездарно командовал войсками, плодил безмерную чиновничью армию… Если уж правителю действительно необходимо кого-то казнить - стоит иметь для таких дел палача, а не брать окровавленный топор в свои руки… А для войны неплохо завести талантливых генералов. Свою карьеру полководца Петр начал с позорного провала под Нарвой и завершил столь же позорным провалом на Пруте. Но вспоминают его единственную победу в полевом сражении - Полтаву. Победу при подавляющем численном превосходстве над изнуренным противником. Шведские пушки, кстати, в той битве не стреляли, что бы там ни писал Пушкин. Снарядов не было.
- Ты злой и завистливый, Кравцов, - сказала тогда Ала. - А Петербург? А флот?
- Не я злой - ты малоинформированная, - парировал Кравцов. - Почитай любой источник о Петербурге петровской поры. Убожество, тонущее в грязи. Мазанковые дворцы с позолоченными крышами… Потемкинская деревня, отгроханная задолго до Потемкина, чтобы пустить пыль в глаза Европе… Петербург, который мы знаем и любим, созидали Елизавета, Екатерина, Александр и Николай… Триста лет засыпают болото, выбранное Петром для столицы - и не могут засыпать, вспомни плывун, прорвавшийся в метро. А флот… Флот пережил своего создателя лишь на несколько лет. Сгнил. Потому что корабли так не строят: наспех, тяп-ляп, из сырого дерева… Один пример: Петру оч-чень хотелось иметь стопушечные корабли - совсем как в Европе. Но настоящий трехпалубный линейный корабль - а на меньшем столько орудий не поставить - по Маркизовой луже плавать не мог. Мелко. Но царь приказал: построить! Корабельные мастера - под козырёк. Им это выгодно - за каждую пушку введённого в строй корабля Петр выплачивал главному корабельному мастеру по три рубля серебром. Ну построили. Небольшой, но почти стопушечный - всё как у взрослых. Нарубили в бортах крошечные орудийные порты, поставили крошечные пушки-пятифунтовки. И то до сотни не дотянули - больше девяноста никак впихнуть не удалось. Назвали кораблик "Старый дуб", потому как строить предполагали из казанского дуба. Но заготовленные дубовые бревна светлейший князь Меншиков толкнул куда-то налево - построили "Дуб" из сырой сосны. Так и сгнил, ничем не прославившись. А ты говоришь: флот!
…Толстоватый "основатель Петербурга" попытался было заплетающимся языком процитировать что-то из Пушкина - замолчал вдруг на полуслове и мягко оплыл на газон.
- Да-а, не дуб - сырая сосна, - сочувственно сказала Ада, когда царя-реформатора потащили иод локотки освежиться. И вновь отдалась на волю людского течения - как усталый пловец, сберегающий силы.
…Замки на двери, деревянной лишь казавшейся, она открывала долго, пустив в ход три ключа и пластинку из ферромагнетика с записанным кодом, - покойный отец, после которого осталась эта преграда, отличался предусмотрительностью и осторожностью. Сразу внутрь не вошла - постояла у приоткрытой двери, внимательно прислушиваясь и даже принюхиваясь. После некоторых имевших место событий Аделина, приходя домой, готовилась к любым сюрпризам…
Ничего.
Мертвая тишина.
Застоявшийся воздух квартиры, где давно никто не жил.
Она шагнула внутрь. Не раздеваясь, заглянула на кухню. Прошлась по комнатам, избегая дальнюю, запертую… Никаких изменений. Всё по-прежнему.
Надо было делать то, для чего она и пришла. Но Аделина медлила, молча и неподвижно стояла в прихожей. Потом, вздохнув, стала отпирать дальнюю дверь.
Что же я такое сделала, что она так рассверкалась? - тоскливо подумала Ада при виде лежавшего на полу предмета.
На полу лежал пятиугольник - размерами и формой напоминающий тот, что сколотил Гном на Кошачьем острове. Единственным отличием стал материал - литая бронза. Пентагонон ярко сверкая, словно недавно и тщательно начищенный. Сверкал даже в скудном свете, падавшем из прихожей - шторы в комнатке были плотно задёрнуты. Три дня назад, когда Аделина приходила сюда в последний раз, бронза казалась значительно темнее.
Раздумывать о причинах странного явления не стоило. Да и не таким уж странным оно и было - на фоне некоторых прочих свойств сего предмета.
Аделина торопливо достала коробку со свечами, выставила пять длинных и тонких - на углы пентагонона. Свечи выглядели неустойчивыми, но вставали на абсолютно гладкую поверхность плотно, не пошатнувшись. Как будто тут же приклеивались. Затем она поставила восемь свечей поменьше на стороны - по три на две смежные, по одной - на две соседствующих с ними. Пятая сторона осталась пустой.
Ада чиркнула длинной каминной спичкой, поочередно - против часовой стрелки - зажгла свечи. Фитили вспыхивали мгновенно.
- На, жри… - произнесла она с ненавистью, но очень, очень тихо.
Затем вышла, ничуть не опасаясь возможного пожара. Знала - такого никогда не случится. Щелкнули замки на двери комнаты, чуть позже - на входной.
Пламя свечей колебалось и отклонялось, словно под действием ветра. Но ни ветра, ни даже легкого сквозняка в запертой комнате не ощущалось. Казалось, трепещущие язычки тянутся к геометрическому центру пентагонона.
Свечи были из черного воска.
Пентаграмма - I.
Славик Зарубин. Весна 1994 года
Увидев впервые эту штуку, Славик расхохотался.
Смех вызвала, собственно, не она, а согнувшийся под её тяжестью Зигхаль. Вид у того был действительно на редкость комичный: за спиной рюкзак, в длинных, обезьяньих руках две кошёлки; а на шее надето оно - металлический предмет пятиугольной формы и непонятного назначения.
Штуковина была большая (свисая с загривка владельца, она нижним краем била его при каждом шаге по голеням) и, судя по всему, тяжелая - лицо и шея сгорбившегося Зигхаля приобрели багрово-красный оттенок, он пошатывался и даже постанывал от натуги. Впрочем, этот индивид здоровым цветом лица и твердостью походки никогда не отличался.
Славик, стоя в дверях своего вагончика, еще смеялся, когда подошедший угнетенный труженик вскинул руку со звякнувшей кошелкой и замученно прохрипел обычное свое приветствие: "Зиг хайль!" Резкое движение нарушило хрупкое равновесие неустойчивой системы "Зигхаль - неизвестная фигулина" - инерция повела в сторону, накренила, Зигхаль нелепо взмахнул другой кошелкой и с трудом удержался на ногах.
- Зиг ха-ха-хайль! - откликнулся Славик, еще больше развеселившийся от такого бесплатного цирка. Он отступил в глубь вагончика; Зигхаль с ношей протиснулся боком и грохнул хреновину (судя по оттенку - бронзовую) на загаженный пол.
- О-о-ух! Едва допер это гуано…
Зигхаля по виду часто принимали за бомжа. Зря - в кармане у него имелся засаленный паспорт, а в паспорте штамп о прописке; имелась и однокомнатная квартира в близлежащей хрущовке (как подозревал Славик, совершенно пустая и изрядно загаженная). Зигхаля можно было бы назвать бичом, что некоторыми расшифровывается как "бывший интеллигентный человек". Одним из атавизмов интеллигентности стала манера произносить некоторые ругательства в книжно-научном варианте, режущем слух русского человека: "гуано", "кондом", "педераст"…
- Что-то давно тебя не видно… - равнодушно начал разговор Славик, не глядя на весьма заинтриговавшую его штуковину. Такому только покажи интерес - сразу заявит, что принёс не сдавать на вес, а продать как вещь … Хотя и на вес, если это действительно бронза, будет стоить немало…
- Ха! Я на той неделе опять контору учредил, во!
- И сколько заплатили?
- Сквалыги попались, сто тыщ всего… Правда, с обхождением - стакан перед подписанием, стакан после - культура, блин!
Зигхаль на бумаге числился состоятельным человеком. Уставные документы по крайней мере полусотни фирмочек с очень ограниченной, просто микроскопической ответственностью, - именовали именно этого индивида своим учредителем и генеральным директором. Почти новый русский.
Ну да, всё правильно, на "Льдинку", если дружки помогли, как раз до вчера ему той сотни и хватило… А сегодня начал шустрить на опохмелку… Где же он надыбал эту штуку и что она, собственно, такое?
А Зигхаль тем временем вываливал на весы содержимое рюкзака, уже рассортированное: медь, латунь, алюминий. Сплющенные мотки трансформаторной проволоки, старые латунные вентили, мятая крышка от кастрюли - обычный джентльменский набор. Славик привычно проверял кучки металла магнитом, гонял гирьку по рейке и с ловкостью пианиста-виртуоза брал аккорды на видавшем виды калькуляторе. И столь же привычно обсчитывал, немного, процентов на десять - в итоге это лишь компенсировало ухищрения иных его клиентов, умудряющихся шпиговать сдаваемый утиль начинкой, и близко не лежавшей от цветных металлов…
- Банки! - тоном мажордома Букингемского дворца гордо объявил Зигхаль, водружая на весы громыхнувшие кошелки.
- Банки не берём, - проникновенно и сочувственно сказал Славик. - Если хочешь, возьму как лом четвёртой категории…
Тут Зигхаль должен был обреченно махнуть рукой - эх, бери, дескать, не тащить же обратно… Но не махнул, аккуратно снял кошёлки, поставил к стенке у себя за спиной и нагнулся за хреновиной.
Вот так, значит. Банки как лом тебя уже не устраивают… И куда же ты с ними пойдешь, любезный? К Филе небось… Ну, Филя… Придется…
Мысль Славик до конца не додумал - бронзовая штука, представлявшая по форме правильный пятиугольник, на весы не помещалась, пришлось подгладывать доску. Лежа в горизонтальной плоскости, она напомнила Славику символ ушедшей эпохи - пятиугольник с буквами СССР внутри - знак так называемого качества. Нельзя сказать, что меченные подобным клеймом товары были заветной мечтой рядового советского потребителя. Славик, как многие другие, предпочитал в те времена вещи, украшенные не знаком качества, а простой и непритязательной надписью "Made in …".
Пентаграмма, - вспомнил Славик иностранное слово. (Он ошибся - пентаграмма представляет собой самую обычную пятиконечную звезду, нарисованную так, как рисуют её детишки - пятью пересекающимися линиями. Принесенная Зигхайлем фигура именовалась по-гречески Пентагоном, или просто Пентагон.) Но Славик не разбирался в таких тонкостях: пять углов - значит пентаграмма. И точка.
Пять сторон пентаграммы были толстыми, в руку толщиной, и тоже пятиугольными в сечении. Славик по привычке поднес к ним мощный магнит - черного металла внутри не обнаружилось, наоборот, на какую-то долю секунды ему показалось, что штука отталкивает приближающуюся к ней руку с магнитом. Удивленно поднес еще раз - ощущение легчайшего сопротивления не появилось, видно и в самом деле почудилось…
- Ну ладно, сначала приятное, потом полезное. - Славик разорвал непочатую пачку "Беломора" и вручил Зигхалю папиросу.
Обычная его присказка и обычное, почти ритуальное, действие. Слева от входа у него висело коряво написанное на фанерке объявление (с почерком у Славика было не очень): "Каждому клиенту "Беломорина" бесплатно!" Не то чтобы оно так уж привлекало желающих избавиться от излишков цветного металла, оно скорее позволяло мгновенно определить статус новых клиентов - к взявшим папиросу Славик тут же начинал обращаться на "ты" и держался благодушно и покровительственно, как белый торговец, благодетельствующий неразумных дикарей огненной водой и отборными стеклянными бусами в обмен на какие-то там захудалые слоновые бивни и золотой песок. Иногда дармовой канцероген брали граждане, вполне прилично одетые и держащиеся преувеличенно высокомерно: дескать, вот, обнаружили чисто случайно дома пару килограммов латуни и решили занести по дороге на презентацию в Доме Кино… Таких Славик не любил особенно и старался ткнуть носом в дерьмо с мстительно-злорадным удовольствием…
Зигхаль жадно затянулся в ожидании расчета. Славик ждал, что он, по обыкновению, начнет хвастливо рассказывать, где и как он раздобыл эту увесистую геометрическую фигуру - и снова, как с банками, ошибся. Зигхаль молчал.
Ничего, сейчас ты у меня заговоришь, голуба, подумал Славик. Не в радость, когда разозленные люди рыщут по всем окрестным пунктам и разыскивают латунные причиндалы с могилки любимого дедушки. Почему-то пентаграмма казалась Славику похоронным аксессуаром, хотя ему ничего подобного на кладбищах видеть не приходилось…
Он неторопливо отсчитал самые мятые и грязные бумажки за принесенное в рюкзаке, демонстративно игнорируя лежавшую на весах пентаграмму; отдал Зигхалю и прямо, в лоб, спросил:
- Откуда это?
Тот начал что-то мямлить о свалке возле Южного рынка - Славик с каменным лицом убрал перехваченную резинкой пачечку купюр обратно в ящик колченогого стола. Встревоженный Зигхаль резко сменил пластинку:
- Да вот, поминки справляли третьего дня по Сергеичу. Помнишь, пропал такой? По суду мертвым ровно год назад признали… Мы с ним корешами были, вот мне вдова на поминках… как другу, значит… на память… в кладовке у него лежала…
Начал свое объяснение происхождения штуки Зигхаль довольно бойко, но чем дальше, тем речь его становилась сбивчивей; наконец он смущенно замолчал, словно сам недоумевая, как сей предмет оказался в кладовке пропавшего Сергеича.
"Врет, - убежденно подумал Славик. - Как пить дать врет. Ничего ему вдова не дарила. Напилась хозяйка в лежку, а он в кладовке пошарился, чем бы на опохмелку прибарахлиться…"
Но, в общем, истории появления у Зигхаля штуковины Славик поверил. С Сергеичем он был незнаком, тот ни разу не заглядывал в вагончик; но про его исчезновение знал понаслышке…
- Тяжелая больно, похоже, свинцом внутри залита, - сказал Славик без всякого уже азарта, лишь из привычки поторговаться (свинец был значительно дешевле бронзы).
Но Зигхаль, стреляный воробей, не первый год зарабатывал на выпивку визитами в вагончик. Не говоря ни слова, он наклонился, поднял валяющуюся под ногами железку и с размаху ударил по пентаграмме - в вагончике раздался протяжный не то гул, не то звон. Звон - чистый, как у камертона, - казалось, продолжался где-то в области ультразвука уже после того, как уши перестали что-либо слышать - Славик передернулся, почувствовав, как спинной мозг заколебался в унисон со штуковиной и продолжает вибрировать до сих пор. И опять возникли мысли о кладбище…
- Во-о! - Зигхаль торжествующе посмотрел на него. - Малиновый звон, а? Какой там свинец, небось еще и серебра подмешали для звука-то…
И он снова замахнулся железкой. Славик остановил его резким жестом и стал рассчитываться. Через минуту Зигхаль торопливо удалился в сторону станции с пустым, сморщенным рюкзаком за спиной и бренчащими кошелками в руках, а Славик Зарубин стал полноправным владельцем штуковины.
* * *
И где же покойный (или таки живой?) Сергеич разжился деталькой-то? И частью чего она, собственно, была?
Славик, поднатужившись, снял с весов и прислонил к стене пентаграмму. Порылся в углу среди всякого барахла, извлек пилу-болгарку (диск старый… долго корячиться придется…) и стал примериваться, как побыстрее распилить громоздкую штуковину, чтобы успеть к "Полю чудес", любимой своей передаче. Постоял, сжимая болгарку в руках и еще раз, гораздо подробнее, чем при Зигхале, осматривая непонятное приобретение.
Пентаграмма стояла у стены, тускло отсвечивая старой бронзой. Никаких надписей, рисунков или заводских клейм на ней Славик не заметил.
Не было на пентаграмме и следов крепления к ней других деталей. Ничего похожего на сварные швы в местах соединения сторон - конструкция явно отливалась целиком и не являлась частью чего-то большего, выглядела законченной, самодостаточной, даже совершенной. Более того, несмотря на внешнюю простоту, она была красива …
Славик понял это, понял и то, что не хочет разрезать штуковину - и выключил вхолостую вращавшуюся болгарку.
Несколько раз на нынешней работе у него уже возникало такое чувство - и он припрятывал, а порой и уносил домой предметы абсолютно непонятного назначения, про которые понимал только одно - разрезать и отправлять их в переплавку нельзя. В результате в невеликой трешке-распашонке Славика образовалась коллекция предметов, напоминающих на первый взгляд трофеи, вынесенные из какой-нибудь Зоны алчным сталкером, хватающим все попавшее под руку.
…В салон шестерки пентаграмма не помещалась, и Славик с трудом запихал её в багажник - тот тоже не закрылся, больше трети конструкции торчало наружу, пришлось подвязать крышку куском медной проволоки. Ехать было недалеко, жил он на другом конце этого микрорайона - и Славик медленно порулил, осторожно объезжая глубокие весенние лужи, усеивающие подъезды к стоящему на отшибе вагончику.
По дороге он лениво размышлял, что скажет при виде новоприобретения Светка. Догадаться нетрудно, но Славика не слишком это волновало, квартира его и он в доме хозяин. И тут Славик увидел зрелище, заставившее враз позабыть и о штуковине, и о возможной реакции жены на её появление.
В неверном свете фонарей двигался один из его постоянных клиентов, держа на плече связку погнутых и искореженных алюминиевых труб. Двигался не к запертому вагончику - к подземному переходу под железнодорожной веткой (там, в двух сотнях метров, за путями, начиналась территория другого района города). И совсем нетрудно догадаться о завершающей его незамысловатую траекторию точке - шел он к Филе, к кому же еще…
* * *
Почти четыре года Славик сидел в здешних местах монополистом и отвык от здоровой конкуренции. Нет, конечно, открывались в округе и другие точки, но как-то так получалось, что довольно быстро прекращали свою деятельность.
Конкуренты были чужаками - а Славик свой, знавший все и всех - знавший, кому можно смело выдать в тяжко-похмельный день аванс под будущие поставки металла; кто ценит больше всего вежливое обращение по имени-отчеству, не особо присматриваясь при этом к весам; а кто наоборот - никогда не придет вновь к обсчитавшему его хотя бы на рубль…
Бизнес шел успешно, пока не появился Филя. Филя - это не имя, не сокращение от Филиппа. Филя - старое школьное прозвище, от фамилии Филимонов. Когда-то, теперь уже довольно давно (незаметно, год за годом - а вот и отпраздновали в прошлом июне двадцатилетие выпуска) они учились со Славиком в одном классе. Но друзьями отнюдь не были, скорее наоборот.
И Славик сильно подозревал, что именно эта давняя глухая вражда, перераставшая порой в жестокие подростковые драки, и не забытая (по крайней мере Славиком) - сыграла не последнюю роль в решении Фили влезть в его бизнес. Может, и не первую роль, но и не последнюю, это точно.