- А охранник? Тот, что поехал с тобой? Ты знаешь, что с ним стало?
- Откуда? Думаю, не дождавшись нас, стал названивать хозяину. И получил от того фитиль за ротозейство…
- Нет. Его убил Сашок. Перерезал глотку.
- Тебе солгали… Сашок никуда не отлучался от меня и детей. И к машине не возвращался.
(Ни Кравцов, ни Наташа так никогда и не узнали, что последним связным зрительным впечатлением "студента-борца" стал заплутавший мотоциклист, наклонившийся к окну "Оки" и спрашивающий дорогу на Спасовку. Потом - на долю секунды - охранник увидел нож, несущийся к его горлу, но сделать ничего не успел. Потом был непроглядный красный туман, мешающий что-либо видеть. Потом не было ничего.)
Кравцов не знал, что сказать. Не похоже, что Наташа лгала… Или прав Костик, предположивший наличие сообщника? Он спросил о другом:
- Что ты собираешься делать?
- Сама пока не знаю… Мне надо осмотреться и многое решить… Десять лет я жила, как за каменной стеной, потом случилось землетрясение, я одна в чистом поле, и за спиной груда обломков… Но к мужу я не вернусь. Если он расплатится за всё, что сделал, - полной мерой - возвращаться будет не к кому. Не расплатится - незачем.
- Да что же такое наплел тебе про Пашку этот Сашок?!
- А ты сам спроси у Павла. О том, как он стал моим мужем…
- Я должен передать ему наш разговор? Или ты сама поговоришь?
- Передавай… Мне всё равно… Звонить я ему не буду.
- Скажи, а…
- Достаточно вопросов, - мягко перебила она. - Я всё равно не смогу на них сейчас ответить… Но я обязательно позвоню, как только что-то станет ясным. До свидания, Кравцов.
Впервые за весь разговор назвав его по фамилии, Наташа отключилась.
Кравцов медленно пошел к дому. Медленно поднялся по ступеням крыльца. Еще медленнее зашел внутрь… В коридоре разминулся с бойцами, тащившими под руки обмякшего и пьяно мычащего Мишу-охранника. Подумал, что Козырь едва ли способен к разговору…
Паша сидел за уставленным пустыми бутылками столом ровно и прямо - сказывалась наследственная закваска. Пожалуй, единственно неподвижный, устремленный непонятно куда взгляд выдавал его состояние.
И Кравцов спросил.
- Да… - сказал Пашка-Козырь медленно и тяжело, словно влача неподъемную ношу. - Я давно любил Наташку… Затем без всякой паузы надрывно выкрикнул: - И не мог видеть её рядом с этим ублюдком Динамитом!!!
Первый Парень - IV
Козырь. Июнь 1990 года
Да, он давно любил Наташку. И не мог видеть её рядом с этим ублюдком Динамитом…
Потом - за тринадцать лет - Пашка убедил себя, что Динамит не был способен кого-нибудь любить. Вообще. Никого. Мог лишь исполнять идиотские, самим собой и для себя установленные правила. Что Динамиту хотелось одного - побыстрее залезть Наташке под юбку, трахнуть эту недотрогу и пойти дальше по жизни легкой походкой Первого Парня… Он и сам не скрывал намерений - по крайней мере, от Пашки-Козыря. Мысль о том, что отчасти это могло быть рисовкой, работой на сложившийся имидж, - Пашка старательно отгонял. Наоборот, за годы Козырь уверил себя: Динамит бы её просто изнасиловал где-нибудь на сеновале (девушки в Спасовке зачастую теряли девственность не слишком добровольно, и до суда такие дела доходили крайне редко) но до поры мешали его дебильные понятия о чести… Однако дело к тому и шло, твердил себе Козырь, терпению Динамита явно приходил конец.
Но это все было потом. Тем летом он просто не мог видеть их рядом.
…Провокацию Козырь замыслил простую и незамысловатую - и тем самым наиболее надежную. Выставил в качестве источника информации неких "пацанов" - ничего, понятно, ему не рассказывавших. Знал - позориться, выспрашивая о таком, Первый Парень не станет. Тем более что спустя три дня Козырь информацию аккуратно дезавуировал, хотя само это слово узнал гораздо позже…
Нет, он не ожидал, что всё обернется кровавой трагедией. Думал, роман Динамита с Наташкой закончится обычным мордобоем. Прекрасно зная и учитывая характеры обоих (особенно гордость Наташки), был уверен: он сначала ударит, потом задумается, но ни за что не признает ошибку… А она - не простит никогда.
Если бы он мог предположить, во что всё это выльется, не раз думал Пашка потом, если бы хоть на минуту мог представить, то…
То, наверное, ничего бы не изменилось.
Он слишком любил Наташку.
Наташа. Июнь 1990 года
Ей от Динамита, утолившего жажду полагавшейся мести расправой с Сашком, досталось гораздо меньше. По крайней мере, выходить из дому в закрывающих пол-лица солнцезащитных очках и штукатурить лицо толстенным слоем косметики не пришлось.
Наблюдательные подруги заметили, что несколько дней Наташка ходила неестественно прямо и когда садилась, то не сгибала спины. Как болезненно она справляла малую нужду (сильно болели отбитые Динамитом почки) и как подозрительно изучала результат этого процесса, опасаясь увидеть кровавые разводы, - этого не видел никто, и никто не слышал, что она при этом шептала. Имени Наташка, впрочем, не упоминала - только обидные и малоцензурные эпитеты.
Ей досталось меньше. Но Наташа не понимала - за что? С Сашком она не была знакома. Может быть, виделись когда-то мельком, не более…
Козырь. Июнь 1990 года
Он сказал Динамиту через три дня после избиения Сашка:
- Тут, кстати, у меня ошибочка вышла. Этот чувак - ну который с солдатиками-то - не с твоей Наташкой уходил, всё пацаны перепутали, а я повторил сдуру. С Лукашевой Наташкой он ушел, с городской, знаешь у бабки её дом с красной крышей, третий от сельпо?
Приятели полулежали на молодой, яркой, еще не успевшей запылиться июньской травке, на пригорке за сельским Домом культуры и умиротворенно попыхивали сигаретами.
- Ну и ладно, - равнодушно сказал Динамит, почти уже позабывший про Сашка. При мысли о безвинно пострадавшей Наташке, впрочем, у него шевельнулось нечто, отдаленно похожее на раскаяние. Но признавать свои ошибки Первому Парню не к лицу, и Динамит добавил:
- А ей пусть будет как аванс, в следующий раз зачтётся…
"Следующего раза" у Динамита не было. Наташу он больше не увидел до самой своей смерти. До завтрашнего дня.
А Козырь остался жить.
Динамит снился ему часто, молчаливый и окровавленный. Мертвый. Приходящий, садящийся рядом. Ничем не попрекающий, просто молча сидящий. Сашок снился реже - точно такой, каким запомнился в зале суда. Словно бы внимательно прислушивающийся к чему-то, не слышному другим. Медленно скользящий по залу - с лица налицо - тяжелым взглядом, внимательным и пытливым, как будто прокурором был именно он, а обвиняемыми все остальные. Когда его взгляд падал на Пашку, - и тогда, на суде, и позже, в сновидениях, - внутри у Козыря что-то болезненно сжималось. Хотя он не был трусом и никогда не бегал от опасности. Да и какая тут опасность? - толстая решетка отделяла скамью подсудимых от зала…
Козырь, возможно, сам не отдавал себе отчета - но тринадцать лет он боялся, что решетка рухнет. Что он наяву увидит этот взгляд…
Сашок. Саблино. Июнь 2000 года
Голос молчал десять лет. Ровно десять. И снова раздался в голове Сашка тем летом. Как раз в тот день, когда Леша Виноградов пытался решить свои проблемы при помощи центнера концентрированной кислоты…
Сашок, естественно, понятия не имел о произошедшем в Спасовке. Он с удивлением слушал непонятные, полузабытые слова. И ничего не понимал. А потом понял. Всё оказалось на редкость просто.
За годы, проведенные в Ульяновке (именно так именовался поселок, где располагалась областная психушка, хотя в народе и говорили: "угодить в Саблино" - по названию ближайшей станции), Сашок сошелся с одним безобидным больным - Колей Лисичкиным. Двенадцать лет назад бригада путевых железнодорожных рабочих обнаружила Колю, измазанного землей до невозможности и шагающего по бетонным шпалам куда-то в направлении Новгорода. Именно по шпалам - ни разу Лисичкин не наступил на промежуток между ними. Покинуть пути он отказался наотрез, уверяя, что немедленно провалится сквозь землю глубоко-глубоко, где нет света и происходят кошмарные вещи… Угодил на лечение с диагнозом "маниакальный психоз".
Сашок считался "тихим" - и тем не менее знал, что никогда не выйдет отсюда. А если и сбежит, то немедленно попадет во всероссийский розыск, никаких шансов уйти от которого - полностью отвыкнув за десять лет от жизни на воле - не будет. Колю же Лисичкина выписывали дважды - вылечив; доказав, что человеку никак не грозит спонтанное погружение в землю. И дважды тот возвращался добровольно - уверенный, что опять проваливается. Даже в залитом асфальтом городе порой не избежать нескольких шагов по открытой почве…
В последнем - почти двухмесячном отсутствии - Коля обзавелся подружкой. А может, и невестой, - кто знает, какие намерения были у этой здоровенной, нескладной, с лошадиной физиономией девахи. Возможно, вполне серьезные, поскольку моталась к нему из города по меньшей мере раз в неделю. Свидания проходили нелегально, в комнатушке, отделенной тоненькой деревянной перегородкой от каптерки завхоза, - там, за стенкой, хранились и краски, и растворитель, и много еще чего, хорошо горящего…
Знал о тайных встречах парочки единственный человек из персонала - санитар Федоркин, продававший свое пособничество за небольшие суммы денег и большие количества дешевой водки. Платила, естественно, девушка- наверное, все-таки лелея матримониальные мысли. Сашку было наплевать на планы подружки Лисичкина. Главное - так сказал голос - ростом и комплекцией она напоминала Сашка. Отдаленно напоминала, но большего и не требовалось. Голос объяснил, что нужно делать. Сашок знал многое о стали и её сплавах, но то, что две порошкообразные краски - серебрянка и железный сурик - в смеси дают термит, плавящий металл и разрушающий камень, стало для него открытием…
…Он шел по ночной Ульяновке. Сзади полыхало и надрывались пожарные сирены. Впереди была темнота. Голос что-то тихо шептал. Все следующие три года Сашок внимательно к нему прислушивался. Но отнюдь не всегда исполнял советы. И лишь один раз, ненадолго, выбрался туда, где голос звучал слышнее всего. В Спасовку.
Сашок. Спасовка. Июль 2000 года
"Мерседес" салатного цвета, плавно покачиваясь, прорулил по Козыревскому прогону и вывернул на шоссе.
Отпрыски на заднем сиденье отталкивали друг друга от опущенного стекла. Радостно и удивленно показывали матери на купающихся в луже гусей - все правильно, росли горожанами в первом поколении. Мать, несколько располневшая, но по-прежнему очень красивая, водворила порядок; стекло поднялось, и машина, набирая скорость, покатила в сторону города.
Рано поседевший человек проводил её взглядом и нехорошо усмехнулся - нескольких зубов не хватало. Он удовлетворенно кивнул - мрачное, совершенно безрадостное удовлетворение. Десять лет терзаемый химией и электрическими импульсами мозг искал ответ на один-единственный вопрос: почему всё так вышло? кто виноват? кто? кто?? кто???
Он нагнулся и поднял лежащий у ног продолговатый сверток - испачканная свежей землей мешковина сгнила и расползалась в руках. Но несколько слоев густо промасленной бумаги уцелели, он с треском разорвал её пальцами. Сталь с синеватым отливом тускло блеснула - надежная и бесстрастная сталь - она никого и никогда не предавала, она много лет терпеливо ждала своего часа.
И дождалась.
Глава 7
02 июня, понедельник, ночь, утро
1
Охотника и дичь всегда связывают некие невидимые эмпатические, а то даже и телепатические узы, - подтвердить это может любой бывалый человек, много походивший с ружьем по лесам и болотам.
Он, охотник, наверняка расскажет немало случаев, подтверждающих данный тезис: и о том, что самая завидная дичь в самых баснословных количествах попадается именно в тот день, когда выйдешь в лес без ружья, - к примеру, за грибами, - птицы и звери не получают какого-то загадочного сигнала от мозга человека, в любую секунду готового послать им вдогонку смерть одним движением пальца, - не прячутся и не разбегаются. Можно услышать рассказы об утках-нырках, мирно плавающих по водной глади и не видящих притаившегося на берегу стрелка, но отчего-то решающих мгновенно нырнуть в тот момент, когда спусковой механизм только-только приходит в движение - и удачно избегающих снопа дроби. Да что там говорить: банальные вороны абсолютно не реагируют, когда делаешь вид, что целишься в них из обычной палки. Даже если выстрогать ту палку в форме ружья и соответствующим образом раскрасить, - не реагируют. Стоит поднять на них настоящее ружьё - тут же улетают, получив от мозга охотника какой-то импульс, с палкой в руках отнюдь не возникающий…
Много подобных историй поведают желающему стрелки и ловцы - обычные, заурядные, ничем не выдающиеся.
Потому что те охотники, которых коллеги считают самыми опытными и талантливыми, самыми умелыми и меткими, наконец, просто самыми удачливыми, - владеют и обратной телепатической связью. Каким-то образом - подсознательно, не отдавая себе в том отчета - чувствуют, что сделает дичь…
На облавной охоте они выбирают номер вроде и неперспективный, но как раз тот, на который выходит рвущийся из оклада зверь. Направляют ствол именно на тот участок водоема, где вынырнет - на короткое мгновение, торопливо вдохнуть и нырнуть обратно - утка. Всегда нажимают на спуск вовремя - за секунду до того, как живая мишень юркнет в нору, в дупло, изменит направление полета или бега.
Костик слыл охотником талантливым и удачливым. Не на животных, на людей, - но всё вышесказанное относилось к нему в полной мере.
Весь остаток вечера он занимался тем, что подсказывала ему логика и опыт многих успешных операций.
И сейчас, ближе к полуночи, запущенная им машина работала полным ходом: три группы грамотных профессионалов методично и последовательно проверяли все места в округе, где противник мог укрыться вместе с заложниками.
Дома - пустующие или снятые на лето малознакомыми людьми; нежилые строения - пустые в июне сеновалы и совхозные овощехранилища, сараюшки частных граждан и подвалы с чердаками многоквартирных домов поселка Торпедо…
Первым делом осмотрели заброшенный сельский Дом культуры "Колос", хоть и стоял он совсем рядом от участка Ермаковых - принцип "темнее всего под фонарем" Костик знал хорошо. Его люди работали, но сам Костик в операции не участвовал. Он отправился - в одиночку - туда, где появления противника с точки зрения логики ожидать никак не приходилось.
На графские развалины.
Это был тот самый "неперспективный номер", который, подчиняясь исключительно интуиции, выбирают опытные охотники - и валят, к удивлению коллег, матерого зверя… Объяснить свой выбор Костик никому не смог бы: развалины казались неподходящим убежищем даже для одного человека, а держать там пленников было попросту невозможно.
Он и не пытался ничего никому объяснять, - и себе тоже. Костик давно отучился бороться со своими иррациональными предчувствиями и искать им объяснение.
…Небо к вечеру затянуло тучами, луна и звезды не проглядывали, а отсвет далеких фонарей едва долетал за ограду "Графской Славянки".
Костик опустил на глаза прибор ночного видения и бесшумной тенью двинулся к развалинам. На вагончик-сторожку - безмолвную, с погашенными окнами - он не обратил внимания. Хотя логика подсказывала: противник, судя по всему, побывал там трижды - и вполне может прийти еще раз.
Но Костика вела не логика.
Он медленно и бесшумно стал обходить руины - ни одна ветка не хрустнула под ногами, ни один каменный обломок не сдвинулся со своего места, - умение ходить беззвучно Костик оттачивал долгие годы.
Органы чувств, напряженные до предела, никакой информации не доносили.
За чернеющими проемами дверей и окон - ни звука, ни отблеска.
Никаких подозрительных запахов.
Ничего.
Ничего, кроме туго, как пружина, сжимающегося внутри ощущения: дичь рядом! Банальное выражение: нутром чую! - являлось в данном случае не метафорой…
Пистолет-пулемет, который Кравцов так и не опознал (австрийский "Штейер МП-69"), Костик держал в руке, на боевом взводе, готовый пустить в ход в любую секунду. Игрушка калибром 9 мм была не из легких, полностью заряженная, тянула больше трех килограммов, но Костик привык, не замечал тяжести и владел ею виртуозно. Глушитель навинчен заранее - ни к чему ночной пальбой тревожить покой мирных граждан.
С обратной стороны дворца, выходящей на Славянку, не хватало изрядного участка стены.