- Например, есть два или больше вроде бы параллельных мира, - опасливо повторил Антон и с облегчением отметил про себя, что наваждение - дежавю - кончилось. - Но иногда они все же пересекаются. Вернее, не то чтобы пересекаются - но происходит накладка. Это как…
…это кошмар… Сейчас. Сейчас опять будет. Что-то про поезда. Я скажу что-то…
- …как железнодорожные стрелки.
Антон зажмурился: снова, пульсирующе и муторно, заболела голова.
- В какой-то момент, - сказал он преувеличенно четко, с усилием, чтобы не заплетался язык, - поезд находится одновременно на двух путях… Понимаешь?… Поезд едет… О чем я говорил?…
Ускользает… Ускользает и кружится… О чем?…
- Антон! - Настя погладила его по плечу. - Антон, давай ты ляжешь, Антон… - Глаза у нее были испуганные. - Ты ведь, наверное, устал. Пожалуйста, давай ты ляжешь… Уже очень поздно. Завтра рано вставать.
…Как будто ты находишься в точке пересечения… Всего несколько мгновений - но все же в точке пересечения… Одновременно - и там, и там… Одновременно - ты и не ты… И остановиться ты не можешь… Ты проносишься мимо - и все становится как обычно… Оно заканчивается, твое "дежавю"… Твое "уже видел"… Твое "одновременно видел"… Спать, спать… Как же болит голова…
Антон странно улыбнулся.
- Хорошо, что ты пошла со мной, - сказал он.
- Ну, что сказали?
Он снова улыбнулся.
Дверь в кабинет открылась: на пороге появился великан в белом халате и поманил Настю пальцем.
- Этой мой врач, - все с той же нелепой улыбкой сообщил Антон.
- Зайдите на минуточку. - сказал великан неожиданно тонким голосом.
- Что, совсем ничего нельзя сделать? - спросила Настя.
Он убрал снимки со стола и выключил подсветку.
Выдержал паузу.
- Я выписал ему рецепт. Обязательно приобретите в аптеке…
- Ничего? Ничего нельзя сделать?
- Возможна госпитализация. Я предложил, но ваш супруг отказывается…
- Госпитализация поможет? Она поможет? Я уговорю…
- Не поможет.
Настя встала. Снова села.
- Что… как это будет развиваться дальше?… - спросила она.
- С вами можно говорить откровенно?
- Да.
- Боли. Спутанность сознания. Галлюцинации. Нарушения памяти…
- Он забывает слова. - сказала Настя.
- Забывает слова, - удовлетворенно повторил врач. - Провалы в памяти очень характерны. Вам надо быть готовой к тому, что они будут учащаться. Как и другие нарушения: ложная память…
- Что значит "ложная память"?
- Так называемые дежавю. Когда человеку кажется…
- Поняла.
- …что он уже…
- Я поняла!
Без паники. Без паники. Без паники. Это может быть ошибка. Это не обязательно это. Я не так уж плохо себя чувствую. Поздняя стадия… Если бы это было правдой, я бы чувствовал себя гораздо хуже… О’кей, я соглашусь лечь в больницу. Я лягу в больницу - и все пойдет на лад. Это не может так быть, что ничего нельзя сделать. Поздняя стадия. Всегда есть какой-то выход. Деньги. Какие-то варианты. Поздняя стадия.
Если бы это было правдой, у меня было бы плохое предчувствие. Животные чувствуют приближение смерти. Люди - тоже животные. У них - те же инстинкты. Слоны уходят умирать в пустыню. Коты уходят… Люди… Если бы это было так, я бы чувствовал что-то. А у меня нет плохих предчувствий. Напротив, мне кажется, что все будет хорошо.
Поздняя стадия. Как это - поздняя стадия? Хороший настрой - это главное. А сколько на этой стадии?… Сколько месяцев… или недель - ну, чисто теоретически… А потом я - что?… Все будет хорошо. Нужно еще раз почитать про это в Интернете. Что люди пишут. Какие у них симптомы. Сравнить. Врачи - они ведь формально к этим вопросам подходят… Всех под одну гребенку… А люди ведь все-таки индивидуальны… Надо почитать, что они в форумах пишут. А вот, кстати, интересно, что с ними дальше случается, с людьми этими? Которые в форумах… Так ведь нечестно. Это как показать первую серию фильма, а потом выключить… Нужно, чтобы потом дописывали - через год, например, - чтобы кто-нибудь дописывал, если они сами уже не могут. А то - непонятно. Вот я читал… вчера, что ли… пост от 2004 года… "В последнее время чувствую тошноту, головокружение, сильные головные боли, слабость, постоянно повышенная температура, несколько раз теряла сознание. Посоветуйте…" И все. А нужно было сделать обновление. Можно просто пару слов: "2005: нет в живых". Или: 2005: "при смерти"… Так было бы гораздо удобнее. Очень удобно. "Чувствую онемение в левой щеке. К какому врачу обратиться?" - апдейт: "Нет в живых"… "В последнее время резко ухудшилось зрение и слух…". Апдейт: "Нет в живых". "Испытываю ощущение нехватки воздуха". - "Нет в живых". "Увеличились лимфатические узлы". - "Нет в живых". "Частые носовые кровотечения". - "Нет в живых". Нет в живых. Нет в живых. Нет.
Нет. Все будет хорошо. Это будет просто ошибка. Придумают новое лекарство. Все пройдет…
- Обязательно нужно верить, - сказала Настя.
Они шли к метро.
Он знал, что она сейчас скажет.
- Если верить, - сказала Настя…
…"Тогда все будет хорошо"…
- …тогда все будет хорошо.
Сейчас она скажет: "Антон"…
- Антон!
"Я буду рядом…"
- …Я буду рядом.
"Не думай о плохом…"
- Не думай о плохом!
Как забавно, - подумал Антон, - у кого-то, где-то… там, в другой плоскости… тоже дежавю… и совсем другая жизнь… Совсем другая стадия… Или вообще никакой стадии…
Несколько секунд я в точке пересечения. А потом я ее проскакиваю… Я ведь двигаюсь по прямой… По своей прямой. По финишной прямой. Сколько там недель до финиша?…
А вот если…
Должен же быть выход…
…я поверну? Прямо - и налево?
Кстати, я ведь уже об этом думал когда-то… Думал - и забыл… Надо же! Я ведь мог сделать это гораздо раньше! Просто - повернуть. Просто - повернуть. В другую плоскость. Прямо сейчас. Прямо - и налево…
- Антон!
- Что?
- Не думай о плохом!
- Я не думаю. - Антон посмотрел на нее. - Что у тебя с волосами?
- А что у меня с волосами?
- Они другого цвета.
- Я покрасилась.
- Давно?
- Давно.
- А почему я раньше не видел?
- Потому что ты вообще ни на что теперь не обращаешь внимания.
Она взяла его за руку.
- Посмотри, - сказал Антон. - Снег.
- Ну и что?
- Снег, - сказал Антон и улыбнулся. - Снег. Понимаешь, снег! Все изменилось! Снега не было. Когда мы шли туда - снега не было!
- Ну да, не было, - рассеянно сказала она. - Но пока мы там сидели, он выпал.
- Что-то много нападало, ты не находишь? - он засмеялся.
- Почему ты смеешься?
- А разве не смешно? Так много снега - за такое короткое время! Это же смешно!
- По-моему, не очень, - сказала она.
- У меня совершенно не болит голова, - сказал Антон.
- Это хорошо, - сказала она.
Милая Настя!
Сколько времени я уже здесь - не знаю. Сколько дней, сколько месяцев или лет? Сколько я здесь - без тебя?
Я не знаю. Здесь время идет по-другому. Очень быстро. Невероятно быстро: только просыпаешься - и уже вечер… Ты бы, наверное, испугалась. Ты же пугливая у меня…
Здесь я чувствую себя нормально. Я чувствую себя хорошо. Черт, я чувствую себя просто отлично, но я жалею, поверь, пожалуйста, я страшно жалею, что я оказался здесь. Один, без тебя.
Наверняка можно было все исправить там. Лечь в больницу. Подлечиться. Не совершать сразу таких резких… виражей. Я ведь даже с тобой не попрощался.
И даже если ничего нельзя было исправить - все равно мне не стоило сюда лезть! Я скучаю. Я так скучаю!
Я ведь даже не попрощался с тобой…
А знаешь, здесь все примерно так, как я думал. То есть очень похоже на наш мир - но все же другое.
И, кстати, здесь есть девушка… как ты. Почти совсем как ты. Ну, не ревнуй, не ревнуй… Я ее прогнал. Кроме тебя мне никто не нужен.
Прости, что я не попрощался с тобой. Ничего не объяснил. Не предупредил. Прости, что в последнее время я все время тебе грубил. Прости… Я был не в себе.
Я очень хочу вернуться. Хочу повернуть обратно. Я жду, каждый день жду, что снова окажусь в точке пересечения. Но пока ничего не происходит. Никаких дежавю.
Может быть, ты сама сможешь повернуть? Сюда, ко мне? Я жду тебя. Я очень надеюсь, что ты не забыла тот наш ночной разговор и догадаешься повернуть, если будет такая возможность. Я верю. Ты все сделаешь правильно.
Оставляю письмо на столе на кухне. На случай, если мне нужно будет куда-то отойти, а ты как раз в это время появишься. Оставляю письмо на кухне.
Здесь время идет очень быстро - но ты не пугайся. Здесь это нормально.
До скорого, милая!
P. S. В любом случае, если я и выхожу, то очень ненадолго. Ходить мне здесь, в сущности, некуда.
Твой,
Антон.
Резкое похолодание
I
- Дальше не поеду.
Острием палки я аккуратно дотрагиваюсь до тяжелой, покрытой сугробом ветки, которая нависает над головой, и мелкая снежная труха тихо осыпается на мое лицо. От этого - целую секунду - приятно. Но кожа у меня на лице красная и горячая: соприкоснувшись с ней, снег сразу тает, смешивается со слезами, соплями и каплями пота.
Взопревший лоб под челкой и шапкой чешется нестерпимо. Шея тоже очень чешется, и уши, и подбородок. У меня шапка-шлем. Такая шапка, из которой торчит только лицо, а все остальное закрыто. Очень кусачая.
Я нерешительно стягиваю ее с головы и замерзшей рукой начинаю отдирать от розовой шерсти маленькие льдистые шарики.
- Ну-ка надень, - говорит отец, - и варежки тоже. Простудишься.
Он даже не смотрит в мою сторону.
Я покорно натягиваю шапку обратно и просовываю руки в варежки. Варежки мокрые от растаявшего снега: я несколько раз падала, и снег попал внутрь.
Естественно, он не смотрит в мою сторону. Ему неприятно. У меня красное, распаренное лицо, а на щеках наверняка большие белые пятна с синюшной окантовкой. Щеки у меня обморожены: каждую зиму, если температура опускается ниже минус пяти - а каждую зиму она обязательно опускается ниже, - на них появляются плотные белые отметины. Это совсем не больно - наоборот, я вообще ничего не чувствую, как будто кожа чужая: потом, в тепле, она размораживается и снова становится моей - опухшей, горячей… По-хорошему, мне вообще нельзя долго находиться на морозе. С обмороженными-то щеками. Но отец хочет, чтобы я занималась зимними видами спорта. Так и говорит: "зимними видами"… А обмороженные щеки? Отговорки. Нытье. Симуляция. Обмороженные щеки? Чушь собачья! Он просто не хочет этому верить. Так же, как не хочет верить тому, что я вообще не гожусь ни для каких видов спорта - ни для зимних, ни для летних…
Осторожно прикасаюсь к щеке варежкой - и, ну да, ничего не чувствую.
Я заметила, что с каждым разом мои пятна становятся чуть больше и держатся на щеках чуть дольше. Когда-нибудь, в один прекрасный день, я приду домой, я попью чай, я согреюсь - а щеки так и останутся чужими. Уродливые бело-зеленые пятна застынут на моем лице. Они всегда будут холодными. Всегда, всю жизнь - холодными. А потом они вообще…
- Хватит реветь, - брезгливо командует отец, - и поехали.
- Дальше не поеду, - повторяю я тихо.
- Поедешь.
- Нет.
- А я говорю: поедешь.
- А я говорю… нет.
- Что мне, оставить тебя здесь?
Он улыбается. Он взбешен.
- Оставь.
- То есть мне уйти?
Над нами - заснеженные еловые лапы, сверкающее морозное небо, свинцовая тишина. Холодно, красиво, противно.
- И он ушел куда-то вбок… - фальшиво напевает отец. - Я отпустил, а сам прилег…
Он задумчиво смотрит вправо - в том направлении, куда уходит наша лыжня, - потом косится на меня. Кажется, действительно прикидывает, не поехать ли ему, в педагогических целях, одному - авось я потащусь следом.
- …Мне снился сон про наш веселый оборот…
У отца в голове целая куча всяких стихотворных и песенных обрывков. Но петь он не умеет. Зря он поет.
- …Он был мне больше чем родня… Он ел с ладони у меня… Тра-та-та-та, тра-та-та-та, тра-та-та-та…
Эта фальшивое пение в зимнем лесу звучит так глупо и так беспомощно, что мне сразу становится его жалко - но я все равно не отвечаю, молчу. Сейчас не время для жалости. Он мой противник, у нас борьба. Его раздражение - против моего упрямства. Его отвращение - против моего отчаяния. Его отличная физическая форма - против моей усталости и моих жировых отложений.
- Размазня, - шипит на меня отец, и мне ясно, что победили упрямство, жир и отчаяние. Я победила.
- Может быть, все-таки поедем? - он уже сдал все позиции. - Ну что тебе не нравится? Такая хорошая лыжня, ровная… Ты вон уже отдохнула…
- Нет, - говорю решительно. - Я больше не могу.
- Сопли хотя бы вытри, - он протягивает мне носовой платок.
Громко, протяжно сморкаюсь.
Отец неохотно лезет в свой рюкзак и вытаскивает из него горнолыжный бугель - крепкий ремень с простой деревяшкой на одном конце и маленькой изогнутой железякой на другом. Тот конец, который с железякой, он обвязывает вокруг своей талии, деревяшку протягивает мне.
- Точно сама не поедешь?… - почти просительно.
- Точно.
- …Конец простой: пришел тягач… - заунывно гундосит отец. - И там был трос, и там был врач, и МАЗ попал, куда положено ему…
Я беру в руки бугель; отец поворачивается ко мне спиной и начинает быстро, красиво скользить по лыжне, ритмично покалывая палками снег, оставляя на нем, то справа, то слева, то справа, то слева, аккуратные отпечатки - маленькие круги с темной точкой в центре. Я расслабленно еду за ним на буксире. Мои палки с тихим шуршанием волочатся по снегу и перечеркивают, перечеркивают, перечеркивают его знаки.
Мне наконец хорошо - впервые за сегодняшний день. Мне больше не надо бежать, задыхаться, пыхтеть, потеть, доказывать, стараться не разочаровать, стараться соответствовать… Не надо совершать над собой усилия, заведомо бесполезные, чтобы не упасть лицом в грязь - в переносном смысле - и лицом в снег - в прямом. Все уже произошло. Я уже не добежала, разочаровала, упала и так, и эдак… Я в очередной раз доказала, что зимние виды спорта - не для меня, что я безвольная толстоногая корова, я жирная колбаса, я беспомощная сосиска, я рыдающий бесформенный студень, по ошибке упакованный в оранжевый спортивный комбинезон. Но теперь мне очень хорошо. Я совсем не шевелюсь, и заснеженные пушистые ели сами скользят мимо меня. Ветер приятно освежает лицо, и я жмурюсь от удовольствия, а потом открываю глаза и смотрю на отца, совершенно не опасаясь, что он заметит мой восхищенный собачий взгляд…
Больше всего я люблю смотреть на отца сзади. Тогда можно видеть его прямую спину, широкие, мерно покачивающиеся под синей курткой плечи, сильные длинные ноги, чуть пружинящие в коленях, - и не видеть его лица, на котором в любой момент может возникнуть то выражение, которого я больше всего боюсь.
Не то чтобы презрение - и не то чтобы даже недовольство: скорее, какое-то усталое, вялое недоумение. Иногда оно почти незаметно, иногда даже совсем незаметно, но я знаю, что на самом деле оно есть в его лице постоянно. Оно как болезнетворные бактерии, которые живут в нас с рождения, невидимые, вроде бы безвредные, но всегда готовые напасть. Даже в самые хорошие, в самые спокойные и счастливые дни оно, это выражение, прячется в его лице, неглубоко под кожей. И при каждом удобном случае рвется наружу. Просачивается через слегка кривящиеся губы, вылезает из складок на переносице, тускло мерцает в глазах. Всегда, даже в самые хорошие и счастливые дни он может посмотреть с таким выражением на меня или маму. Предназначается ли оно именно нам или вообще всему человечеству, трудно сказать. У меня было довольно мало случаев это проверить: я видела отца в компании посторонних людей всего несколько раз за всю свою жизнь. А так… В доме у нас не бывает гостей. Близких друзей у отца нет. А если он к кому-то идет - никогда не берет меня с собой. И маму тоже.
Так было всегда. Сколько я себя помню - у отца всегда было наготове это выражение.
Выражение. Само слово немного путает меня. Выражение, - мысленно говорю я. Выражение, - произношу беззвучно, но очень четко артикулируя каждый звук. Выражение, выражение, выражение, выражение, - повторяю я снова и снова, до тех пор, пока слово не лишится значения, пока оно не скукожится, не усохнет, не сморщится. Выражение, выражение, выражение, выражение. Я тщательно выдавливаю из него жизнь, выжимаю, как половинку лимона. И когда оно отдает весь свой сок - теплый сок значения и смысла, - я сразу успокаиваюсь. Теперь оно мертвое и безвредное. Выражение.
Я делаю это редко. Я убиваю лишь те слова, которые кажутся мне опасными…
Я смотрю на отца. Его позвоночник безупречен, его силы бесконечны, его обмен веществ идеален, его движения совершенны. Белоснежные волосы на затылке чуть выбиваются из-под шапки. Отец поседел в ранней молодости, еще до моего рождения. Но седина совсем не портит его. Он красив.
А я пошла в мать. Мы обе - сосиски. Обе - толстые, оплывшие, неспортивные. Мы годимся только на то, чтобы волочиться за ним на буксире.
- Давай поговорим как взрослые люди.
- Давай.
Он встает, подходит к плите и принимается соскребать со сковородки остатки зеленой фасоли.
Зеленая фасоль очень экологична, в ней много витаминов и мало калорий, но мы с матерью толстеем и от нее…
Он ставит тарелку с добавкой мне под нос и снова возвращается к плите.
- Ты вообще отказываешься заниматься спортом?
Он стоит ко мне спиной. Я молча разглядываю стол. На нем три тарелки - моя с добавкой, его пустая и мамина полная - с нетронутым, остывшим, зеленым. Мама лежит в комнате на диване, уже довольно давно. Отдыхает после очередной истерики. Отсюда мне не видно ее, но я знаю, что она лежит на спине, раскинув опухшие ноги, прикрыв в своей особой манере глаза: верхние веки опущены не до конца, под ними видны оголенные желтоватые полоски пустых белков. Ее толстые щеки покрыты пунцовыми точечками…
Я осторожно дотрагиваюсь до своих щек - с левой все в порядке, на правой же по-прежнему нащупывается подлый нечувствительный островок.
- Если ты действительно совсем не хочешь заниматься спортом, я не стану тебя заставлять, - говорит он. - Обещаю. Так что - отказываешься?