Ни слова лжи. Всё, о чём говорил этот визгливый пропитой юнец, было правдой. О большей части этих подробностей детства и юности майор и сам-то давно забыл, но сейчас они всплывали в памяти одна за другой, будто со дна глубокого омута. Получалось, что кто-то старательно и терпеливо следил за ним всю жизнь, собирая любой, даже самый мелкий, компромат… Похоже, люди здесь собрались вполне серьёзные – просто ради прикола никто не стал бы проводить такой тщательной подготовки. Теперь можно было не сомневаться, что встреча с грибным дедком не была случайной, вертолёт на трассу тоже они уронили, с нечеловеческой скурпулёзностью просчитав все последствия. Теперь осталось только узнать, кто они и зачем затевается это спектакль. Чем может быть вызван интерес этой шайки к простому майору Спецкорпуса? На шптонов не похожи. Те не стали бы устраивать подобного спектакля… С другой стороны, ещё по осени на территории закрытого сектора было задержано несколько подозрительных личностей, перешедших границу из конунгата Гельсенгхомм. Те тоже прикидывались заблудившимися грибниками. Правда, большинство из них пришлось просто депортировать обратно, поскольку не удалось доказать, что в их действиях был какой-либо умысел. И там, и здесь в деле фигурируют грибники, так что шпионскую версию пока не стоит отвергать…
– …но он в ответ сказал, что желает её не он сам, а бес, который в нём поселился. – Юнец, похоже, перешёл к пункту обвинения об одержимости. – Таким образом, мы можем с полной уверенностью утверждать, что Нечистого подсудимый запустил в себя сознательно, если сам признал своё сосуществование своё с ним в одном организме…
– Переходи к главному, – не выдержал, наконец, председательствующий, подавляя предательский зевок.
– Итак, вся изначальная, вернее сказать, врождённая порочность этого человека в полной мере выплеснулась наружу лишь после того, как он добился главного для себя: достиг такого служебного положения, что получил власть над людьми. Естественно, по мере карьерного роста подсудимого рос и крепчал бес, который в нём сидел и будет сидеть до тех пор, пока очистительный огонь, испепеляющий тело, обременённое страстями, недугами и предрассудками…
– Савва, не торопись, мы ещё не вынесли приговор, – отечески предостерёг его председательствующий.
– Как бы ни сурова была кара, которой суждено постигнуть этого нечестивца, она будет справедлива! – с энтузиазмом откликнулся юнец и продолжил: – На протяжении нескольких лет подсудимый общался с шаманами и пытался вникнуть в их секреты. Он без особого труда втёрся в доверие к язычникам, поскольку те почуяли в нём беса и приняли его за одного из своих идолищ-кумиров, коих они святотатственно называют богами…
А вот это уже перебор. Ни йоксы, ни тунгуры, ни белые урукхи, как правило, не называли богами тех, кому они поклонялись. Слово сай-аяс можно было перевести как "высокий господин" или "мёртвый господин", что означало практически одно и то же, поскольку для коренных жителей Тайги всё, что умирало, сразу же обретало недостижимое величие. Однажды Акай-итур рассказал о недоразумении, случившемся лет триста назад, когда некий авторитетный шаман, будучи представленным генерал-губернатору Тайги, назвал того сай-аясом. Высокопоставленный чиновник почему-то сразу же проникся верой в силу шаманского колдовства, принял обращённые ему слова как прямую угрозу жизни, в тот же день написал прошение об отставке и, не дожидаясь ответа из Канцелярии Посадника, собрал манатки и спешно отбыл в Новаград.
– Воистину, преступления подсудимого столь дерзки и омерзительны, что в случае, если с его стороны не последует немедленного глубокого и искреннего раскаянья, то у Высокого Трибунала Священного Дознания не будет иного выхода, кроме предания его очистительному огню, чтобы обратить в пепел это вместилище грехов и скверны. Я закончил. – Юнец неторопливо свернул свиток в трубочку и в тишине, нарушаемой лишь потрескиванием свечей, передал его председателю.
– Приступим к допросу или и так всё ясно? – спросил глава Трибунала, поочерёдно глянув налево и направо.
– А мы куда-то торопимся? – спросила блондинка, сидевшая ближе других к выходу. – Может, всё-таки раскается…
– Итак, нечестивец, признаёшь ли ты справедливость предъявленных тебе обвинений и намерен ли ты публично раскаяться? – сурово спросил председатель, поглаживая узловатыми пальцами свиток с обвинительным заключением.
Молчать было бессмысленно, отвечать – нелепо. Козни неприятельской шпионской сети весь этот цирк совершенно не напоминал. Скорее это было похоже на беглый дурдом, который старается воплотить в реальность свой коллективный бред.
– Прежде чем определить меру пресечения, предлагаю провести следственный эксперимент, чтобы выяснить, насколько этот человек порочен, – заявила блондинка, прикурив сигарету от стоящей напротив свечки. – Это будет полезно для дальнейшего определения степени опасности подсудимого и количества зла, которое мы искореним по итогам сегодняшнего процесса.
Почему-то остальные члены "трибунала" за всё время не проронили ни слова, боле того – никто из них даже не пошевелился, как будто это были не люди, а механические манекены, у которых хватило завода только для того, чтобы дойти до своих мест, усесться и замереть. Их лиц не было видно под капюшонами, руки покоились на столе, только язычки пламени свечей слегка подрагивали от их дыхания.
– Ну, чего сидишь, проверяй! – поторопил блондинку председатель.
Она небрежно затушила бычок о скатерть, потянулась, неторопливо выбралась из-за стола и, сделав пару шагов в сторону подсудимого, сбросила с себя мантию. Оказалось, что, кроме чёрной хламиды, на ней не было ничего, кроме загара, равномерно покрывавшего всё тело. Создавалось впечатление, что весь предыдущий месяц она провела на нудистском пляже где-нибудь на океанском побережье Юго-Восточной Ливии.
– Чего вылупился?! А ну, пошли отсюда! – Дамочка в кроссовках схватила Савву за руку и потащила его к двери, явно сомневаясь в крепости его моральных устоев и принципов.
– Может, тут чего надо… – попытался тот противится, но через несколько секунд его ропот доносился уже из коридора.
Обнажённая фурия приближалась, медленно и неумолимо. Сначала блики, которые отбрасывали дрожащие язычки пламени, перетекали по впадинам её тела, а потом остался лишь тёмный силуэт и только глаза сверкали двумя угольками на чёрном овале лица.
Настоящий страх, до этого таившийся то ли где-то по тёмным углам, то ли под судейской скатертью, неторопливо выполз наружу. Придавленное испугом подсознание рисовало единственную спасительную картину: сейчас в этот вертеп ворвётся настоящий поп с тяжёлым кадилом и, действуя этим инструментом, как кистенём, разгонит это безумное собрание. Реальность вновь превращалась в бред – видимо, последствия укола, который всадил ему под лопатку дедок с грибами, всё ещё давали о себе знать. Иначе как можно объяснить, что из ушей приближающейся девицы, этого прелестного создания, валит густой чёрный дым, а дрожащее пламя свечей за её спиной превратилось в ревущее пламя пожарищ.
– Пойдёшь со мной? – Её губы оказались рядом, в считанных вершках от его глаз, её волосы разлетелись в разные стороны, словно бесчисленное множество дрожащих лучей холодной чёрной звезды.
Пятиться нельзя… Неизвестно откуда, но он это знал. И отворачиваться нельзя, и взгляда отводить… Дьяволица исчезла и возникла вновь в конце длинного коридора, сотканного из радужных нитей. Теперь она стояла спиной, неестественно вывернув шею, смотрела на него с томной улыбкой, явно приглашая следовать за ней в сверкающую даль, откуда доносился едва слышный русалочий смех, шелест влажной травы на ветру и размеренные плески весла. Страх исчез, вместо него возникло неистребимое желание идти следом, раствориться в этом смехе, в этом шелесте и плеске, провести кончиками пальцев по этой загорелой спине, впиться губами в эту дивную шею, забыв обо всём, что было раньше, вырваться из жизни, которую ещё мгновение назад считал своей. Лишь смутное беспокойство, притаившееся на дне души, мешало сделать шаг…
– Ты думаешь, я буду тебя ждать или уговаривать? – Она отвернулась и неторопливо, покачивая бёдрами, двинулась прочь. Её фигура таяла в радужной дымке, сливалась с запахом трав, растворялась в искрящихся облаках.
Что ж, Матвей Сохатый, майор Спецкорпуса! Вперёд! Ещё можно настигнуть чудное виденье, слиться с ним, и остаться там навсегда. И больше никаких отчётов по поводу поголовья отловленных агентов иностранных спецслужб и граждан, уличённых в содействии потенциальному противнику! И никогда не надо будет ходить строем и делать лишь то, что гласит приказ, к чему взывает врождённое чувство долга. Надо только оторвать от пола хотя бы одну ступню и сделать шаг. Всего лишь один шаг…
Откуда-то издалека донёсся грохот взрыва, потом в ноздри ударил запах пороховой гари и со всех сторон обрушились звуки, совершенно неуместные в столь торжественный миг: топот, крики, выстрелы. Кому приспичило так не вовремя устраивать пляски со стрельбой?!
Чья-то рука возникла из клубящейся темноты, схватила его за лацкан пиджака и потянула куда-то в сторону. Ещё можно было сопротивляться, но путь, освящённый следами прекраснейших ног, уже исчез, а в запястья вгрызлись браслеты наручников, о которых он уже успел забыть. Душой овладела пронзительная тоска, готовая пожрать всё, что там ещё осталось, но та же безжалостная рука мелькнула перед глазами, и боль обожгла правую скулу. Случалось, его били и ногами, и под дых, и вшестером на одного, но что бы кто-то посмел отвесить ему пощёчину – такого не было никогда. Тоска сменилась яростью, но дать ей волю уже не было никакой возможности – казалось, многорукое чудовище вцепилось в него мёртвой хваткой и теперь уже не отпустит до тех пор, пока не спровадит в пасть свою законную добычу.
12 декабря, 22 ч. 40 мин. Исправительное учреждение строгого режима близ посёлка Гремиха
– За что мы здесь – это граждане судьи всем сообщили, а вот почему мы здесь – это вопрос тёмный, это не всякий догадается, хотя вся их затея шита белыми нитками и раскусить её – раз плюнуть, если на плечах голова, а не репа с хвостиком… – Корней Белка до того как угодить в лагерь служил в цирке иллюзионистом и на глазах у почтенной публики превращал юных ассистенток и добровольцев из публики в макак, крокодилов и даже неодушевлённые предметы, не пользуясь при этом ни ширмочками, ни ларцами, чтобы зритель мог наблюдать весь процесс трансформации – туда и обратно. Обвинён он был за то, что у некого гражданина, который, будучи в некотором подпитии, вызвался побывать в шкуре экзотического зверя, впоследствии обнаружилось некое психическое заболевание. В итоге Корней схлопотал срок рекордный во всём лагере – девять лет заключения с последующей ссылкой на север Восточной Тайги. После суда один из конвоиров по доброте душевной шепнул ему, что пострадавший был внучатым племянником уездного посадника, а то даже и дело к рассмотрению принимать бы не стали…
– Слушай! Дай поспать! – С верхней полки свесилась голова гадалки Глафиры Мирной, исчезнувшей с "курсов чародеев" за неделю до Лейлы. – Пришёл, так молчи… А то нагадаю я тебе такое светлое будущее, что мало не покажется.
– Хорошо-хорошо, – немедленно согласился Корней. – Я тихо буду… – Он заговорил вполголоса. – Так вот, собрали здесь всех, кто может такое, что нормальному человеку недоступно. Значит, все эти обвинения – фигня на рыбьем жире. А на самом деле, Церкви не нравится, что такие, как мы, вообще по земле ходят. Так что неважно, сколько кому припаяли, а никто из нас отсюда всё равно живьём не выйдет – помяните моё слово.
– Хватит пугать-то, – пробормотала гадалка, которая лишь делала вид, что разговор ей безразличен и только спать мешает. На самом деле она, следуя профессиональной привычке, вслушивалась в каждое слово. – Я сама видела, как двоих выпускали.
– Видела-видела! – передразнил её бывший фокусник. – Ты что, старая перечница, дальше колючки видишь?! С территории-то вывели и не только тех двоих, а вот куда их потом дели – ни мне, ни тебе не доложили.
– Корней, шли бы вы к себе, – вмешалась в разговор Лейла, которую как примерную прихожанку несколько шокировали столь грубые и безапелляционные обвинения в адрес Церкви. – Уже, наверное, заполночь…
– Да ты тресни ему по зубам, он и сам смоется, – предложила Яночка, не вылезая из-под одеяла. После того, как она узнала, что Лейла сделала со старичком Маркелом, её авторитет в глазах отставной гимназистки вырос до небес.
– Я, конечно, уйду, если меня попросят, – с лёгкой обидой в голосе заявил Корней. – Только кто, кроме меня, скажет вам правду?! Вот вы лежите тут, надеетесь, что всё пройдёт, что справедливость восторжествует – и всё такое… А справедливость, может, и вовсе торжествовать не желает! Не способна она. А нам не дано знать, что справедливо, а что нет, потому как люди, даже самые образованные, дальше собственных ощущений не заглядывают и во всём ищут только удобства.
Собственно, ради того, чтобы пообщаться именно с Яной, он уже третью ночь подряд пробирался в женский барак, благо после отбоя вся охрана с территории почему-то исчезала. Бывший иллюзионист положил глаз на бывшую гимназистку ещё во время первой поверки, куда её вытолкали охранники, даже не дав переодеться в тюремную робу. Впрочем, тогда все взгляды скрестились на ней. Короткая юбочка, тонкие капроновые чулки, жёлтая замшевая курточка, едва достающая до пояса – этакий мокрый цыплёнок на холодном ветру… Кто-то смотрел на неё с жалостью, кто-то со злорадством, кто-то с сочувствием. Корней тогда, не обращая внимания на окрики охранников, протиснулся к ней сквозь строй и отдал девчонке свой бушлат, за что потом отсидел сутки в карцере.
– Сейчас точно гадать начну! – пригрозила Глафира с верхней полки. – Что я говорю – всегда сбывается, помяни моё слово.
– А я тебя, карга старая, в мышь превращу! Хочешь?
– Здесь не цирк – фокусы показывать!
– А кто тебе сказал, что я просто фокусник? Проверить хочешь? Давай! – Теперь уже зашевелись спящие на соседних нарах, и в воздухе запахло всеобщим возмущением, так что Корней перешёл на шёпот. – Да меня знаешь, кто учил? Сам Джанат Ладжниш, факир из Шри-Лагаша. Он мне сразу сказал: человек способен на всё, если верит. И я вовсе не фокусы показывал. Совсем не фокусы! Думаешь, так легко заставить какого-нибудь придурка искренне поверить в то, что он лошадь, например. И верили, и перевоплощались!
– А почему бы вам, дорогой маг и волшебник, не внушить штаб-майору Тихому, что он – добрейшей души человек и думает лишь о том, как бы облегчить и без того тяжкую участь несчастных заключённых? – подала голос Лейла, переворачиваясь на другой бок.
– Из принципа. – Корней откликнулся только после минутного раздумья. – Чтобы сволочью перестать быть – это ещё заслужить надо. Не желаю, чтобы он на моём горбу в Кущи въехал.
Отговорка была железной, и Лейла не нашла, что возразить, зато Яночка даже приняла сидячее положение, поскольку не сочла возможным произносить свою гневную речь лёжа.
– Ты вообще охренел! Жрать почти не дают, в земле на морозе ковыряться заставляют, на поверки эти вонючие гоняют. Эта тюряга – хуже гимназии. Я, может, сдохну скоро во цвете лет, а ты, значит, принципиальный! Врёшь ты всё – вот что я тебе скажу. Врёшь, как сивый мерин… Никакой ты не факир, а так – ловкость рук. Вали отсюда, и видеть тебя больше не желаю! Всё! – Она накрылась одеялом с головой и демонстративно повернулась к стенке.
– Я тебе подарочек принёс…
– Не надо мне от тебя ничего.
– Ты хоть глянь…
– Не хочу. Отвали.
Он всё равно полез за пазуху и извлёк из внутреннего кармана брошь цвета потускневшего серебра – любопытная рыбка полвершка длиной сверкала зелёным стеклянным глазом, из которого сочился мягкий изумрудный свет.
– А мне можно посмотреть? – спросила Лейла, протягивая руку к чудной поделке.
– Ну, как хочешь… – Корней был слишком поглощён собственным огорчением, чтобы обращать внимание на что-нибудь ещё. Он сдавил брошь в кулаке, а когда пальцы разжались, на ладони оказался бесформенный кусок металла.
– Как это… – Лейла приподнялась на локте, не отрывая глаз от погибшей броши.
– Да никак. – Он стряхнул с ладони то, что осталось от подарка, поднялся с табуретки и, сгорбившись, двинулся к выходу.
Лейла не сдержалась – она, придвинувшись к краю нар, пошарила ладонью по полу и вскоре нащупала то, что выбросил Корней. Слиток был абсолютно твёрдым и в малейших деталях повторял внутреннюю поверхность сжатого кулака – даже линии руки отпечатались, хоть гадай по ним. Только из зелёной стекляшки продолжал сочиться свет, который теперь стал ярче пламени масляной горелки, стоявшей на столе возле затухающей печурки.