Я ухитрилась продраться сквозь отчеты репортеров. Газета Шекспира сделала все, что в ее силах, чтобы сгладить напряженную ситуацию, но даже сжатое упоминание длинного списка ран молодого человека заставило мои внутренности перевернуться.
Дарнеллу Глассу сломали челюсть, пять ребер и руку в нескольких местах. Удар, милосердно прикончивший его, был нанесен по черепу. Еще у него были обнаружены огромные внутренние повреждения, говорившие о целенаправленном зверском избиении.
Он умер, окруженный врагами, в ярости, в ужасе, в недоумении, на неприметной поляне в сосновом лесу.
Никто не заслуживает подобного.
Что ж, мне пришлось внести поправки в свою мысль. Я смогла припомнить нескольких человек, над которыми не стала бы плакать, если бы они встретили такой конец. Пусть Дарнелл Гласс и не годился в святые, но был очень умным молодым человеком без криминального прошлого, самым худшим преступлением которого, очевидно, являлся его взрывной характер.
- Пошли, - сказала я Клоду, и тот удивился моему отрывистому тону.
Всю дорогу домой я молчала. Возможно, Клод истолковал это как сожаление или решил, что я дуюсь. Как бы то ни было, он быстро клюнул меня в щеку у дверей. В этом поцелуе чувствовался холодок завершенности.
Я смотрела в его широкую спину, когда он уходил, и почему-то подумала, что больше никогда его не увижу.
Войдя в дом, я посмотрела на цветы, все еще свежие и душистые. Сожалеет ли сейчас Клод о том, что послал их мне? Я чуть было не вытащила такую красоту из вазы, чтобы выбросить. Но это было бы глупо и расточительно.
Готовясь лечь в постель - слава богу, в одиночестве, - я думала, было ли правдой обвинение, брошенное мне Маршаллом. Я действительно холодная женщина?
Я никогда не считала себя таковой. Склонной защищаться - может быть, но не холодной. Мне казалось, что где-то в глубине меня всегда горит огонь.
Я ворочалась, металась на кровати, пыталась применить технику расслабления, потом встала, чтобы пройтись.
Теперь, в полночь конца октября, снаружи было прохладно и ветрено. Еще до наступления утра снова пойдет дождь. На мне была футболка, спортивный костюм и кроссовки "Найк". Все это - темных тонов. Я оставалась в отвратительном настроении и не хотела, чтобы кто-нибудь меня видел. Фонари на каждом углу моей улицы, Трэк-стрит, окружал обычный слабый ореол.
Окно Клода не светилось, как и все остальные в многоквартирном доме. Его жильцы, старые и молодые, рано легли спать.
В Объединенной церкви Шекспира - или ОЦШ, как называли ее прихожане, - тоже было темно, если не считать нескольких сигнальных огней. Вообще в городе почти все затихло.
Шекспир рано просыпается и засыпает, если не считать тех мужчин и женщин, которые работают в поздние смены, служащих двух заведений фастфуда, да еще людей, занятых на фабриках по производству матрацев и переработке цыплят, никогда не закрывающихся на ночь.
Я забрела далеко и очутилась в районе низших слоев среднего класса, в котором вырос Дарнелл Гласс, одном из районов Шекспира, где жили и белые, и черные.
Я прошла мимо маленького домика, который купила мать Гласса, Ланетт, переехав в Шекспир из Чикаго. В этом доме тоже царили темнота и тишина. Ни один из здешних домов не имел гаражей или проходов во внутренний двор, поэтому легко было увидеть, что Ланетт Гласс нет дома.
Но я обнаружила, что она находилась в доме Муки Престон.
Думая о своей любопытной сегодняшней уборке у этой женщины, я, сама того не сознавая, брела в направлении ее дома и оказалась как раз напротив, когда оттуда вышла Ланетт Гласс. Я находилась недостаточно близко, чтобы увидеть выражение ее лица, - уличные фонари позади нее отбрасывали глубокие тени, и детали все равно трудно было бы разглядеть, - но, судя по тому, как она шла, ссутулившись, чуть покачивая головой, крепко прижимая к себе сумочку, Ланетт Гласс тревожилась и была в беде.
Я все больше и больше задумывалась о целях, которые преследует загадочная Муки Престон.
Холодный ветерок шевелил мои волосы, и я почувствовала, как по спине бежит озноб. В Шекспире варилось что-то густое и опасное.
Меня всегда устраивали расовые отношения в моем приемном городке. Да, тут существовало множество табу. Некоторые из них я, вероятно, даже не осознавала. Но черные занимали здесь административные посты, владели удобными домами. Несколько клубов и одну церковь посещали и белые, и черные. В системе среднего обучения, похоже, имелись только малые разногласия, и Ланетт Гласс была лишь одной из множества черных учителей.
Привычки и предубеждения, появившиеся больше века тому назад, не исчезнут за одну ночь и даже через тридцать лет, но я всегда чувствовала, что медленный и тихий прогресс все же существует, а теперь гадала - не пребывала ли в стране дураков.
Я считала, что почти все люди обеих рас одобряют перемены к лучшему. Я до сих пор так думала. Но что-то злое скользило по Шекспиру, и это происходило уже месяцами.
Примерно через три недели после убийства Дарнелла Гласса Лен Элгин был найден убитым в своем "форде"-пикапе на заброшенной дороге сразу же за чертой города. Его застрелили.
Лен, процветающий белый фермер лет пятидесяти, был сердечным и умным человеком, столпом церкви, отцом четырех детей, жадным до книг, охотником, личным другом Клода. Фридриху не давало покоя то, что не удалось раскрыть убийство Лена, а слухи, распространявшиеся как пожар, делали руководство расследованием смерти Элгина еще более щекотливым.
Одни считали, что того прикончили в отместку за смерть Дарнелла Гласса. Конечно, по мнению этих людей, в убийстве были виноваты черные экстремисты. Точно так же смерть Гласса приписывалась белым экстремистам.
Другой слух гласил, что Лен изменял жене, Мэри Ли, с супругой другого фермера. Согласно этой сплетне, Элгина могла убить Мэри Ли или оскорбленный муж по имени Бут Мур, а то и Эрика, его жена. Люди, обвинявшие Эрику, считали, что Лен с ней порвал.
Каким-то образом драка на парковке "Магната бургеров", именуемая боем, спровоцировала все это.
Мы перестали воспринимать наше общество как единое целое, разделились на группы не только по расовому признаку, но и по тому, насколько сильные чувства испытывали в отношении цвета кожи. Я подумала об отвратительных каракулях на машине Дидры, о едва скрываемом злорадстве Тома Дэвида Миклджона той сентябрьской ночью на парковке. Я вспомнила, как мельком видела в окне следующего за катафалком лимузина лицо Мэри Ли Элгин, когда похоронная процессия следовала мимо. А потом - банальный по своим заблуждениям, но не менее порочный листок голубой бумаги под "дворником" машины Клода.
Наверняка было бы слишком наивно полагать, что смерть Дела Пакарда в клубе не имеет никакого отношения к убийству Дарнелла Гласса и Лена Элгина. Как три человека могли погибнуть в таком небольшом городке, как Шекспир, в течение двух месяцев при столь загадочных обстоятельствах? Если бы Дарнелла Гласса убили на задворках местного бара в драке из-за девушки, Лена Элгина застрелили бы в постели Эрики Мур, Дел имел обыкновение в одиночестве поднимать тяжести и у него диагностировали бы какие-нибудь физические недуги…
Я сделала еще один круг, пройдя мимо многоквартирного дома. Глядя вверх, на окно Клода, я печально размышляла о человеке, находящемся за ним. Если бы мне выпал еще один шанс, пожалела бы я о том, что ему сказала? Я искренне любила Клода, была благодарна ему.
Он нес на плечах большой груз, но сам выбрал такую работу. Дарнелла Гласса убили за чертой города, поэтому расследование его гибели оказалось головной болью шерифа Марти Шустера. Я мало знала о нем, не считая того, что этот ветеран вьетнамской войны стал хорошим политиканом. Я гадала, смог бы Шустер утихомирить надвигающийся шторм, заставлявший дребезжать окна Шекспира.
Мне пришлось погулять еще час, прежде чем я смогла уснуть.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Проснувшись, я увидела за окном пелену дождя, знобящего, серого, осеннего.
Я чуть проспала, поскольку минувшей ночью мне нелегко было лечь в постель. Чтобы добраться до "Телу время", придется торопиться.
Прежде чем одеться, я налила себе чашку кофе и выпила ее за кухонным столом. Рядом лежала неразвернутая утренняя газета. Мне было о чем поразмыслить.
Я тренировалась, не вступая ни с кем в разговоры, и поехала домой, чувствуя себя лучше.
Там я приняла душ, переоделась, наложила макияж и сделала прическу.
Интересно, гулял ли ночью и черноволосый мужчина?
Пока моя машина медленно, рывками, двигалась по подъездной дорожке к задней части клиники - скучному кирпичному зданию, построенному в ранние шестидесятые, я держала пари сама с собой, что сегодня будет работать Кэрри Траш.
Конечно, ее потрепанная белая "субару" обнаружилась на обычном месте за домом.
Я открыла дверь своими ключами и крикнула в прихожую:
- Привет!
Клиника Кэрри Траш приводила меня в уныние. Стены были выкрашены в скучный желтовато-бурый цвет, полы покрыты коричневым линолеумом с маленькими впадинками. На ремонт пока не хватало денег. Доктору требовалось оплатить солидные долги.
До меня донесся ответ, и я шагнула в дверной проем кабинета.
Лучшее, что можно сказать об этом помещении, - оно было достаточно просторным. Большую часть грязной работы докторша делала сама, чтобы сэкономить деньги на оплату ссуды, благодаря которой получила медицинское образование. На Кэрри были черные джинсы и свитер ржаво-красного цвета. Эта невысокая, пухлая, бледная и серьезная женщина ни разу не ходила на свидание за те два года, что прожила в Шекспире.
Во-первых, ее, скорее всего, отвлекли бы в любое свободное время, которое она сумела бы выкроить. Во-вторых, мужчин устрашали спокойный ум и компетентность Кэрри Траш. По крайней мере, я так считала.
- На этой неделе случилось что-нибудь интересное? - спросила она.
Ей, похоже, хотелось отвлечься от груды бумаг. Кэрри Траш заправила за уши русые волосы длиной до подбородка и поправила очки на курносом носу. Их стекла во много раз увеличивали ее красивые карие глаза.
- Бекка Уитли, племянница Пардона, живет теперь в его доме, - сказала я, немного подумав. - Человек, занявший место Дела Пакарда в "Спортивных товарах Уинтропа", поселился в квартире Норвела Уитбреда. Маркус Джефферсон спешно уехал после того, как покрасили машину Дидры Дин.
Я видела прошлым утром большой трейлер, прицепленный к машине Маркуса.
- Вероятно, он поступил благоразумно, - сказала Кэрри Траш. - Однако печально видеть такое положение вещей.
Попытавшись припомнить другие интересные события, я сказала:
- Я ужинала в Монтроузе с шефом полиции.
Кэрри Траш провела всю неделю в воздержании, принимая решения, которые по плечу только Богу, и теперь жаждала фривольных новостей.
- Это та племянница, о которой все говорят? Именно ей Пардон оставил все? - спросила Кэрри Траш.
Она уцепилась за первую упомянутую мной тему, но еще пройдется по всем без исключения.
Я кивнула.
- И какая она из себя?
- У нее длинные светлые волосы, очень щедрый макияж. Она качается, берет уроки карате и, вероятно, является предметом "влажных снов" половины встретившихся ей парней.
- Умная?
- Не знаю.
- Она уже сдала квартиру Маркуса? Больничный лаборант ищет жилье.
В Шекспире была крохотная лечебница, над которой вечно висела угроза закрытия.
- Думаю, пыль еще не успела осесть на подоконнике. Скажите лаборанту, чтобы поспешил туда и застолбил за собой квартиру.
- Так что там с шефом полиции? Он показал тебе свою дубинку?
Я улыбнулась. У Кэрри Траш грубоватое чувство юмора.
- Он хотел, но я не думаю, что это хорошая идея.
- Коп болтается возле тебя месяцами, как верная собака, Лили. Сделай так, чтобы он отстал, или уступи.
Мне снова напомнили, как много людей в маленьком городке едва ли не всё о тебе знают, даже если ты пытаешься не афишировать свою личную жизнь.
- Он отстал как раз прошлым вечером, - сказала я. - Я просто наслаждалась его компанией. Клод это знает.
- Думаешь, теперь ты не будешь чувствовать себя рядом с ним неловко?
Я задумалась, ответить кратко или более длинно и правдиво, опустилась в одно из двух кресел для пациентов и сказала:
- У нас с ним могло бы что-нибудь получиться, пока он не начал говорить о судебном процессе по делу Дарнелла Гласса.
- Да, я слышала, что миссис Гласс ведет переговоры с юристом из Литтл-Рока насчет судебного иска. Ты будешь выступать свидетельницей, да?
- Полагаю.
- Том Дэвид Миклджон - редкий засранец.
- Но он засранец Клода. Миссис Гласс подаст в суд на отделение полиции Шекспира, а не только на Тома Дэвида или Тодда.
- Впереди бурные воды. - Кэрри Траш покачала головой. - Подумай, сможете ли вы с Клодом пережить все это как друзья.
Я пожала плечами.
- Быть твоей наперсницей - трудная работа, Бард, - криво улыбнулась Кэрри Траш.
Минуту я молчала, потом заявила:
- Полагаю, это из-за того, что я была жертвой года, когда меня изнасиловали. Слишком многие люди, с которыми я разговаривала об этом, которых знала всю жизнь, полностью изменились и разболтали все мои слова прессе.
Кэрри Траш смотрела на меня, чуть приоткрыв от изумления рот.
- Какая гадость, - в конце концов сказала она.
- Мне надо работать.
Я встала, вытащила желтые резиновые перчатки и приготовилась сперва справиться с туалетом для пациентов, поскольку это место всегда было самым отвратительным.
Когда я вышла из комнаты, Кэрри Траш с легкой улыбкой на губах склонилась над своими бумагами.
Еще одной моей любимицей давно стала Мэри Хофстеттлер, и мне было жаль, что сегодня у нее один из так называемых жестких дней. Я воспользовалась своим ключом, вошла в ее квартиру на первом этаже и сразу заметила, что ее нет в обычном кресле.
Мэри жила в Садовых квартирах Шекспира, в доме по соседству с моим, уже много лет. Ее сын Чак, осевший в Мемфисе, платил мне за то, чтобы я убиралась у миссис Хофстеттлер раз в неделю и возила ее туда, куда она захочет отправиться, по субботам.
- Миссис Хофстеттлер! - окликнула я.
Мне не хотелось ее пугать. В последнее время она забывала, когда я должна прийти.
- Лили. - Голос был очень слабым.
Я поспешила в спальню.
Мэри Хофстеттлер сидела, опершись на подушки, ее длинные шелковистые белые волосы, неаккуратно заплетенные в косу, свисали с одного плеча.
Мне почему-то показалось, что она уменьшилась, а ее бесчисленные морщинки как будто стали глубже, словно высеченные в нежной коже. У нее был плохой цвет лица, одновременно бледный и сероватый.
Она выглядела так, будто умирает. Попытка окликнуть меня явно ее измучила. Она хватала воздух ртом.
Я взяла с тумбочки телефон, зажатый между фотографией ее правнука в рамке и коробкой бумажных платков.
- Не звони, - выдавила Мэри.
- Вы должны отправиться в больницу, - сказала я.
- Хочу остаться здесь, - прошептала она.
- Я знаю и жалею, но не могу…
Мой голос прервался, когда я поняла, что собиралась сказать: "Отвечать за вашу смерть". Я откашлялась и подумала о том, как храбро она много лет терпела боль - и от артрита, и от больного сердца.
- Не надо, - сказала женщина, умоляя.
Стоя на коленях возле кровати и держа миссис Хофстеттлер за руку, я думала обо всех обитателях этого дома, которые при мне покинули какую-то из восьми его квартир. Пардон Элби погиб, О'Хагены переехали, Йорков больше не было, Норвел Уитбред сидел в тюрьме за подделку чека. Это только из тех арендаторов, которые жили в Садовых квартирах прошлой осенью. А теперь вот Мэри Хофстеттлер.
Она скончалась через час.
Я знала, что конец близок и что Мэри больше не слышит меня, а потому позвонила Кэрри Траш:
- Я насчет Мэри Хофстеттлер.
Я слышала, как шуршат бумаги на столе Кэрри.
- В чем дело?
Кэрри поняла по моему голосу - что-то не так.
- Она покидает нас, - сказала я очень тихо.
- Уже еду.
- Она хочет, чтобы ты ехала медленно.
Молчание.
- Поняла, - сказала Кэрри. - Но ты должна позвонить в девять-один-один, чтобы прикрыть свою задницу.
Я повесила трубку телефона свободной рукой. Другой я держала костлявые пальцы Мэри. Когда мой взгляд сосредоточился на лице Мэри, она вздохнула, а потом душа ее покинула тело.
Я тоже вздохнула, набрала девять-один-один и сказала:
- Я прибиралась в квартире Мэри Хофстеттлер. Оставила комнату на некоторое время, чтобы навести порядок в ванной, а когда вернулась проверить Мэри, она… Думаю, она умерла.
Потом мне пришлось пошевеливаться. Я схватила моющее средство для окон, чтобы очень быстро прибраться в ванной. Я оставила спрей и бумажные полотенца возле раковины, воткнула ершик в туалет и торопливо налила в воду немного голубого очистителя.
В дверь постучала Кэрри Траш и едва успела склониться над Мэри, как прибыли медики "скорой помощи".
Когда я их впустила, открылась дверь по другую сторону коридора и выглянула Бекка Уитли. Она была одета модно, в строгие красные слаксы и черный свитер.
- Старая леди?
Я кивнула.
- Она в плохом состоянии?
- Умерла.
- Я должна кому-нибудь позвонить?
- Да. Ее сыну Чаку. Вот тут его номер.
Пока Кэрри и медики "скорой" совещались над телом миссис Хофстеттлер, а потом грузили его на каталку, я принесла телефонную книжку, которую старая леди держала в гостиной рядом с телефоном, и протянула ее Бекке Уитли.
Не могу выразить, какое облегчение я почувствовала оттого, что меня избавили от необходимости звонить Чаку. Не только потому, что он мне не нравился. Я чувствовала вину.
Пока Мэри вкатывали в машину "скорой", я думала о том, что мне следовало сделать. Я должна была немедленно позвонить Кэрри или набрать девять-один-один, связаться с лучшей подругой Мэри - старшей миссис Уинтроп, Арнитой, а потом уговорить миссис Хофстеттлер не сдаваться. Но в последние месяцы Мэри все больше страдала от боли, постепенно становилась совсем беспомощной. Много раз бывало так, что мне приходилось ее одевать. Если по расписанию я не должна была приходить, то позже выяснялось, что она весь день оставалась в постели, потому что не могла встать сама. Мэри отказывалась от предложения сына поместить ее в дом престарелых, от сиделки на дому и приняла собственное решение, когда уйти.
Внезапно я поняла, как сильно буду скучать по миссис Хофстеттлер. На меня обрушилось осознание того, что я была свидетельницей ее смерти. Я села на ступеньку лестницы, ведущей на второй этаж, где находились еще четыре квартиры, и почувствовала влагу на щеках.
- Я поговорила с женой Чака, - сказала Бекка.
Пытаясь догадаться, как она смогла подобраться ко мне незаметно, я увидела, что Уитли в одних носках.
- Нельзя сказать, что она убита горем.
Я не подняла глаз и ровным голосом произнесла:
- Они списали ее со счетов несколько лет назад.
- Вас нет в ее завещании? - спокойно спросила Бекка.
- Надеюсь, что нет.