Когда они пускались в путь вновь, солнце успевало скакнуть по небу на добрый локоть. Валдо был бы очень недоволен скоростью их перемещения. В конце концов, Эдгар начал уводить Мглу стороной от посёлков, туда, где тропа была еле заметна среди всхолмий и потерянных давным-давно полей, где аисты даже не пытались подняться в воздух при их приближении, а только поднимали головы и провожали телегу долгими пронзительными взглядами. Где одичавшие собаки бегали по лесной опушке, поджав хвосты, словно лисы. Пастухи с козами и прочей живностью забредали сюда редко, так что кусты ягеля стояли одетые, все в мелких листочках, и напоминали опустившиеся с неба обрывки позеленевших облаков.
- Мы встретим здесь разбойников? - спросила Ева, глазея по сторонам.
- Сейчас мы в самом центре императорских земель, - ответил Эдгар, кивая восседающим на верхушках сосен воронам, как старым знакомым. - Здесь не грабят ради богатств. Здесь грабят ради какой-нибудь еды, но в прошлом году эта земля дала неплохой урожай. Было приказано даже устроить раздачу еды для бедняков. Я тоже, помнится, получил своё в Кёльне в начале прошлой зимы. Когда мы будем ближе к чужим землям, мы с тобой увидим немало злых людей. Тебе всё же следует остаться в каком-нибудь монастыре. Меня могут убить на дороге. Кто знает, пощадят ли ребёнка?
- Не хочу знать ничего про эти монастыри, - сказала Ева, сделав недовольную гримасу. - Лучше уж доехать с тобой до самого края мира, чем томиться в этой темнице.
Эдгар, скосив глаза, рассматривал упрямо выпяченную нижнюю губу девочки. А потом с улыбкой сказал:
- Ты похожа на моего Господа, когда так делаешь. Может, я расскажу тебе о монастырях побольше.
И он начал свой рассказ, не столько орудуя словами, которые у великана всегда выходили неуклюжие, как поделки из глины у карапуза, который в первый раз испачкал в ней пальцы, сколько донося до Евы свою мысль, как обычно, нечленораздельными возгласами и движением лицевых мышц - а складывались они порой в чарующие картины.
Монашеские обители зарождались буквально из ничего. Испокон веку праведники стремились уйти от беспокойного общества. Они не желали жить в деревнях, тем более в городах, и уходили, как дикие звери, в леса, поднимались хотя бы на несколько сотен шагов к небу, чтобы построить, насколько хватит сил, из валунов себе келью. А то и просто-напросто сооружали себе крышу из открытого, необъятного неба.
Если бы не беспокойный ум, Эдгар, наверное, тоже расстался бы с греховной, беспокойной кочевой жизнью и подался бы в отшельники. Кому он нужен - сломанная игрушка, замирающая на дорожных перекрёстках, чтобы пробормотать короткую молитву? Разве нужен он Творцу - такой, какой есть? Разве не прекрасными сотворил Бог вещи и не совершенными сделал живых существ, чтобы они радовались вместе с ним и жили в мире друг с другом? И разве по Эдгару готовили эти мерки?..
Старцы жили и умирали, окружённые слухами и ореолом святости. В какую бы глушь не заносили их ноги, кто-нибудь всегда находил путеводную нить и следовал за ней на поклон к новоявленному святому. Хотя, вполне возможно, это просто случайность - возможно, самых хитрых и достаточно умных, чтобы уйти незаметно, так и не нашли.
Вокруг пустынников, о местах обитания которых стало известно, росли целые городки, и вот, поощряемый папой и кардиналами, воздвигался из валунов ли, из деревьев, небесный град на земле, строгий и исполненный взывающих к небу голосов. Так, наверное, удобнее и Господу - если вдруг будет воля его забрать молящихся на небеса, он сможет сделать это одной своей дланью, зачерпнув монастырь в горсть и подняв прямиком в рай.
Один такой монастырь путники увидели на горизонте, словно по волшебству, ближе к вечеру, когда пора уже было думать о ночлеге. Там, впереди, река: сияние её видно издалека, особенно в полдень, когда редкие солнечные лучи, словно с самой высокой в мире скалы, ныряли с облаков вниз и бесконечно отражались в водяных брызгах. Здесь был странноприимный дом. И в солнечной дымке плавало сооружение из камня, такое, какое могли бы сложить библейские гиганты доноевых времён. Неаккуратное, немного напоминающее ударяющий в землю кулак, но оттого не менее величественное. Дорога вела туда, и путники решили от неё не отклоняться.
Эдгар при виде древних замшелых камней воспрял духом. Он почти перестал горбиться, будто хотел соответствовать медленно приближающейся громаде, на губах бродила загадочная улыбка.
- Вот тебе и монастырь, - сказал он.
- Ты был здесь раньше? - спросила Ева.
- Никогда. Но в таких монастырях всегда есть, где преклонить голову. Напоят и, если повезёт, дадут поесть. Я чувствую себя здесь как дома. Кажется, знаю каждый камень.
Ворота были распахнуты настежь. Эдгар объяснил, что в неспокойные и голодные годы внутрь можно попасть, переговорив с дежурными монахами на стене. Они дотошно расспросят, кто ты и с какой стороны явился, пригласят лекаря, чтобы оценил на глаз твоё состояние. Если в той стороне, куда ведут твои следы, свирепствует эпидемия, если странноприимный дом полон или запасы еды в монастыре подходят к концу (хотя такое маловероятно - кладовые там всегда забиты, мешки зерна заполняют зернохранилища до самого потолка, мясо вялится и сушится каждый день, а об источнике питьевой воды, который всегда есть за стенами, пекутся как о святыне), тебе откажут.
Сейчас же в воротах никого не было, и Ева с каким-то священным содроганием укутала голову в плат густой тени, что ниспадала с ворот, будто текущая вода. Эдгар сидел на козлах и грыз травинку. Господь остался снаружи. Он заинтересовался крошечными жёлтыми цветами, растущими около плоского валуна лежащего невдалеке, на котором, видимо, присаживались отдохнуть перед дальней дорогой паломники, или - Ева очень живо это себе сейчас представила - ожидали решения относительно своей участи нищие бродяги. Эдгар сказал, что монастыри отчего-то превращали Господа в самого хмурого осла на свете: когда была возможность, он сбегал из-под присмотра монахов и устраивался на ночлег где-нибудь снаружи.
Через двор протекал бурный ручеёк, обдирая загривок о стены храмины. Видно, что дно там каменистое, и находилось оно совсем неглубоко - можно достать рукой.
Молодые послушники приняли у них лошадь, повели на водопой. Повозку разрешили оставить во дворе, между нужником и огородом, на котором наливались соками кочаны капусты. Изнутри обитель оказалась тесной и пахнущей сыростью. Монахи жались к стенам, шли вдоль ручья, едва умудряясь не замочить одеяние. Ева с интересом смотрела, как колышутся вокруг ног их полы. Казалось, это бредут цепочкой, сложив на груди руки, очеловеченные вороны. Очеловеченные вороны! Эдгару бы такое понравилось.
Одна только храмина, величавое четырёхугольное сооружение, не желала тесниться. Видно было, что ей, как королеве, дали волю выбирать свой облик и формы, в то время как прочие постройки, как то: хозяйственные, кельи и предел, умеряли свои потребности сообразно с ней.
Маленькие послушники поднесли чашу с холодной до зубовного скрежета водой, после чего вознамерились отвести их в странноприимный дом, но Эдгар строго сказал:
- Сначала воздадим должную благодарность нашему Господу.
Он приказал вести себя не к ослику, как предположила девочка, а к ступеням храма, где и распластался, дрожащий и стенающий, бьющий себя в грудь.
Ева потешалась про себя, наблюдая, как мальчишки-служки, сильно старше её, косятся на Эдгара чуть ли не с ужасом, а потом подошла и провела пальцем по обрамляющим кратер на макушке краям черепа, там, где, кожа натягивалась и становилась почти белой. Плечи великана дёргались - "уж не всевышний ли до меня снизошёл?" - наверное, вертелось в его голове. У служек упали челюсти. Кажется, они готовы были смотреть на Еву и Эдгара бесконечно, но девочке быстро наскучило это занятие, и она отправилась причесать и почистить животных. Ослик устроился за плоским камнем, подогнув под себя ноги, и был в самом благостном расположении. Кажется, даже паразиты на загривке и животе не причиняли обычных беспокойств. Мгла прогнала девочку прочь, видно, не почитая её даже за человека, не говоря уж о хозяине.
Странноприимный дом оказался длинным помещением с низким потолком, тюфяками, разложенными прямо на полу, и длинными столами, под которые за ненадобностью были задвинуты деревянные лавки. На тюфяках у дальнего конца зала отдыхали двое, а третий, согнувшись в неудобной позе, что-то зарисовывал на дощечке для записей. Ева и Эдгар подобрали себе места по вкусу. Чуть позже дом стал заполняться людьми. Цирюльник обратился к проходящему монаху.
- Послушай-ка, брат. Мне нужно поговорить со знающим человеком. Есть ли здесь библиотека?
Монах замер в дверях. Под мышками у него было по скатанному тюфяку.
- Тебя что-то тяготит? Все вопросы касаемо веры мы постараемся всенепременно разрешить. Библиотека у нас есть, да и настоятель, отец Лоунс, весьма сведущий человек. Перед тем, как получить место в этом монастыре, он двенадцать лет ходил учеником у настоятеля при монастыре в Бёрне. Там, конечно, было несколько суетно, по его же словам, но вкус к делам Господа вбивали накрепко. Когда отец Лоунс прибыл к нам - тому уж больше шести лет - он стал для своих смиренных братьев настоящей светочью, огнём, горящим в темноте.
- Я полон сомнений и помыслы мои греховны, - покаялся Эдгар.
- В твоём сердце пылает жажда к искуплению, - хмыкнул монах. Простирания, которыми Эдгар занимался у лестницы, произвели на него впечатление. Видно, если бы не хорошая повозка, двое животных и девочка, он бы принял Эдгара в его поношенной одежде за паломника.
- Искупление никогда не бывает лишним, - сказал Эдгар, массируя разболевшиеся после земных поклонов колени. - Но, прости меня, брат, я так приземлён - я скитаюсь в поисках знаний. Земных знаний, которые переплетаются с духовными и могут быть даже сочтены опасными и запретными.
- Все земные знания таковы, - был ответ. Матрасы стремились стечь под ноги, и монах всеми силами пытался их удержать. - И везде нужно видеть границы, которые не стоит переступать, дабы не пойти поперёк замысла Божия. О чём конкретно ты говоришь?
- Я костоправ. Лекарь и цирюльник. Езжу по земле и всюду собираю знания о теле человеческом. Я зря, наверное, спросил о библиотеке, ведь сам не умею читать… но может, в этих стенах есть старец, который мог бы меня просветить… и уберечь от тем опасных? Может, сам отец Лоунс?..
Брови монаха поползли вниз, гладко выбритый, даже скользкий на вид подбородок качнулся.
- Человеческое тело не стоит поощрять в его желаниях. Вот и всё, что следует о нём знать. Отдыхай, брат.
- На самом деле ты хотел прочитать про кричащие головы? - тихо спросила Ева.
- Я не умею читать, - прошептал в ответ Эдгар. Если голос Евы не привлёк внимания, то шёпот великана, странный, потусторонний звук, который исходил из его зева, собрал несколько настороженных взглядов и навострённых ушей. - Я знаю одно: кричащих голов не бывает. Я сказал чистую правду этому монаху: много людей пыталось писать о свойствах дарованного Господом тела, но теперь эти записи, наверное, под запретом.
- Почему?
- Потому что они должны находиться под запретом. Большинство таких книг написано язычниками. Если их записи ложь, то мера эта оправдала. Если же несут зёрна истины, то оправданна тем более.
- А что будет, если его светлость вдруг раскричится здесь? - спросила Ева, взяв великана за запястье.
Лицо Эдгара вытянулось. Было видно, что такое даже не приходило ему в голову.
- Он ни разу не кричал с тех пор, как мы выехали из города, - сказал великан.
- Это случилось только вчера.
Эдгар вскочил так резко, что стукнулся головой о поперечную балку потолка. Эхо его голоса бродило среди колонн, гремело под лавками, выло в глиняном кувшине с водой на столе так громко, что весь покой странноприимного помещения клочками пыли разлетелся по углам. Теперь уже все взгляды были направлены на великана, который, потирая голову и прижимая к себе мешок с пожитками, спешил к выходу.
Телега их преспокойно стояла возле ворот. Какой-то монах со следами оспы на лице, приложив руку к подбородку, изучал остатки рисунка на её боку.
- Тебя что-то испугало? - спросила его Ева, подёргав за полы одежд.
- Испугало? - монах не поменял позы, лишь глаза его съехали вбок, чтобы посмотреть на Еву. - Я божий человек, девочка. Знаки, тревожные для бесовских слуг, для меня ничего не значат.
Ева застыла в изумлении, а потом обернулась к цирюльнику, который забросил мешок в повозку и теперь оглядывался в поисках лошади.
- Что это значит?
- Не знаю, - буркнул великан. Увидев монаха, он вежливо, как часто бывало при общении с незнакомыми людьми, обратился к пальцам ног: - Человек хороший, где здесь у вас конюшни?
Глаза монаха, которые с трудом можно было обнаружить под капюшоном, изучали Эдгара. "Наверное, этот господин не любит, когда ему напекает макушку", - подумала Ева. По её мнению, погода была прекрасной, и ходить в такой день, укутавшись с ног до головы - настоящее преступление.
- Знаете ли, чей символ на вашей телеге?
Пальцы его, вынырнувшие из просторных, похожих крылья, рукавов, коснулись следов краски.
- Конечно знаем, - важно ответила Ева. - Барона фон Конига.
Монах оторвался от созерцания великана и повернулся к Еве. В его глазах появилось странное выражение. Что-то непредсказуемое, неуловимое подступило к зрачкам вплотную с внутренней стороны. Казалось, высохшее строгое лицо вот-вот готово прорваться, треснуть под напором этого явления, словно лист пергамента. Еву зачаровало это зрелище, она разглядывала лицо монаха, приподнявшись на цыпочки.
- Господень гончий пёс, - сказал он.
- Барон, гуляющий с косой, - припомнив, как отзывался о своём господине Валдо, сказала Ева.
До Эдгара, наконец, дошло, что этот обмен эпитетами - не шум ветра в его голове, что он происходит на самом деле. Великан встрепенулся, глаза его стали похожи на кроличьи, но было уже поздно. Теперь оставалось просто стоять и ждать, в какую сторону потечёт диалог, и великан, судя по цвету лица, мысленно пытался направить его ток в обратную сторону.
Но ворона в человеческом обличии уже говорила, и речь его звучала отнюдь не как река, вдруг повернувшая вспять.
- Совершенно верно. Есть люди, которые были призваны Творцом, чтобы сохранять. Сохранять знания, сохранять книги, сохранять веру. Предметы искусства в просторных казематах, всё прекрасное, что есть на земле, всё, в чьём составе имеется золото и серебро, при этом обработанное руками мастеров таким образом, что становится настоящей драгоценностью, а не просто металлами. Это мы, носители чёрных и серых одежд. Но тогда, наверное, для какого-то волшебного равновесия должны быть люди, которые пришли на землю разрушать во славу Господа.
Речь его звучала всё тише, пока, наконец, полностью не сошла на нет, не потонула в звуках ручья и в гудении, которое, казалось, источал монастырь. Ева, не выдержав, спросила:
- Что разрушать?
Монах оглянулся так, будто раздражение его вызывало само отсутствие тесных стен и крыши над головой.
- Не знаю, где вы достали этот фургон, но я не буду разглагольствовать здесь о людях, о которых всё равно уже ничего не слышно много лет. Что было в прошлом - принадлежит прошлому. Нам должно хранить знания, а не делиться ими.
- У нас миссия, - сказала Ева и оглянулась на Эдгара, теперь белого, как снежный ком. Слова, которые она собиралась произнести, куда внушительнее звучали бы из уст большого человека. Если, конечно, можно поставить рядом слова "Эдгар" и "внушительность". Но, по крайней мере, он был взрослым. - Это вот стоит костоправ и лекарь. Очень хороший знаток всего, что связано с костями. Он может отличить кости сарацинов от костей христиан! Один барон когда-то сражался возле великой южной горы с неверными и потерял там много друзей.
- Он был там ранен, - просипел Эдгар, как будто из могилы.
- Ага, - кивнула Ева. - Точно. Ранен. Нам нужно собрать кости тех, кто остался в чужой земле, и привезти на родину.
Человек-ворона выслушал Еву с выражением крайней внимательности. Он был очень высоким, почти таким, как Эдгар, и девочка мельком подумала, что, наверное, должно пройти время, прежде чем сказанное пройдёт по всем каналам и трубкам внутри тела человека и дойдёт до его понимания. Он удивился, но удивило его, казалось, не то, что в таком серьёзном походе верховодит маленькая девочка. При слове "друзей" монах дёрнул бровями.
- Понятно, - сказал он невразумительно. - Как же барон сейчас себя чувствует? Я вижу, его мания переросла все разумные пределы.
Ева не знала, что такое "мания", но слово это почти сразу вылетело из её головы. Ева так торопилась задать вертящийся на языке вопрос, что даже не подумала ответить собеседнику.
- А ты был с ним знаком?! - воскликнула она.
Пальцы в складках рукавов недовольно задвигались.
- Мы виделись, буквально пару раз. Не уверен, что кто-то был с ним по-настоящему близко знаком. Разве можно познать человека, который пытается выжечь из своего нутра всякую отличность, даже не от других людей - от всего простого, что есть на земле?
Ева закусила губу. Эти слова звучали очень странно - особенно из уст того, кого легко со спины, и даже с лица, можно спутать с любым другим обитателем монастыря.
- Наверное, это сложно.
- Совершенно верно, девочка. Но я рад, что твой господин жив. И… рад, что до нас больше не доходят о нём вести.
Монах повернулся и пошёл прочь. Эдгар мог сказать то же самое - на лице его, в опустившихся скулах и подрагивающем рте читалось колоссальное облегчение. Если бы вести о бароне дошли до человека-вороны сию же секунду в виде дикого, оголтелого вопля, у великана непременно что-то разорвалось бы в груди.
- Почему он назвал барона моим господином?
Ева, повернувшись к великану, в задумчивости теребила нижнюю губу. Эдгар не мог ответить. Он привёл Мглу и теперь запрягал её в повозку, зубами затягивая подпругу.
После того, как они тронулись в путь, костоправ, казалось, исполнился какой-то страшной, отчаянной решимостью.
- Я должен узнать о человеческом теле всё, что возможно, - сказал он Еве. - Я не умею читать, а если бы и выучился - кто даст мне трактаты древних мудрецов?
- Уж не ты ли говорил, что их опасно читать?
- Я, - лицо великана потемнело от какого-то сильного внутреннего чувства, которое Ева не смогла разгадать. - И я не буду себя оправдывать. Но если бы передо мной сейчас оказалась такая книга… скажем, с рисунками вместо этих хитрых закорючек, я бы открыл её и смотрел!
- Ты можешь попросить какого-нибудь умирающего дать тебе открыть ему грудь и живот. Чтобы хорошенько изучить внутренности…
- О таком нельзя сметь даже думать, - перебил её Эдгар. - Грядёт день суда Божия, и тогда мёртвые восстанут… и как им понравится, если обнаружат, что в их нутре хорошенько покопались? Слышал, даже на мусульманском востоке, куда мы направляемся, под страхом смерти запрещают вскрывать человеческие тела. Это запрет, который должен остаться запретом. Господь говорил, что по своему подобию создавал он человека, и, раскрывая тайну того, что спрятал он от наших глаз, мы вступаем под сень смертельного греха.