Глава 7
Эдгар по-прежнему предпочитал спать под повозкой, и Еве теперь больше чем обычно казалось, что дышит сама земля. В дождливые дни, когда та превращалась в кисель, великан перебирался в повозку, но такое случалось нечасто. Так что Ева могла выбрать себе стенку по вкусу или спать ровно посередине. Обитель пресветлого барона стояла по центру повозки у дальней её стенки и напоминала трон какого-то из древних королевств. Искусная резьба, все эти ангелы, рыцари, лошади о трёх ногах, по мере того, как темнота, перехлёстывая через борта, наполняла повозку, превращались во что-то первобытное. Инстинктивно-пугающее, будто там стоит не сундук вовсе, а шевелится клубок змей. Все чувства девочки теперь были направлены не вовне, а замечали малейшее изменение между стенами, полом и потолком. Вот залетело насекомое, словно лезвие скальпеля великана-костоправа, оно отсекает от пространства кусок за куском… Вот вещи, сложенные в одном из углов, вздохнули и заворочались, будто из тюков и мешков с провиантом случайно составился какой-то зверь - барсук или маленькая копия медведя. Стукнул ли по крыше жёлудь, приземлился ли сухой лист - всё мгновенно возбуждало в голове целый поток ассоциаций.
Только нутро сундука хранило тишину. Это было странно, - думала Ева, - ведь даже Эдгар, пусть он не как обычные взрослые люди и иногда ведёт себя как ребёнок, уверен, что голова этого мужчины жива. Она не подаёт признаков жизни, но также и далека от состояния, когда вещи и живые в прошлом существа превращаются в противную грязь. Как давешний енот, которому Эдгар дал имя.
Голова пугала девочку и вместе с тем пробуждала жгучее любопытство. Казалось, этот взгляд может с лёгкостью рассмотреть заднюю стенку твоего черепа. И Ева в конце концов пришла к довольно неожиданному выводу: она решила подружиться с бароном.
"Если даже за этими слепыми глазами и прячется жизнь, - думала девочка, - господин барон же такой беспомощный. Что он может, сам, без нас с великаном? И мы - его единственная надежда".
Так, качаясь на волнах потока, вызывающих трепет беспорядочных мыслей, Ева каким-то образом попадала в течение, которое уносило её в царство сна. И казалось, что она сама - голова без тела - лежит в сундуке-фургоне не в силах даже расслабить те мышцы, что ещё остались, и ведёт бесконечные беседы с пустотой. Пустоте давно уже надоел такой собеседник, её ответы односложные, либо натурально издевательские, и следуют совсем не за теми вопросами, которые были заданы. "Хотя умеет ли он ещё задавать вопросы?" - спрашивала себя Ева в полусне. Должно быть, всё, что мог спросить у пустоты барон, переплеталось в его голове в тугой комок, в котором с трудом можно было различить отдельные слова.
Во время долгих дневных переходов по пустым, будто бы заброшенным, тропкам, Ева бережно извлекала из сундука голову его светлости и баюкала на коленях, уложив сверху свой подбородок. Иногда в руках её появлялась расчёска - деревянный гребешок, который, кажется, был у Евы всегда. Зубцы его пропускали через себя седые волосы барона, а мысли Евы в этот момент уносились далеко вперёд, или назад, в те земли, которые она покинула.
Барон возражал против подобного обращения точно таким же способом, как возражал против всего, что происходило вокруг - насупленные брови стремились вниз, будто выпавший и летящий к земле снег. Днём он почти не пугал Еву, напротив, она до одури смеялась, когда между волосами проскакивала статическая искра и кусала её руки, болтала с ним, как с любимой игрушкой.
Великан на всё это глубокомысленно замечал:
- Наверное, ты нашла ещё один возможный способ вернуть его светлость к жизни. Валдо пытался разговаривать со своим господином так, будто никогда не существовало оружия, которое отделило голову его от тела, но получалось у него так себе. Может, тепло твоих рук возымеет больший эффект? Я не знаю.
- С вами четырьмя мне не скучно, - говорила в ответ Ева, имея ввиду ещё Мглу и Господа. - Ты будто мой старший, несмышлёный братик. Но всё же иногда я вспоминаю, как жилось дома. Я даже плачу, когда никто не слышит.
- Если трава не имеет возможности пустить корни, она должна хотя бы о них помнить, - замечал на это Эдгар.
Девочка взяла на себя все заботы о костре и пище, в то время как великан всё больше ходил кругами вокруг лагеря и наблюдал за происходящей вокруг жизнью. Ева размышляла - любой другой на наводящие вопросы ответил бы, что вокруг не происходит ровным счётом ничего, но для Эдгара жизнь была везде, даже если это крошечная жизнь, и она именно происходила. Он мог часами наблюдать, как растёт побег вербы, обозначая каждое достижение своего подопечного на этот вечер возгласами и хлопками в ладоши. Было ли это праздное любопытство, или же что-то более глубокое?
Часто Эдгар исчезал в лесу или подлеске, отправлялся бродить по лугу и удалялся до тех пор, пока заслоняющая небо фигура не превращалась в чёрточку на горизонте. Скрипели петли сундука, и на свет появлялась, будто цыплёнок из яйца, голова его светлости. Еваустраивала её на подушке рядом и посвящала во все кулинарные секреты, которые достались от матери или до которых доходила своим умом.
Цирюльник возвращался с охапкой трав и цветов, с грибами или ягодами, а иногда с тушкой дохлого зверька или птицы, которую тут же начинал изучать. Он делал это с таким живым любопытством, что Ева бросала все свои дела и подходила смотреть как соединяются крылья с лёгким, точно нарисованным, скелетом.
- Мёртвые зверьки куда-то попрятались, - однажды сказал Еве костоправ, наблюдая как палочник взбирается по подставленной ему ветке. В котле над костром доваривалась похлёбка. В лодочках листьев скапливался вечер; пока же было ещё светло. - Я уже три дня никого не изучал. Притом, что я умею находить по запаху тушку даже под слоем листвы. Даже под корягой. Знаешь, как это чувствуется? Будто знания уплывают из твоей головы как флот рыбацких корабликов, а ты стоишь на берегу.
Забыв про еду, Ева вскочила, бросилась куда-то в кусты дикого крыжовника, прихватив с собой инструмент, которым они выкапывали для костра ямку. А спустя несколько минут вернулась, сжимая в руках что-то вырывающееся и пищащее. Эдгар склонился над импровизированной клеткой, прутьями которой служили пальцы девочки.
- Что это?
- Это лесная мышь, - довольная, что сумела подсобить великану, сказала Ева. - Я заметила её норку, когда собирала ягоды. Наверное, она не скоро ещё умрёт своей смертью, но ты можешь убить её, скажем, ударив вон о тот камень. И изучать сколько хочешь.
Эдгар отпрянул, заставив костёр забеспокоиться и выдохнуть искры.
- Я не хочу… - он задыхался. Горло его раздувалось и раздувалось, будто у жабы с пересыхающей кожей. - Тушить пальцами господень свет - это не по мне. Пусть уж лучше как-то само…
- Если хочешь, это сделаю я, - сказала девочка, выпятив губу. Ей не очень хотелось умерщвлять бедную мышку, но если этот странный лекарь не хочет марать руки, она поможет. Ева подумала про свет, который излучало развёрстое тельце енота, жалкий, как доживающая последние мгновения свеча, будто птенец, никак не решающийся выпрыгнуть из гнезда и начать свой первый полёт.
- Не хочу, - тонким голосом вскрикнул Эдгар. Голосистая птаха, что развлекала их, восседая на верхушке ближайшей ёлки, вспорхнула и улетела прочь, не-то насмешливо, не-то испуганно подражая крику Эдгара, - чтобы смертоубийство было оружием того, кто хочет спасать жизни, спасать души…
- Это же всего лишь зверёк, - сказала Ева. Отпускать крошечное, копошащееся у неё в руках тельце тоже не хотелось.
Речь великана была невнятной - губы его дрожали.
- Человек тоже часто "всего лишь". Перед явлениями природы он не больше чем букашка. Так что будь добра, выпусти животное на свободу. Я как-нибудь обойдусь без материала. Более того, я кое-что понял! Да, понял, прямо сейчас! Он ниспослал мне тебя и твоё рвение, чтобы проверить и наставить.
Ева отчего-то обиделась.
- Но ты ешь мясо. И папа у меня частенько выходил в поля, чтобы поставить силки на куропаток.
Из уголка рта Эдгара на подбородок скользнула нитка слюны. Он шипел так, что Ева, прижимая к себе пойманное животное, отступила на несколько шагов назад и только чудом не полетела спиной в заросли крапивы.
- Я сам никого никогда не лишал жизни! Потому что… потому что я знаю о ней немного больше, чем другие. А чем больше ты знаешь, тем больше исполняешься отвращением к кровопролитию.
Проигравшись с мышонком, Ева потеряла к нему интерес и позволила ускользнуть. Что-то в словах великана не давало ей покоя. Там, где прожила она первые годы жизни, круговорот жизней везде вокруг стал для девочки обычным делом. Стоило дать кому-то со скотного двора имя, кому-то, кто тычется тебе через ограду в шею мокрым носом, как спустя некоторое время ты видишь, как тушку знакомой расцветки подвешивают за задние ноги и выпускают кровь. Или отрезают голову. Ты смотришь в потухающие глаза и думаешь: "а у неё ведь был такой приятный шершавый язык"…
Соседи отрезают от туши куски мяса и уносят в дом, где уже разогрета печь, и из твоей головы нитками дыма вытекают давешние мысли, в животе начинает урчать, и хочется уже не трогать трепещущие влажные ноздри, а положить кусочек того, что готовится там, за стенкой, себе в рот. Ева видела всё - от начала до конца. Случалось даже чувствовать ладонью толчками вытекающую из перерезанного горла кровь, тёплый ком в животе и смех отца, достигающий её ушей словно откуда-то издалека. Двигать челюстями и не понимать, что то, что хрустит у тебя на зубах когда-то составляло чью-то жизнь? Даже если не твои руки её прервали - чья-то жизнь остаётся чьей-то жизнью, которая была, и которой больше нет. Воистину, за великанским ростом и грубыми чертами лица скрывается ребёнок, малыш, давно забывший своих родителей и выросший только физически. Ева смотрела, как Эдгар расправляет смятый копытом Мглы лист лопуха, и не знала, как рассказать ему свои мысли.
Девочка вновь подумала об этом, когда два дня спустя она отправилась собирать хворост для костра и нашла в овраге человеческие кости. Ева позвала Эдгара, и тот, скользя по влажной траве и придерживаясь за кусты, которые под его весом трещали и показывали голые, светло-коричневые, как лапки крота, корни, спустился в овраг. Босые ноги погрузились в грязь по самые щиколотки.
- Они лежат здесь уже давно, - сказал Эдгар, разгребая вокруг находки гнилые листья. - Видишь? От одежды остались только клочки. Должно быть, здесь когда-то текла река.
- Кто-то выкинул кости в реку?
- Этот овраг пересох, может, сотни лет назад. Видно, дождливой осенью или в лето, когда Творец посылает на землю уж слишком много осадков, здесь всё-таки струится ручеёк, слизывая плесень с камней. Так он обглодал, не в силах сдвинуть с места, и человеческий скелет. Может, сюда пришёл умирать какой-нибудь бедняк… хотя нет, слишком далеко от городов, а в деревнях бедняки всё же предпочитают умирать в собственных халупах на своём клочке земли, трудясь в поте лица… уж я-то знаю. Много таких повидали эти глаза, пока копыта Господа мяли землю. Это или работа разбойников, или кости какого-нибудь старца-отшельника. Впрочем, по ним легко можно установить возраст. Обрати внимание, как всё совершенно в человеческом скелете. Здесь должно быть мягкое, упругое вещество, которое скрепляет кости. Хрящ. Жалко, от мышц ничего не осталось - я слаб к созерцанию мышц.
Опершись руками о локоть великана, Ева разглядывала скелет.
- Это не старик, - сказал Эдгар. - Мужчина, молодой парень. Или средних лет… смотри, какой красивый череп! Какие затылочные доли! Всяко лучше, чем мои… Но он мёртв, а я, греховный и страшный, как плешивый, облезлый пёс, отчего-то всё ещё жив. Так… рёбра не сломаны. Не смотри, что они провалились внутрь, вот эти места, где рёбра соединяются с позвоночником, самые слабые. Время уселось сверху и сломало его грудную клетку.
- Отчего же он умер? - спросила Ева.
- Только деревья знают, да ещё Господь. Возможно, ему всадили в живот нож или перерезали глотку - этого мы не поймём по костям. А может, он заболел какой-нибудь страшной болезнью и ушёл в эти леса умирать.
Налюбовавшись, Эдгар сказал:
- Мы должны взять его с собой, - желтоватый ноготь ковырнул жёлтый покров черепа. - Только нужно ничего не повредить.
Он снял с себя рубаху и завернул в неё скелет. Потом водрузил свёрток с костями себе на плечо и вынес из оврага. Ева едва поспевала следом.
- У нас в деревне мертвецов хоронили на кладбище у церкви, - сказала она, когда они добрались до своего расположения. - Только самоубийцам никогда не ставили кресты на могилы.
- Мы обязательно его похороним… - сказал Эдгар. Свёрток он положил на край повозки. Кости пахли влажной пылью. Нельзя сказать, что запах был неприятен, но и чем-то приятным он тоже не был. - Сомневаюсь, что он был самоубийцей. Не надо допускать, чтобы душа задерживалась в этом мире хотя бы на минуту дольше, чем положено. Зароем так глубоко, как получится. Хотя я сомневаюсь, что они, души, так привязаны к телу. Возможно, в той же мере, что и птенцы к своему гнезду. Его сложно покинуть, и только когда в теле начинают проедать ходы черви, а земля всё сильнее с каждым днём давит на грудь, душа понимает, что здесь делать больше нечего.
- Мы сможем увидеть тот свет? - спросила Ева. - Такой же, как в теле енота?
- Когда смерть так глубока, что даже кости ломаются и крошатся, нет никакого света. Только темнота. Когда этот человек, кем бы он ни был, перестал быть господином над собственным телом, то, наконец, стал смотреть по сторонам.
- И что он увидел? - зачарованная словами великана, спросила девочка.
Одна половина лица Эдгара дёрнулась, он с загадочной улыбкой посмотрел на собеседницу.
- Откуда я знаю? Мы же ещё живы. Когда-то наступит миг, когда мы не сможем смотреть на мир глазами, зато сможем смотреть душой.
Ева вспомнила, что собиралась разжечь костёр, и засуетилась, собирая мелкий хворост вокруг повозки и не пренебрегая даже еловым сушняком и влажной корой, хотя знала, что они дают куда больше дыма, чем огня. От великана и его находки не хотелось далеко уходить. Нечасто удавалось посмотреть, как таинственная машина внутри Эдгара начинает вертеться в другую сторону, и слова с мыслями извергаются из него вместо того, чтобы утекать в раскрытый рот, словно вода в расселину между скалами.
- Ты говорил про ангела с мешком… - сказала она, стараясь не растерять собранный хворост. - Ангела, который забирает души.
- Ангелы тоже не умеют заглядывать на земле под каждую ёлку и в каждую пещеру, пусть даже они крылаты и летают быстрее ветра, и двери с подземельями для них не преграда. Может, этого беднягу просто пропустили во время жатвы. Ведь он вряд ли был праведником, а к тому же был молодым и едва открыл счёт совершённым молитвам и благим делам. Это же кроха, а ангелы - большие, как башни. Немудрено такую не заметить… впрочем, это мой, должно быть, язык создаёт ветер. Я не могу предполагать, что на самом деле он, бывшее содержимое такого красивого черепа, уже не на небесах… смотри, кажется, вон там, между двумя камнями, хорошее место!
- Ты хочешь, чтобы я разложила там костёр?
- Не костёр. Утром мы отдадим этот скелет земле. Если бы эти кости с самого начала оказались в земле, как полагается у добрых христиан, то от них давно бы уже ничего не осталось. Найди две палки, чтобы можно было составить крест.
На ночь они разложили останки бедняги на повозке. Эдгар по одной извлекал кости, и свет костра подчёркивал изгибы, делал снова чёткими грани позвонков, которые смена сезонов сделала почти неузнаваемыми. Великан внимательно присматривался к каждой, вертел её в руках, причмокивая, примерял к себе. Последним он достал череп и долго, придирчиво заглядывал в глазницы, будто собирался прочитать на внутренних стенках черепа жизнь бедняги.
- Значит, у нас внутри всё то же самое?
Эдгар посмотрел на Еву, будто хотел в чём-то удостовериться. Потом сказал:
- Да, должно быть так. Эти же кости у тебя очень маленькие, а у меня очень большие. Но на севере есть люди, чей скелет ниже, а вот эта, похожая на блюдо, кость ровно такая же, как у медведя. Люди там сами как медведи и даже шеи их покрыты шерстью. Где-то живут люди с пёсьей головой, а далеко на юге - люди, у которых ни одна косточка не похожа на нашу. Все эти язычники…
Эдгар внезапно замолк, глаза его совместились на кончике носа, как будто туда приземлилась муха.
- Не слушай меня, ибо я говорю от слабости своей, а знаю не больше тебя, сонная бабочка с покрытыми инеем крыльями. Все твари созданы во славу Божию, и многообразие образов земных само по себе есть Его образ. Так что даже песиглавцы и люди хвостатые, при всей их отвратительности для глаза, не кажутся отвратительными творцу и призваны лишь напоминать о величии небес.
Слова Эдгара были для Евы странными, во многом непонятными, и она сочла за правильное промолчать.
- Ничего не видно, - с лёгким разочарованием сказала она, рассматривая тонущие во мраке кости. Костёр почти погас, и казалось, что сами кости источают некую тёмную жидкость. - Я не вижу даже ниток, про которые ты говорил.
- Да, да, - сказал великан, не глядя на любовно выложенный им рисунок. Косточка к косточке, короткие рядом с короткими, длинные рядом с длинными. Кажется, гораздо больше его занимали собственные недавно высказанные мысли, которые он пытался разложить так же. - Давай спать.
Проснувшись, Ева не обнаружила Эдгара под телегой. Растительность там ещё хранила вес его тела, но уже начала, травинка за травинкой, поднимать голову. Мгла и Господь стояли нос к носу и как будто о чём-то секретничали. Даже хвостами они махали не просто так, а словно с умыслом, оповещая друг друга, например, сколько и каких мух кого прилетело навестить.
Костей тоже не было. Крест, сделанный Евой накануне, лежал сломанный - кажется, великан наступил на него, не заметив.
Она нашла Эдгара в овраге, среди чёрных от смены сезонов листьев, рассеянно собирающим из костей подобие пирамидки. Череп венчал её, как купол городскую церковь, и у Евы эти ассоциации вызвали нехорошие ощущения в животе.
Великан посмотрел на девочку долгим, задумчивым взглядом. Сказал:
- Он здесь.
- Кто?
Ева на всякий случай огляделась, но жёлтый ноготь постучал по макушке черепа.
- Его душа - здесь. Душа этого бедняги не смогла добраться даже до чистилища. Я просчитался - думал, даже если ангел прошёл мимо - трухлявые, пусть и собственные кости - это последнее, чего будет алкать душа. Она… я бы алкал странствий воздушных и подземных, изучал бы движение червей и рост крошечных лягушат…
- Что же?
Приоткрытый рот Эдгара и насупленная левая бровь выражали глубокую задумчивость.