Ночь была тревожная. Они не стали разводить костра, Эдгар ворочался под повозкой и, судя по доносившемуся оттуда чавканью, чтобы успокоиться, пытался жевать землю. Ева два раза просыпалась, чудом успевая сжать челюсти и задавить рвущийся крик. Она не сразу понимала, где находится, и, барахтаясь, пыталась слезть с кровати, чтобы пойти разбудить кого-нибудь из братьев и рассказать, что её мучают кошмары. Бесплотные чудовища истаивали в воздухе, оставляя после себя лишь влажный след на роговице глаза. В конце концов, девочка забралась в сундук к его светлости. Грохот крышки разбудил Эдгара. Под его хныканье девочка заснула до утра.
О красных братьях они больше ничего не слышали, однако продвигались с великой осторожностью. Рельеф пошёл вверх, из-под земли кое-где начинали вылезать белые или серые, будто останки древних захоронений, скалы. Ева видела горных козлов, недвижных и похожих на каменные изваяния. Дороги залегали иногда по глубоким ущельям, и великан сторонился их, как будто это были не дороги, а бурные реки. Приходилось идти пешком и тащить на себе вещи, чтобы Мгле было проще тянуть повозку по бездорожью.
Эта местность была абсолютно дикой. Почва сыпалась под ногами, иногда просто и без изысков оборачиваясь песком. Деревья не чувствовали корнями опоры, вырастали чахлыми и больными, а засохшие уже экземпляры Ева, казалось, могла вывернуть из земли, просто повиснув на ветвях. Здесь никогда бы не смогло расти ни одно культурное растение, а жёлтая трава под ногами казалась упрямее самого несносного старикашки.
- Ты бывал здесь раньше? - спрашивала Ева.
Эдгар теперь по большей части молчал. Промолчал он и на этот раз, ответив на вопрос девочки кивком. Ева догадывалась, что за этим скрывается. Эдгар бродил по снежным шапкам многих гор, ел соль с солончаков далёкого севера, мерил ногами глубину доброго десятка морей. Листья самых редких деревьев вызывают у него живой отклик, и девочка иногда видела глубоко в глазах отражения бродящих там диковинных тварей. Но вряд ли он всё это помнил. Во впадине на черепе ютился туман, и туман покрывал почти все воспоминания великана.
Позже они впервые услышали по-настоящему чужую речь. Курлыкающие звуки, странные сочетания которых заставили Еву то хлопать от восторга в ладоши, а то испуганно замирать, ожидая, что произносящий их вот прямо сейчас отрастит себе змеиный язык. Люди, которые здесь жили, выглядели так, будто они сами - пришельцы с далёкой заморской земли. Они строили, выпасали скот, пытались торговаться и готовили пищу, но всё как-то невпопад, не так и не вовремя. Еве начало казаться, что она со своим куцым жизненным опытом могла бы делать многие вещи лучше, чем эти никудышные люди. Жилища их были построены, по мнению Евы, в самых неудобных местах, из материалов, из которых можно построить землянку или загон для скота, но только не человеческое жилище, в тарелках лежало что-то несъедобное, пастух дремал на камне, в то время как грязные овцы разбредались по округе.
- У этих людей есть города? - спросила Ева у великана, пока он обрабатывал плачущему малышу вывихнутую коленку. Плакали они, во всяком случае, ровно как люди.
Путники ночевали сегодня в открытом всем ветрам хлеву, среди пышущих жаром тел каких-то животных, и здесь же принимали пациентов. Животных недавно постригли, и теперь Ева не могла определить их принадлежность. Больше всего они были похожи на гигантских кроликов с дрожащими, тонкими, как прутики, ногами. Мужчины в странных шапках, беспрестанно улыбаясь, принесли молодого вина в четырёх кувшинах, тёмного, как кровь и похожего на вкус на перебродившие ягоды.
- Конечно есть, - ответил Эдгар не отрываясь от коленки малыша. - Города южнее. Там проживают другие народности, и они постоянно спорят между собой за скот, виноградники, лошадей, воздух. Когда они ругаются между собой, шум стоит как в курятнике, куда забралась куница.
- А как они себя называют? Вот эти, например?
Эдгар сказал, но Ева не смогла бы повторить это слово при всём желании. Язык этих смешных людей со странными круглыми лицами и усыпанными коричневыми пятнами носами имел другое строение, а у великана за годы путешествий он, по-видимому, научился принимать любую форму.
На рассвете двинулись дальше и вскоре набрели на небольшой католический храм, одиноко стоящий на вершине холма. Стены его и единственный четырёхугольный шпиль напоминали по цвету и фактуре мокрый песок. Ева загодя решила, что не будет прикасаться к стенам и вообще к чему бы то ни было, чтобы не дай Бог не разрушить хрупкое строение.
Красных братьев нигде не было видно, но они могли скрываться в храме. Он производил впечатление безопасного убежища. Пока церковь увеличивалась в размерах, Ева раздумывала, могут ли внутри поместиться разом четыре-пять лошадей, но, в конце концов, решила, что прятать в церкви животных - неуважение высшей меры. Хотя, вроде бы, Иисус въехал туда на осле, но всё же…
Заправлял там седенький старичок такой явной германской наружности, что Ева улыбалась ему во весь рот всё время, пока взрослые разговаривали. Эдгар возвышался над священником на целых три головы. И казалось, что, раздвигая плечами стены, поминутно кланяясь и крестясь, бормоча извинения, к алтарю пытается протиснуться сам господь Бог, живое воплощение всех тех качеств, о важности которых он не устаёт напоминать неразумным.
- Как прекрасно снова слышать родную речь, - затараторил священник, тыкая пальцами Эдгару в ляжки, как будто желая удостовериться, что он настоящий.
Серые одежды, обычные для священнослужителей, были украшены широким поясом; такие можно заметить на местном бестолковом люде. Из-под подола одеяния выглядывали туфли с необычайно загнутыми и привязанными к лодыжке верёвкой носками, и это страшно развеселило Еву. На голове - натуральное воронье гнездо, которое птицы покидали в панике: седые волосы торчали во все стороны. Лицо пористое и рыхлое, хочется сгрести ладонями в кучку разъехавшиеся черты; между тем, оно просто лучится оптимизмом. Ева подумала, что точно так же может сверкать в солнечных лучах римский профиль на монете: единственное отличие в том, что здесь самый что ни на есть анфас.
- Меня зовут братец Павле, - представился священник. - Это на местный манер. На самом деле меня зовут Пауль, но этого уже давно никто не помнит. Так что я предпочитаю Пабле. Слушайте, ну как же здорово, что вы, нелепые, беспечные странники, приехали сюда, чтобы на меня посмотреть!
Он продемонстрировал останки зубов и мимоходом потрепал по голове Еву. Она робко сказала:
- Вообще-то, мы направляемся в Константинополь.
- Что ж, тогда вы немного отбились от дороги ползущих, - не дожидаясь реакции гостей, он засмеялся. - Так я называю путь, которым пользуются паломники. Они, знаете ли, натурально ползут по нему на карачках - ну не дурость ли? Завтра до обеда доберётесь, если будете держать направление на восток. Дорога построена солдатами Марка Юлия Филипа и уже основательно разбита. Третий век, как-никак, немало времени прошло.
Братец Павле жил здесь же, в пристрое, скрытом от посторонних глаз. Больше всего, как и все местные жилища, он напоминал сарай. Нет привычных окон. Нет стола, стульев и каких-то других приспособлений для комфортного житья. Около четверти помещения занимали сложенные друг на друга поленья. Всего одна комната, в которой на полу хрустела свежая солома, под настилом чувствовался камень. В центре обмазанная глиной круглая печь, чёрная от копоти и остатков пригоревшей пищи - Пабле был не лучшим поваром. Когда холод проникал в нехитрое жилище, ногами и какой-то палкой священник сгребал солому к стенам, и в печку одно за другим прыгали поленья. Две из четырёх стен оказались просто козлиными шкурами, растянутыми на шестах, а в потолке была дыра, исполняющая роль дымохода.
- Мы здесь довольствуемся малым, - заявил с улыбкой священник. - У меня три собаки - старые и ни на что не годные псины, не могущие даже уследить за овцами. Но они греют меня в холодную погоду.
Потом старичок повернулся к Еве; девочка подумала, что он сейчас снова потянется к её голове тощими, как у курицы, руками. Но он всего лишь ей подмигнул.
- А когда дует слишком сильный ветер, я закрываю глаза и представляю, что поворачиваю церковь так, чтобы нормальная стена оказалась на пути ветра. Обычно помогает.
В знак гостеприимства, столь удивительного для Эдгара, Пабле разрешил им отдохнуть с дороги в своей скромной обители, сформировав из соломы несколько небольших стогов, где можно было улечься, и предложил в качестве ужина жареных кабачков с какой-то пахучей травкой вприкуску, подливку из баранины и слабого пива.
Эдгар всё время был начеку. Как большой филин поворачивал голову то вправо, то влево, сидя на своём стогу. Наступала ночь, но в этих краях сумерки, казалось, могли длиться бесконечно, солнце то погружалось за горизонт, то выглядывало вновь, как будто кто-то гнал его с той, изнаночной стороны земли, и оно никак не могло решиться, остаться всё-таки здесь или уйти туда. Каждый, даже самый маленький кустик, захотел почувствовать себя деревом и отрастил ветвистую тень, которая тут же взялась за руки с соседними тенями. Когда Ева выглядывала наружу, ей казалось, что они водят вокруг церкви хороводы.
Не мудрено сбиться с дороги, когда вокруг ничего нет. Бесконечные пески остались где-то в стороне, а до края земли подать рукой, вот же он, видно, как под воздействием неких загадочных сил земля там расщепляется и поднимается в небо облаками.
Всё это было так неожиданно, так чудно, что девочка вернулась в дом с головой его светлости. Она набросила на лицо покрывало и тихо, под неспешный говор отца Пабле, который рассказывал про свой быт в диком краю, заползла в свой стог.
Священник прервал свой рассказ, чтобы спросить:
- Что это у тебя такое, малышка?
- Его светлость барон фон Кониг - объявила Ева. - Наш друг.
Эдгар, задремавший, казалось, с открытыми глазами (он пялился в одну точку, куда-то в район переносицы священника) встрепенулся.
- О! - воскликнул Пабле, щурясь на свёрток в руках Евы, который она держала, как ребёнка. Глаза подводили старика, и сумрак играл с ним злую шутку, подсовывая вместо одних предметов другие. - Я не слышал о нём ничего с момента, как он отправился догонять короля. Генрих ушёл с войском отвоёвывать гроб Господень. Ну да ты, господин цирюльник, наверняка помнишь те времена. Жив ли достославный барон по сию пору?
Ева задумалась. Ей показалось, что брат Пабле прекрасно разглядел, что находится под покрывалом, и даже, может, что-то слышал о состоянии, когда твоя голова отделена от тела, но при этом продолжает жить.
- Конечно жив! - сказала она и приподняла краешек пледа, так, чтобы священник увидел нос барона и его напряжённое горло. - Он такой уже почти семь лет, во рту его несколько раз могли вывестись птенцы.
Но Пабле не выразил никаких особенных эмоций. Лицо его затуманилась воспоминаниями.
- Как тяжело он болен?
Ева рассмеялась, думая, до чего же странный человек этот отшельник. Наверняка у него бывает не так много прихожан и после повечерии, когда братец Пабле закрывает алтарь и идёт прочь между рядами тесных скамеек по пустому приходу. В церковь ему навстречу входят пришельцы с края мира, таинственные гости разных форм и размеров, имеющие на устах диковинные свои речи. И тогда Пабле присаживается на ближайшую к выходу скамейку, чтобы вести долгие беседы, иногда завершающиеся под утро.
- Настолько, что не может владеть ни руками, ни ногами. Он только кричит, и… и молчит. Может, вы имеете что-то рассказать о его светлости бароне? - Ева хитро прищурилась. - Мой глупыш-великан на самом деле летописец и опытный путешественник. Мы странствуем по земле, чтобы собрать все истории о его светлости и записать в книгу.
Эдгар громко икнул, не то подтверждая, не то опровергая слова девочки. Священник всё меньше напоминал набегавшегося, наигравшегося до помрачения рассудка щенка. Он вытащил из-за пояса кулёк с какой-то сушёной травкой, закинул комок в рот и принялся сосредоточенно жевать. Эдгар, которого травки интересовали подчас больше, чем перипетия чьей-то судьбы, скосил глаза, хоть и оставался похожим на оплавленную свечку; ноздри его задвигались.
- Это получится очень… тяжёлая книга, - сказал священник. Когда он открыл рот, стало слышно, как вязко дёсны стукаются друг об друга. - Если хотите, я поведаю вам всё, что знаю.
Не дожидаясь ответа, он начал:
- Случилось мне однажды, лет семь тому назад, гостить в одном бенедиктинском аббатстве близ Модены… как же он назывался… вот, бедовая голова!
- Это не важно, - подал голос Эдгар, кажется, впервые с того момента, как они вошли под сени сделанной из песка церкви. Звук его голоса оказался неожиданным для всех: ни Ева, ни, как ни странно, Пабле, не обратили внимания, что Эдгар за всё время раскрыл рот, только чтобы сопроводить туда еду с тарелки и пиво. Кажется, священнику, для того, чтобы вести беседу, было довольно мимики, а то и вовсе иметь перед собой лицо собеседника, что бы оно не выражало. - Я и так всё… это… напишу.
- Точно? - поинтересовался священник. Простоватый говор великана явно навёл его на какие-то мысли. - Так вот, не сказать, чтобы для барона это была судьбоносная встреча, но для меня она стала встречей, которую я буду помнить и на смертном одре.
Братец Пабле с кряхтением привстал и подбросил ещё дров в огонь. Ещё раз попытался рассмотреть свёрток на коленях девочки, несколько раз кивнул с удовлетворённым видом, после чего продолжил:
- Он - язык Господа, что не просто язык, а карающий меч. Он - пята Господа, что топчет грешников. Апостол Павел наших дней. Он говорил… сейчас я воспроизведу точные его слова, за то могу поручиться, на громкие речи у меня отличная память… он говорил - "святые угодники, я слаб умом, но руки мои сильны. Укажите на того, кто нарушил Божьи заповеди, и если его вина тяжка, то он познает всю земную боль. Но если, - здесь старый священник сделал страшное лицо, подражая возникшему в его голове образу, - если никого из вас не будет рядом, я оставлю за собой право решать, кто есть грешник и кто какой заслуживает кары".
Пабле перевёл дух, наблюдая, какой эффект произвела на Эдгара и Еву его речь, и, заметив как нервно подёргивается у великана щека (на самом деле тому причиной была близость бароньей головы), решил его закрепить. Он подполз, загребая солому, вперёд, привстал на цыпочки, чтоб хотя бы приблизительно достичь своими устами ушей цирюльника. Сказал:
- От его взгляда у тамошних монахов и служек - да что там, у меня тоже - буквально переворачивалось всё внутри. С войском в шесть сотен человек он прибыл в обитель одним прекрасным утром, до заката его люди разбивали шатры, а на следующее утро монахи ходили по коридорам, как пришибленные, боясь каждой тени.
Пабло уставился в глаза великану, а потом состроил страшную рожицу для Евы (она радостно взвизгнула), после чего продолжил низким голосом, от которого, по замыслу, должна стыть в жилах кровь.
- Этот взгляд из тех, что пронизывают насквозь. Взгляд, что может искать ересь даже в стенах, воздвигнутых во славу Господню. Конечно, никто не пострадал от меча, никого не сожгли, но когда барон уезжал, каждый из нас чувствовал, что в чём-то провинился. Перебирал в уме, как чётки, собственные маленькие прегрешения. Вот он какой, барон Кониг. Запиши всё это слово-в-слово, господин цирюльник, и обязательно упомяни о нашей славной обители… кстати, почему вы, коль являетесь его слугами, путешествуете без знамён? Или, может, имеется какой-то документ от барона?
Священник задал вопрос из чистого любопытства или же для порядка - Ева достаточно хорошо понимала людей, чтобы откуда-то знать это наверняка. Никакие, или почти никакие подозрения не ютились в этой растрёпанной голове. Ледяная корка на лице Эдгара тоже начала трескаться. Великан бережно вынул из кармана куль с бароновым гербовым кольцом, откинул край тряпицы. Пока братец Пабле осматривал драгоценность ("вот, что ты имела ввиду, когда говорила, что господин барон едет с вами" - пробормотал он), Эдгар спросил:
- Куда же он поехал дальше, после того как покинул то аббатство?
Монах махнул рукой.
- Дальше, на восток. Где он мог остановиться? Как-то я был с визитом у аббата Световидческой церкви, что в Бриксене - да, представьте себе, до того, как обрести вкус к уединённому образу жизни, я достаточно много поездил по Господнему свету - и как только в нашем разговоре (как-то совершенно случайно, ей-богу) появилась его светлость, сей аббат преобразился - вытянулся по струнке и застыл с таким, знаете, собачьим выражением. Как, впрочем, и я. Так два брата по несчастью друг друга узнали. Говорю тебе, есть в нём что-то мистическое… но, - поспешил убедить Эдгара Пабле, - конечно, мистическое от Господа. Он как небесная гниль, ржавчина, уничтожающая мечи, сеющие хаос и раздор.
Уехали Ева и Эдгар на рассвете, в первый раз за много дней переночевав под крышей, пусть даже крыша эта зияла дырой-дымоходом, над которым завывал ветер. Всё это время голова барона пролежала рядом с девочкой. Отчего-то вспомнив, с какой чопорностью и невозмутимостью Валдо накрывал каждый раз для барона стол ("в состоянии его светлости остаётся только питаться запахом", - помнится, говорил он), она, дождавшись пока угли в камине окончательно прогорят и со стороны, где устроился на ночлег священник, и пока оттуда не начнёт доноситься сиплый храп, утянула корку хлеба, окунула её в пиво и положила прямиком в распахнутый рот, нащупав предварительно пальцами язык. Ей почудилось слабое дыхание на тыльной стороне ладони, между костяшками среднего и указательного пальца, потом показалось, будто барон сглотнул. Девочка напряжённо ожидала, что корка вывалится откуда-то из перерубленной шеи, однако этого не произошло.
А потом она уснула до утра.
- Похоже, барон вовсе не был добрым человеком, - сказал великан, когда они тепло распрощались с отцом Пабле. Тот по-прежнему не видел под мышкой Евы голову, укутанную тканью на арабский манер. Кажется, в эти добрые глаза набилось уже столько необычного, что такая немаленькая вещь, как человеческая голова, просто там не умещалась.
Собаки, которых, по случаю прибытия гостей, Пабле отправил ночевать на улице, куда-то подевались. Возможно, они просто убежали добывать себе завтрак и разрывать мышиные норы, но Еве тогда впервые пришло на ум, что возможно, в массе тех маленьких лесных смертей, которые Эдгар использовал, чтобы подтянуть своё мастерство, повинен барон.
- Я могла бы сказать тебе это сразу, как только увидела это лицо, - сказала Ева. - Наверное, я тебе уже говорила.
Эдгар принял у девочки голову, чтобы водрузить на плечи другого уважаемого человека, господина Сено-де-Солома. Но прежде долго разглядывал её, держа на вытянутых руках.
- Какую тайну ты скрываешь? - спросил он будто бы сам себя.
- Я определённо не говорила о том, что тебе всюду мерещатся тайны, - сказала Ева.
- Что поделать, - не отводя взгляда от тронутых сединой прядей, сказал Эдгар. - Если я вижу их даже в самых простых вещах. Что говорить о сложных?
И Ева решила, что абсолютно солидарна.