Госпожа Женщина стала своеобразным фетишем великана. Он старался иметь тряпичное тельце теперь всегда на виду или же ощущать шершавость её плоти собственной плотью. В тот момент, когда Ева обнимала голову его светлости и массировала ему мочки ушей, надеясь немного расслабить напряжённые мышцы, Эдгар бережно хранил за пазухой куклу и, по крайней мере, несколько раз за ночь испуганно хватался за неё, как за больное место - не раздавил ли ничего важного, не превратил ли переплетения хитрых органов в кашицу?
В выемке в черепе теперь постоянно плавала крошечная рыбёшка мысли. Эдгару, наверное, она казалась чуть ли не отвратительной, Ева же находила её занятной. Как она заметила, это освободило великана от некоторых сомнений, из тех, что медленно, но верно углубляли свои ходы в глубины его черепа.
- Я начну сначала, - сказал он вечером того дня, когда они уехали от одинокой церквушки из песка. Ева залезла на крышу повозки и смотрела, как низко проплывающие облака заключают в себя хрупкое здание, размывают, будто струи воды, льющиеся на песчаную постройку с неба, и беспокоилась про себя за Пабле - не останется ли дружелюбный священник без крыши над головой? Помогут ли ему мистические существа, что вели с ним по ночам разговоры? - Я соединял живое с неживым в разных комбинациях, но боялся, как огня, единственного решения - соединить то, что создано творцом для жизни. Я и сейчас его боюсь.
- Не бойся, - сказала Ева. - Я как-то уже говорила, что буду поддерживать тебя во всём.
Когда над бесконечной холмистой, безлесой местностью, по которой пробегали быстрые, как газели, тени от облаков, далеко впереди замаячили крыши, великан сказал с глубоким вдохом:
- Тогда сегодня ночью я буду сидеть под фонарём.
Что-то в груди у него стучало и колотилось - разболтанная или плохо пригнанная часть механизма, как будто принадлежащего дряхлому старичку-мосту при Ульме, которого держат на службе только по выслуге лет. Да ещё из-за того, что работа его уже не представляет ни для кого особенной ценности.
- Кормить рыбку? - спросила девочка.
Но великан не понял.
Миновав крошечную деревушку с ровно двенадцатью жителями, которые развлекались тем, что активно торговали между собой на базаре (Эдгар и Ева были для этого странного народа приятной неожиданностью и желанными гостями), они встали на ночлег где-то совсем рядом с закатом.
Девочка слушала возню зверей. Кролика, за неимением лучшего места, посадили в сундук к его светлости, где сейчас он как раз дожевывал маковые листья. Скоро он уснёт, а проснётся или нет - никто не знает. Жабы давно уже не было слышно в одном из пустых мехов, в котором Эдгар когда-то хранил яблочный сидр. Никто не знал, как воздействуют алкогольные пары на жаб, но, посовещавшись, Эдгар и Ева решили, что земноводное должно вести себя ровно как в стельку пьяный человек. Даром, что между ними есть какое-то внешнее сходство.
Кролика они купили, когда выезжали из деревни, а жабу Ева поймала возле близлежащего озёра, при всём своём проворстве потратив на это порядочно времени.
- Это самое ответственное из всего, что я делал, - сказал Эдгар.
Привычная его неуверенность была тут как тут. Он бродил кругами вокруг фургона, не выискивая нечто, как можно было бы подумать, а чтобы успокоить бешеное сердцебиение, кузнечный молот, что грохотал в груди. Ева сидела на краю повозки, свесив ноги вниз, и слышала этот грохот, когда Эдгар проходил мимо.
Девочка спросила:
- Даже ответственнее, чем когда ты врачевал смещённый позвоночник тому мужчине, который свалился с крыши? Ты же сам говорил, что стоит надавить чуть сильнее и он больше никогда не сможет пошевелиться?
Эдгар взял себя за локти, как будто хотел таким образом удержаться на ногах.
- Помнишь детскую руку в брюхе того бедняги-плотника? Это - просто сорняк в поле в сравнении с тем, что задумал я сегодня ночью. Ведь стоит ошибиться с одной душой, как вторая погибнет. Ты можешь сказать: то души зверей, завещанных Господом человеку на поживу, но это иллюзия: на самом деле паства дана пастуху для того, чтобы он вёл её безопасными тропами. Не должно ради удовлетворения собственного любопытства причинять тварям боль или тем более уничтожать.
Ева хотела спросить что-то вроде: "Тогда для чего же ты пробуешь?", однако, не стала. Она прекрасно знала, для чего он пробует и кто, в конце концов, толкнул под гору этот воз. Иногда ей до чесотки хотелось рассказать великану всё о кукле, и тогда девочка прикусывала нижнюю губу, чтобы, не дай Бог, не проболтаться.
- И какую же душу ты хочешь оставить?
- Обе, - ответил великан.
Дорога (а точнее, вполне проходимое бездорожье - ни на что другое в этих краях не приходилось рассчитывать) завела их в скопление озёр с общим непроизносимым названием на местном наречии. Когда Ева в деревне пыталась из чистого любопытства выяснить, сколько же их тут, кто-то показывал восемь пальцев, кто-то уверял, что целый десяток, но наверняка среди невысокой, а местами вовсе карликовой хвойной поросли, затерялось одно-два неучтённых озерца. Роились комары, лягушки из соседних водоёмов старались перекричать друг друга, и всё вместе это напоминало советы и общие сборища в посёлке, откуда родом Ева, если они проходили при преимущественно женском собрании. Земля была твёрдой, хотя кое-где и встречался песок. Повозку то и дело встряхивало, когда колесо попадало в чей-нибудь след. Камыши по берегам шелестели, повторяя их имена: "Эдгар… Ева…". Задолго до заката показались светлячки, Еве такая дерзость показалась едва ли не откровением.
- Это их земля, - сказала она не то сама себе, не то цирюльнику. - Звери и насекомые обитают тут.
- Именно, - с необыкновенной живостью отозвался Эдгар. Уголки его рта и складки на лбу дёргались и сгибались то в одну, то в другую сторону, будто камыши под порывами ветра.
Может, таким странным образом он оставил за собой право на ошибку? Оставил для Творца, на случай, если неправильно истолковал его знаки, возможность натравить на него тварей земных, и тогда львы выйдут из камышей, чтобы разорвать людей в клочья.
Ева поёжилась. Такая судьба уже начала казаться ей предопределённой, когда Эдгар сказал:
- Посмотри, как там наши зверушки?
- Спят.
- Боже, сделай сон их крепким и безболезненным. Тогда, девочка, зажигай лампу, но не смей выносить её из фургона.
Он вскарабкался на борт, и, потряхивая от волнения кистями, принялся готовиться к ритуалу. Так назвала его про себя Ева. Ритуал! Что-то древнее и ужасное крылось за этим понятием, что-то, что бродило, почти забытое, по словам и выражениям из сказок, которые рассказывала ей бабушка, и которые до сих пор - многие дословно - помнила Ева.
Первым под нож пошёл кролик. Девочка достала обмякшее тельце из сундука, дежурно поразившись, как белеет в темноте кожа их нанимателя, и разложила его животом вверх на расстеленную на полу посреди фургона тряпицу.
- Это просто, как резать его на еду, - сказала она, больше для того, чтобы утихомирить свои безотчётные грёзы. То ли ещё будет, когда Эдгар попросит достать жабу… жаб ради еды не режут.
- Совсем не то же самое, - возразил великан. - Воины и мясники испытывают гораздо меньше колебаний, чем лекари, и… и кто-то ещё, - Эдгар наверняка имел ввиду того, кем собирался стать он сам, экспериментатора над живой плотью, но не нашёл для этого ни слов, ни названия. - Их дело сводится к ясной конечной цели и некоторым простым действиям.
Он начал резать, быстро, уже без колебаний, и вроде бы даже с некоторой весёлостью на лице. Ева помогала - останавливала кровь, вытирала инструменты, отодвигала светильник дальше или подносила ближе, повинуясь приказам, которые великан отдавал движением кисти. Язык его, как и раньше, когда он работал над исправлением пороков человеческого тела, наливался каменной тяжестью и прилипал к нёбу. Нож двинулся снизу вверх, разрезая плоть, зайчишка подёргивал левой нижней лапой и иногда ушами, но в сознание не приходил.
Сейчас, наблюдая, как движутся под кожей суставы, видя собранное как будто в комок лицо, Ева как никогда ясно видела отличие между тем Эдгаром и этим. Голова ничем не прикрыта, и высокие надбровные дуги как будто едва сдерживали волнующуюся в котловане его головы субстанцию.
Капельки крови, слизь, тёмно-багровое нутро, разных форм и размеров органы… всё это Ева видела уже десятки раз. В новинку было только то, что сердечко зверька пульсировало, надувая вены и оживляя пейзаж, который девочка привыкла видеть мёртвым. Пальцы великана замерли над тельцем, и Ева, спустя какое-то время, поняла, чего он ждёт: дрожащего золотистого мерцания, кажется, просто по воздуху тянущегося от одного органа к другому. Девочка не знала, что делает великан и откуда в его голове всплыло знание о том, что нужно делать: может, кто-то нашептал на ухо, а может, такие знания всплывают подобно обломкам потерпевших крушение морских судёнышек. Он разрезал, пережимал, промокал, с особенной осторожностью обращаясь с нитями, достаточно эластичными для того, чтобы не порваться, но такими тонкими, что сама возможность потерять их на мгновение из виду представляло немалую опасность. Для удобства Эдгар собирал их в пучок и накручивал на мизинец, далеко отставляя его от остальных пальцев.
Когда он закончил с кроликом, Ева достала из меха зелёное тельце, превратившееся как будто бы в комок студня. У Эдгара из глаз лились слёзы, и Ева на миг испугалась, как бы из-за случайно попавшей на тело лягушки капли, столь близкой к родной её среде, та не начала квакать. Тогда великан, и без того белый как мел, мог бы всё бросить и без чувств свалиться на землю.
Но всё прошло относительно гладко. Нутро лягушки оказалось не таким, как у кролика, кровь выглядела густой, будто шарики застывшего воска, но и там обитал тот же паучок, что раскидывал всюду свои серебристые сети.
Ева приноровилась промокать своим рукавом слёзы великана и пот на его шее. Отставила фонарь подальше, потому что на пальцах Эдгара появились волдыри от его жара. Сырая духота озёр заглядывала великану через плечо, оставив на его спине грязные мокрые следы, громко возмущалась над ухом голосами неведомых тварей: "что-то ты делаешь с моими детьми?". Эдгар соединил попарно нити двух существ, связав в тугие узелки. Сшил несколько артерий.
В минуты, когда цирюльнику ничего не было нужно, Ева садилась, раскинув ноги, на сундук и дремала, привалившись к стенке. Огромные комары, кружащиеся возле лица, почти её не беспокоили. Веки тяжелели, наполняясь липкой массой, но сквозь щёлочки Ева видела, как пальцы великана, без сомнения, слишком толстые, чтобы выполнять такую тонкую работу, превращались в веточки сгубленной болотами клюквы. Они будто бы прорастали в нутро зверюшек.
В конце концов, брюхо кролика, следуя указаниям костяной иглы, срослось с брюхом лягушки, но к тому времени Ева уже крепко спала. Результат она увидела наутро, когда рассвет осколками цветных витражей заиграл в прудах. Великан спал прямо на полу, откинувшись на спину. Живот его мерно вздымался, кажется, качая на себе ползущего куда-то жука.
Девочка по широкой дуге обошла то, что лежало на ящике рядом с потухшей лампой. Потом вернулась к сундуку, извлекла оттуда голову барона и уселась на пол, прижимаясь животом к его затылку. Эдгара, кажется, не заботило, как получившийся кадавр будет жить и передвигаться. Ему хватило бы, чтобы он просто был, шевеля удвоенным количеством конечностей и моргая четырьмя глазами. И, возможно, издавая какие-то звуки.
Но кадавр был мёртв. Совершенно точно, грязный, безжизненный мех и лягушачья шкура, покрытая подсохшей корочкой слизи, были тому свидетелями. Лапки земноводного уродливо торчали в разные стороны, кролик уткнулся носом в заднюю свою лапу.
- Это наш папа старается ради тебя, - прошептала Ева, поглаживая голову по волосам. Безотчётно она назвала Эдгара папой, подражая встреченным ранее людям, согласиться с которыми было проще, чем объяснять, что к чему. - Когда-нибудь у него получится сделать такое тело, которым ты будешь доволен.
Когда Ева заканчивала фразу, жук дополз до лица Эдгара и попытался укрыться в его ноздре. Великан чихнул под колыхание потолка, сел, потирая искусанную комарами шею.
- Они умерли, Эдгар, - пискнула Ева, наблюдая как багровеют мешки у него под глазами и опасаясь, что они прорвутся, извергнув водопады дурной крови. - Ничего не получилось.
Не вставая, великан притянул к себе тушку. Послушал, нет ли дыхания, коснулся багрового шва, словно пытаясь что-то для себя уяснить. Покрытые трещинами губы приоткрылись.
- Что ж, вот я и убил божью тварь. Всё равно, что загасил звезды на небосводе.
Девочка ожидала, что он сейчас снова будет вытирать колени в своей заунывной, долгой молитве, но Эдгар не стал. Он сидел и смотрел на торчащую клочками во все стороны шерсть, будто вместо зрачков в его глазах каким-то образом оказались свинцовые шарики.
День Евы крутился вокруг Эдгара, точно назойливый комар. Он словно забыл, как произносятся слова. Любимая шляпа, накануне вечером повешенная на куст снаружи, чуть было не осталась там, но даже когда Ева, попросив Мглу немного обождать, сбегала за головным убором, Эдгар не захотел его надевать. Бугристая кожа на макушке сморщилась и пошла алыми пятнами, точно русло реки во время засухи. В голове Евы крутились страшные картины: вот ломается колесо и она остаётся навечно ухаживать в какой-нибудь пещере за великаном, пока тело его грубеет, покрывается корой и превращается в ствол огромного дуба. Вот девочка, спотыкаясь, бредёт за помощью по чужой земле, и местные жители встречают её топорами и вилами. После полудня, когда внезапно разразившийся проливной дождь вынудил их остановиться, Эдгар внезапно сказал:
- Это твари разных порядков.
Ева очнулась от своих мрачных мыслей и внезапно услышала, как бьются три сердца - её собственное колотилось, как пойманная птаха. Сердце великана стучало редко и размеренно: "бах… бах… бах…". А ещё где-то там, за завесой ливня, мерно колотится, отмеривая литры крови, сердце в груди лошади. Тогда в её голову, на которой не то от волнения, не то от зелёной озёрной воды, в которой Ева последний раз мыла волосы, пришло понимание: Эдгар никуда не делся. Просто блуждал по глубинам искорёженной свой головы в поисках выхода, и вот теперь его нашёл. Просто у него это занимает чуть больше времени, чем у других людей.
- Разных порядков, - продолжал цирюльник. - Один обитает в воде и на влажной земле, другой - в полях. Один покрыт шерстью, другой гол. И нити у них разные. Как их можно связать? Нужно было соединять половину одного кролика с половиной кролика другого.
- Ты хочешь, чтобы я купила тебе ещё кроликов? - спросила Ева, чувствуя как с сердца, разваливаясь по частям, падает огромный камень.
Эдгар прочистил горло.
- Мне кое-что стало ясно прошлой ночью. Это…, - он потянулся за своей шляпой, потом вновь отложил её и показал на свою макушку, - как будто мне вернулось что-то недостающее. Щёлкнул замок на шкатулке, и крышка откинулась, чтобы показать настоящие сокровища. Нет уж, с кроликами покончено.
Он достал откуда-то куклу и, сжав её грудь двумя пальцами, показал Еве.
- Скоро мы найдём, чем её заполнить.
На следы его светлости они теперь натыкались постоянно. Барон, с косой ли, или без, всласть погулял в своё время по этим местам. Упоминания о нём будто сами хотели найти благодарных слушателей; они слетались к Еве и Эдгару, как мотыльки на свет. Из пыльных шкафов появлялись свидетельства прошлого, ведь семь лет - немалый срок. Кто-то преподносил свои охотно, как Пабле, кто-то - всё больше мрачнея и поглядывая на великана, который слушал так внимательно, что не было никакой возможности прервать рассказ и пойти заниматься своими делами. Внешность и голос Эдгара творили с людьми чудовищные вещи.
- Эта история обязана быть предана забвению, - говорил им один паломник, пешком направляющийся в Иерусалим. В пути он был уже без малого полгода и приобрёл себе жёсткую бороду, да заплаты на платьях. Макушка его была источена дождями, дорожная шапка, пусть и добротная, потеряла всякий цвет. Постукивая посохом, неудержимо, будто ветер в поле, он шёл своей дорогой, позволив Эдгару шагать рядом, ведя под уздцы Мглу. Хотя, похоже, находил такое соседство обременяющим. - А тут появляетесь вы, чтобы вновь ворошите старое.
- Вы были знакомы с бароном! Какая радость! - воскликнула Ева. Она ехала в повозке, но, поскольку незнакомец обладал мощным голосом, всё прекрасно слышала и позволяла себе иногда вставлять замечания.
- Да, можно сказать, и был. Дьявол, да я, вспахивая свой клочок земли, видел его по нескольку раз в год, когда он объезжал свои владения! Да, да, этот чёрт владел той землёй, и мы, слышите, мы у него её арендовали. Барон оставил по себе память с такой толстой скорлупой, что её не разгрызёшь ни растопчешь. Я по сей день храню этот орех вот здесь, в голове, в собственной памяти. И каждый человек из моего села хранит. Это не такая вещь, которую можно легко забыть.
- Что же он сделал? - закричала Ева.
Мгла споткнулась, и паломник внезапно захохотал, шлёпая себя по ляжкам. Он был куда ниже Эдгара, но почти такой же широкий. Волосы на его кистях напоминали медвежью шерсть.
- По существу, ничего плохого. Всего лишь отправил на костёр ведьму, вину которой практически для себя доказал.
От Эдгара не укрылась эта маленькая ремарка.
- Ты сказал - "для себя"?
- Точно, здоровяк. Видишь ли, он считал, что не может ошибаться. Что дар заглядывать человекам в души позволяет ему судить.
Он надолго замолчал, словно раздумал рассказывать Еве с Эдгаром эту историю. Великан просто шагал рядом. Каждый его шаг поднимал целую тучу пыли. Ева, положив подбородок на руки, имела возможность лицезреть затылок незнакомца между ушей лошади. Позади, в повозке, скрипело деревянными суставами безголовое чучело.
- То была одинокая женщина, - сказал наконец паломник голосом, похожим на собачий лай, очень недовольный великанской головой, что плыла в воздухе и загораживала своей широкополой шляпой жидкое сентябрьское солнце, а также лошадью, что пыталась слизать с его плеча корку натёкшего туда и застывшего пота. Шерстяной жилет там топорщился жёсткими складками. - Дом её вы и по сию пору сможете найти в деревеньке "Сухие мхи", что под Регенсбургом, на востоке. Если вдруг будете там, то у подножия холма нужно будет перейти навесной мост, а потом сразу налево. Увидите пепелище. Хорошее место, но никто больше не желает там селиться. Господин барон, - он произнёс благородный титул, так, будто готовился прочистить горло и схаркнуть, - ехал по улице и вдруг увидел её. Она была красавицей, тут уж нечего прибавить. Если я говорю, что женщина была красавицей, нет смысла что-то ещё говорить - отдельно описывают уродства, нелепости, а если всё так, как задумывал Творец, когда хотел создать идеальных людей, можно больше ничего не говорить. А сказать стоит о её характере, покладистом, как у овечки, о доброте, и при этом своенравии… эх, да что там! - паломник махнул рукой. - Так вот. Жила одна, без мужа - отец и мать умерли от лихорадки двумя годами ранее, а мужика не было, потому что мечтательная сильно была, да очень несговорчивая. Никто ей не подходил, хотя подходили к ней многие - всех гнала прочь. Звали её Елена, как ту троянскую принцессу, и, можете мне поверить, она могла померяться статью с любой принцессой древности.