Так вот, Елена в тот день руководила доставкой к себе в дом угля - помочь ей никогда от желающих не было отбоя. Барон глядел на неё и не мог оторвать взгляда. Тому множество свидетелей. Кто-то уж начал шептаться, мол, "вот она, большая рыба, которую ждала наша рыбачка".
А в этот же день, на собрании по случаю большого гостя в особняке у управителя, барон обвинил нашу Елену в колдовстве, а когда ему пытались возразить, сказал, что добудет доказательства. Он с двумя стражами вошёл к ней в дом и вышел, спустя минуты, держа в руках чумной оберег. "Вот оно! Вот оно!" - кричал этот ублюдок… уж простите мне мой язык, но здесь, в чужом краю, посреди пустынной дороги, я могу называть вещи своими именами. Господь свидетель. Так вот, после он приказал завалить двери, забрал у управителя факел и поджёг дом.
- Что такое чумной оберег? - спросила Ева.
Мужчина тряхнул головой и отогнал в который раз от своей шеи лошадиную морду.
- Бедняжка страшно боялась лихорадки. Родители умерли у неё на руках, сама она не заболела только чудом. Болезнь делает из людей изгоев, ближайшие соседи каждодневно грозились поджечь её дом. Когда Елена, тогда будучи ещё подростком, свежим, как оленёнок, выходила на улицу, гуляющих детей загоняли домой. Прошло время, прежде чем мы приняли её в свои сердца обратно, но она нас, похоже, в своё так и не приняла…
Он помолчал, пиная валявшийся на дороге каштан и сердито смотря себе под ноги. Ева решилась напомнить:
- Оберег…
- Да, да. Ничего более, кроме как веточка масличного дерева, к которой привязаны вороньи перья. Одна из тех вещей, что зародились в человеческом разуме ещё до того, как туда проник свет Господень. Не думаю, что эта штука действительно помогала от лихорадки, хотя аромат масличного дерева повышает стойкость человека ко множеству болезней. Так или иначе, но барон с лёгкой душой назвал её ведьмой. Красота - она как бельмо на глазу. Видите ли, некоторые склонны считать, что даже Христос с его пророками были уродливы и убоги. Истории, подобные моей, есть в каждом посёлке, находящемся под крылом барона. Не знаю, что теперь случилось с бароном, но я скажу вам - лучше бы он оставался там, где находится сейчас, подольше. У каждого человека есть маленькая тайна, подобная той, что была у Елены, а барон славится умением выводить такие тайны на чистую воду.
Паломник не спросил, зачем странным попутчикам понадобилось знать о бароне. Когда Ева и Эдгар остановились на ночлег, он просто, не оглядываясь и опустив голову, проследовал дальше. Посчитал их за дорожных призраков, которые, поднимая с земли облака пыли, пробуждали у тебя в голове таким же образом воспоминания.
- Ну и делов ты натворил, барон, - сказала Ева, откинув крышку сундука.
Вытаскивать голову она не стала - мало ли кто увидит? - вместо этого запалила лампу и поставила рядом, чтобы видеть белое, будто выбитое из камня, лицо. Ева долго рассматривала голову, размышляя, какое выражение было у барона на лице, когда он увидел красивую, свежую ("как оленёнок" - так, кажется, говорил их недавний собеседник) Елену и посчитал её созданием дьявола. Должно быть, крайняя брезгливость. Такие мысли настроили девочку на решительный лад.
- Но ничего. Я хорошенько отхлестаю тебя по щекам перед тем, как Эдгар решит наконец приделать тебе какое-нибудь тело. - Еве показалось, что в очертаниях лица барона что-то изменилось. Неслышный крик его как будто стал более выразительным.
- Никакие оправдания не принимаются, - вымолвила она и захлопнула крышку, оставив его светлость на сегодня пребывать в абсолютной темноте.
Глава 10
Девочка не сомневалась, что плоская голова Эдгара сумела зачать и выносить простую мысль - там, где он лечит людей, лучше не заглядывать в чужие животы, даже если снова будет возможность поглядеть на торчащую из живота руку. Лучше не делать ничего такого, в чём могли бы заподозрить именно их, и навести на след невзрачной чёрной повозки красных братьев. Путники стали осторожнее. По-прежнему путешествовали узкими заброшенными тропами, но теперь подолгу разглядывали, прячась в каком-нибудь укромном месте или забираясь на холм, деревню. Считали дома, наблюдали за бегающими ребятишками, а потом пытались жестами объясниться с пасущим поблизости овец пастухом или хмурым фермером на отдалённом поле, не нужна ли кому срочная врачебная помощь и много ли народу нуждается в услугах цирюльника. После этого спускались вниз и занимались привычным делом, подправляя усы и вправляя сломанные кости (в этом Эдгар оставался верен себе: врачевал кости с былым усердием). Он скромно вопрошал, молился у всех на виду, и тихо радовался, если кто соглашался доверить его рукам своё тело. Свои мысли он теперь предпочитал хранить при себе, с риском растерять во время особенно тряского похода на холм или купания в озере, и по большей части молчал, когда девочка пыталась расспрашивать.
Если же никто особенно не нуждался в помощи, они обходили деревню стороной. Так было каждый раз, пока однажды, после врачевания в одной деревне, Эдгар не сказал: "останемся на ночь здесь". И показал туда, где в загустевшем к вечеру воздухе маячили косо сколоченные кресты. Погребальный холм.
Богатые и влиятельности в этих краях не брезговали лежать рядом с бедняками: с одинаковой снисходительной улыбкой относились они к смерти. Да и как, скажите, отличить богатого от бедного, когда все они грязные, ходят пешком, беспокоятся о погоде и носят почти одинаковую одежду, и, наконец, с одинаковой живостью обсуждают друг с другом чужаков. Разве что сосчитать принадлежащих каждому овец… но считать Ева по-прежнему умела только до одиннадцати. Как бы то ни было, девочка, с того момента как воздух империи сменился воздухом хохочущим, бесшабашно носящимся над пустошью и катающимся на верхних ветках елей, не видела ни одного склепа. На погребальном холме все лежали рядышком и будто бы гудели между собой на своём птичьем наречии под землёй.
Нельзя сказать, чтобы истинная вера цвела в этих землях буйным цветом. Неизвестно даже, можно ли назвать её истинной: это вера от Нового Рима, чуждая, незнакомая сынам и дочерям католической земли, она сглаживала верхушки храмов и так густо мешалась в этих краях с местными суевериями, что получался напиток, которому сложно было найти описание. Он пах травами и дремучими обрядами, напевами, терпким суслом оседающим на языке. У Евы кружилась голова.
Эдгар относился к здешнему взгляду на веру со сдержанным недоверием. Храм из песка был последним встреченным ими католическим храмом, и вместо того чтобы кланяться иконам в константинопольских церквях, он рисовал палочкой в пыли рядом с ними привычные острые шпили и с готовностью плюхался на колени, чувствуя себя почти как дома.
- Мы откопаем человеческое тело и посмотрим что у него внутри, - сказал великан, разуваясь и с удовольствием вставая на траву голыми ногами.
Ева поперхнулась орехом, который старательно пыталась разгрызть. Откашлявшись, попробовала поймать взгляд великана, но тот падал строго вниз, упираясь в землю.
- Нельзя больше ждать, - прибавил Эдгар, по-прежнему не смотря на девочку. - Ко мне наконец обратились… мне загадали загадку, и молчание небес теперь гроше стебля подорожника. Я должен отгадать её как можно скорее. Время истекает, страшный суд всё ближе.
Еве вспомнилось, как пальцы великана сжимали грудь кукле.
- Где-нибудь тебе снова доведётся резать живого человека.
- Это может случиться через десяток месяцев, а может, не случится никогда. Люди очень ревностно относятся к тому, что кто-то проникает в их тело. Я сам таков. Но видишь, где я оказался! Если бы ещё вчера ко мне явился кадавр из грядущего дня и сказал, что я буду сидеть на свежих могилах, в ожидании темноты, чтобы откопать труп - я бы плюнул ему в рожу. А теперь… теперь даже в рожу плюнуть некому, - Ева смотрела на великана со всё возрастающим изумлением. Он продолжал: - Разве что, вылепить собственное лицо на земле и оставить потом, как есть, чтобы добрые люди могли топтать его ногами и посылать на голову громы и молнии. Сегодня я узнал, что на северной стороне холма хоронят преступников. Я видел там днём одну новую могилу.
Когда стемнело, они укрыли повозку в ближайшей рощице и перебрались на склон погребального холма, противоположного посёлку. Традиция местных жителей устраивать кладбища на холмах, уверенность, что таким образом почившие деды чуть ближе к небесам, играла сегодня на их стороне. Здесь мягкая шелковистая трава, напитанная жирами и соками мертвецов, кусты смородины со спелыми вяжуще-красными ягодами. От них на землю ложились причудливые тени, и Ева решила, будто она сама одна из этих теней. Эдгар же был облаком, что ввиду безветрия и крайней усталости решило считать сегодня ночью этот холм скалой.
Они без труда отыскали свежую могилу. Переплетённые в венки травы на ней ещё не успели завять, веточки с мелкими жёлтыми ягодами облепихи мерцали в полумраке, кислый их привкус, сам собой возникший во рту, стекал вместе со слюной в горло.
- Даже если ты скажешь, что человек, который здесь похоронен - нехристь и убийца, даже если их вера странна и похожа больше на сказки, я всё равно буду целую вечность раскаиваться в содеянном, - сердито сказал Эдгар, хотя Ева ничего такого не имела даже в мыслях. - Каждый должен иметь право на искупление. Каждый должен иметь возможность с высоты взглянуть на свои земные поступки. Поэтому держи в своей голове, что мы осквернили могилу не полуязычника и преступника, но человека.
Великан опустился на колени и принялся руками разгребать рыхлую, ещё не успевшую слежаться землю - этот звук перемежался с уханьем филина, со скрипом двух помолвленных древесных стволов ниже по склону, с непонятно откуда берущимся шуршанием травы. Ещё эти сверчки с их ночными песнями, напоминающими головную боль…. Ева видела дурные предзнаменования, взяв себе на сегодня эту роль у великана, и вертела головой, вслушиваясь в каждый звук, до тех пор, пока не заболела шея. Она пыталась помогать раскапывать могилу, но быстро выдохлась и уселась в сторонке, вертя в руках какой-то прутик, пытаясь угадать, о чём сейчас думает его светлость барон, оставшийся один среди лесных звуков. Пахло потом, душной сырой землёй, и ожидание что костяшкипальцев Эдгара вот-вот стукнутся о деревянную колоду назойливо скрипело на зубах пылью и влажным песком. Поэтому когда этот звук наконец-то раздался, мягкий, будто ствол успел уже размокнуть, Ева только с облегчением фыркнула, тут же этого устыдившись.
Утоптав с одной стороны могилы грунт, сделав тем самым пологую стенку, Эдгар спустился в яму. Земля, точно большая рыбина, задумавшая проглотить великана, обхватила его по самые плечи. Он выбирал крупные комья, отбрасывал в сторону, так, будто это неего руки, а хирургический нож, а великан проводил в теле земли какую-то операцию, из тех, которыми бередило в последнее время его сознание.
Эдгар сумел подцепить ногтями колоду с мертвецом и обнял её по-медвежьи, чтобы можно было, пятясь назад, понемногу, шаг за шагом, вытащить наверх. Великан превратился в чёрное пятно на фоне развороченной земли, бесшумно кричащей, точно барон фон Кониг, о помощи, и казалось, что прямо на глазах у Евы происходит невиданная вакханалия, великое попрание господних заповедей - будто один мертвец вытаскивает другого из могилы для мёртвой пляски.
- Эдгар…
Нет ответа. Движения рваные, ломаные такие, будто две подвешенные на ниточках куклы, обнявшись, кружатся и никак не могут решить, что им танцевать - то ли кадриль, а то ли медленный танец.
- Эдгар…
Ева поджала под себя ноги - заяц, готовый в любой момент броситься наутёк. Она звала уже в полный голос.
- Эдгар! Пойдём отсюда!
- Ох, и тяжёлый же этот покойник.
Наконец-то одна тень одолела другую - Эдгар вывернул из земли жилище мертвеца. Чтобы снять крышку, верхнюю половину бревна, потребовалось ещё одно усилие. Цирюльник закинул на плечо тело, и руки покойника бессильно свесились вдоль тела великана.
Пока они не вернулись в фургон, пока не забрезжил свет, Ева находилась как будто в другом мире. Она боялась приближаться к великану, но и опасалась слишком уж далеко отходить - тогда он превращался в многорукое существо, ползущее по ночной долине в полном соответствии с собственными представлениями о том, как меняются знакомые вещи после заката солнца.
И полностью вернулась, только когда почувствовала знакомые запахи - те, которые можно назвать запахами дома. Правда, чересчур часто этот её дом менял свои свойства, наполнялся одним, лишался другого, трясся по ухабам или находился в покое прямо посреди поля, полного ароматной рожью, так, что в гостях за один вечер умудрялась побывать целая уйма пчёл. Сейчас, например, здесь лежал покойник. Ева аккуратно обошла его, взяла из личных запасов половину овсяной лепёшки - от переживаний разыгрался аппетит - и, усевшись возле головы, принялась разглядывать тело.
Покойник лежал прямо посередь повозки, сложив костлявые руки вдоль тела. Одет в засаленное платье, так богато расшитое цветными нитями, будто его владелец готовился к самому торжественному событию в своей жизни. Одежда хороша, но очень грязна, именно поэтому, должно быть, на неё никто не позарился. А может, разглядели в этих несуразных пятнах на рукавах следы преступлений или касания дьявола, который по-дружески обнимал мужчину за плечи и подталкивал, призывая творить дела против христовых людей. Тощий, как жердь, он казался Еве глубоким стариком, хотя, должно быть, был одного возраста с её великаном. Как сказал однажды Эдгар, не бывает красивых мертвецов. Даже к тем, кого хоронят в кругу семьи, кого провожают песнями, которые покойник любил при жизни, лучше не присматриваться. Не увидишь человека - увидишь карикатуру, уродливое насекомое, обезьяну, которую никто не видел, но все знают и говорят, что животное сие похоже на проклятого Господом человека, покрытого шерстью и беспрестанно гримасничающего.
Лицо залито запёкшейся кровью, веки, будто надкрылья жука, до середины наползли на выпученные глаза. Рот приоткрыт, на бело-зелёном языке, похожем на мясистый лист какого-то растения, заметны крупицы земли. Щёки такие, словно покойника тащили к месту казни и потом прочь, на кладбище, исключительно за них.
- Страшно, - качал головой Эдгар. Лицо его растягивалось, оплывало, приобретая сходство не то с упомянутой обезьяной, не то с покойником. - Страшно. Сохрани, Господь…
Он сотворил оберегающий знак, потом посмотрел на Еву.
- Прости, что заставляю тебя смотреть на такое. Чуется мне, что здесь мы ничего не найдём и всё это было зря. Богохульство в любом случае не стоит никаких целей и не может довольствоваться никакими причинами, и то будет мне урок.
- Почему ты говоришь, что зря? Ты даже не открывал его… - Ева неожиданно заметила в своём голосе слёзы. - Можешь заглянуть в живот, можешь - в грудь, где ещё ни разу не был.
- Всё пустое. Он же мертвец. Из него ушло самое главное, что делало его человеком.
Ева подумала, что сорвётся на крик, но вместо этого голос её зазвучал как шёпот:
- Ты достал его из преисподней. Клянусь, я видела там адский свет… нет, темноту, которая не снилась даже залам без окон. В аду темно, Эдгар, мой маленький, так темно, что если выколоть глаза, будет светлее. Смотри, как вытаращены у него глаза - он тоже пытался что-то разглядеть… давай выколем ему, хотя бы ради милосердия, глаза. За милосердие он покажет тебе всё, что скрывает это тело. И тогда мы вернём его, откуда взяли.
- К чему все старания? - уныло произнёс великан. - Всё равно это уже не человек. Так же как прокажённый, на голову которого упали первые комки земли и которому сказали "ты - мертвец".
- Папа всегда говорил - "сей, даже если земля плоха". Думаю, он имел ввиду, что всё равно получишь какие-то всходы и сможешь хотя бы засеять поле на следующий год, на новом месте, которое не так бесплодно. И, может, всего лишь на толику, но наесться.
Ева обнаружила, что уже извлекла из сумки всё необходимое. Пальцы её холодило лезвие стилета.
- Что за дьявольщину ты несёшь, - пробурчал великан. - Не собираюсь я его есть.
- Так засей хотя бы себя знаниями, посмотри, каким будет изнутри мертвец… - всё ещё сжимая кулачки, сказала Ева.
…Ткани одеревенели, нож мог проникнуть сквозь них, только если приложить к рукоятке значительное усилие. Мышцы на руках Эдгара бугрились, пот выступал на его предплечьях и грязными, громкими, как боевые барабаны, каплями стекал вниз. С каждым "тук!" Ева вздрагивала, вздрагивал, кажется, сам Эдгар, отчего пот тёк сильнее, и начал капать, кажется, даже с подбородка.
Крови не было ("сворачиваемость - то её свойство, описанное ещё Аристотелем, из греков", - поучительно сказал Эдгар; как ни не любила Ева этот тон, сейчас она встретила его улыбкой облегчения), зато запах оказался куда хуже. Такой, будто все преступления, которые мертвец держал в голове и ещё намеривался совершить, с исхождением души также вышли наружу, но остались возле тела.
- Также один учёный муж говорил, что в теле человеческом важен баланс жидкостей. Это кровь, слизь, чёрная и жёлтая желчь. Смерть ведь, как ни странно, - при этих словах Эдгар посмотрел на Еву, - нарушение нормального состояния тела, поэтому какие-то из этих жидкостей иссыхают, а какие-то, напротив, множатся. Вот, например, слизь… смотри! Всё то же самое, что и в животе того усатого тощего кожевника, только нет конечности. Что, всё-таки, это такое было? Ужели парадокс?
Еве было любопытно, кроме того, она искренне радовалась, что Эдгар выбрался из ловушки собственного безумия (или же из ловушки, которые совместными усилиями соорудили для него разум, совесть, опыт и какое-то божественное предчувствие, которое отвечает за множество тайных вещей, например, экстаз во время молитвы). Она подсаживалась ближе и разглядывала пейзаж человеческих внутренностей. Он сер, будто тяжёлые, недвижные, низкие тучи в небесах, где всё замерло и затихло в ожидании града и великого потопа. Но Ева-то знала, что на самом деле за ними больше нет солнца. Эдгар прав: полости мертвеца совсем не то же самое, что полости человека живого и дышащего. Мир внутри него жил, хотелось зачарованно внимать историям, которые он рассказывает.
Великан тем временем сменил нож на небольшую пилу, которую не так уж часто использовал в работе, и скрежет её напугал лошадь. Эдагр был так увлечён работой, что даже не услышал, как она дёрнулась, как стряхнула несколько яблок с дикой яблони, куда накануне накинула узду девочка. Ева слезла с повозки посмотреть и замерла, врезавшись, как в стог сена, в стену разнообразных предчувствий.
Что такое? Она вновь почувствовала, что мир кишит живыми существами, которые, как водомерки к барахтающейся на поверхности воды мошке, слетались, сползались к их телеге. Может, их привлекал слабый свет, но Еве почему-то казалось, что свет здесь ни при чём. Разве повинен свет в том звуке, с которым летучие мыши, пролетая, задевают крыльями ивовые ветки? Виноват свет в крике кукушки, таком громком, что девочка боролась с желанием ощупать собственную макушку - не там ли она сидит? В чём он действительно повинен, так это в крупных белых мотыльках, что вились вокруг масляной лампы, а один, видно, разглядев что-то в глазах девочки, бился и танцевал перед её лицом, заставив выставить руки.