***
Рут заходит в кабинку для исповеди. В ней так покойно, что у нее перехватывает дыхание. Это чужое для нее место, она не знает, что делать, как будто, сделав шаг, вдруг оказалась на луне. Единственная свеча мерцает, затем горит ровно. Сначала Рут думает, что здесь больше никого нет, но тут она слышит в этой ясной тишине, как за толстой бархатной занавеской ерзает отец Томас.
– Итак, дитя мое? – наконец говорит он.
Рут трясет.
– Я не знаю, что говорить.
– Ты до этого никогда не исповедовалась в грехах?
– Я не знаю, в чем мои грехи.
– Мы все знаем, в чем наши грехи, дитя мое, нам только следует быть честными с собой и получше искать.
Рут вздыхает:
– Я видела дьявола, святой отец. Он выпрыгнул на меня из мрака. Я чувствовала его дурное дыхание.
Проходит несколько мгновений, затем отец Томас отдергивает занавеску. Он выглядит смущенным.
– Естественно, ты описываешь сейчас свои душевные переживания, а не то, что происходило в действительности?
– Из-за него я упала на землю, а он прыгал вокруг и смеялся. Его запах до сих пор стоит у меня в носу.
Отец Томас качает головой. Он смотрит на колени Рут, и она прикрывает их руками. Этого оказывается недостаточно, и она нервно вскакивает и одергивает юбку.
– Мне нужна помощь, святой отец.
– Пройди в мои покои, а я наполню ванну. – Отец Томас резко встает. Уши у него теплого розового цвета. – Чистота сродни благочестию. Мы смоем твои грехи. Ты снимешь с себя эту грязную одежду, и дьявол немедленно отдалится и исчезнет.
***
В эту ночь Рут не работает. Она держится поближе к краю парка, к дороге и прохожим. Если демон вернется, она за пять секунд окажется в людном месте.
– И когда мы увидим дьявола? – спрашивает Коротышка.
– Я говорила тебе, он захочет, чтобы ты разделась, – говорит Ласс. Она, как обычно, цепляется за руку Бэзила, но он так набрался водки и джина, что уже непонятно, кто кого держит – он ее или она его. – Меня всю передергивает, когда думаю, что он в это время делает свободной рукой.
Рут говорит тихо. Она сейчас чувствует себя более одинокой, чем когда-либо.
– Отец Томас не стал мне помогать. Он хотел только сам получить удовольствие. Сказал, что это были галлюцинации. Как может церковь ничего не знать про дьявола? Как церкви может быть все равно, если я сама иду к ней?
Ласс отпускает руку Бэзила. Это первый раз, когда Рут видит их по отдельности. Ласс смотрит на нее, и радужка ее глаз переливается зеленым, карим и золотым. Это придает ее взгляду глубину. Рут никогда еще не видела у нее такого взгляда.
– Церковь служит только самой себе, – произносит Ласс. – Я знаю, потому что и со мной плохо обращались – и отец Томас, и другие. Он тоже как-то смывал мои грехи. – Ласс улыбается. – Он после этого неделю хромал. Но это не дьявол, а Джек-прыгун. А это совсем другое дело. Будь верна себе, Рут, и, может быть, Джек-прыгун поможет тебе, когда ты его позовешь.
– Что, призывать дьявола? – удивляется Бэзил. – Вот это номер!
– Но зачем мне призывать такое ужасное существо?
– И где его искать? – спрашивает Коротышка.
– Надо смотреть на крыши. – Бэзил указывает наверх и чуть не падает. – Говорят, Джек-прыгун может перепрыгнуть луну.
***
Если Джек-прыгун и появлялся той ночью, он был просто тенью, всего один раз пролетевшей на фоне облаков. Сейчас четыре утра, и Рут ни на шаг не приблизилась к разгадке личности Джека-прыгуна. Воссоединившись с рукой Бэзила, Ласс тут же потеряла способность к яркому озарению, которую она продемонстрировала ранее. Влияние Бэзила как будто вытеснило ее индивидуальность. Несмотря на то что Рут настойчиво расспрашивала ее о Джеке-прыгуне, она ничего не добилась. Бэзил так пьян, что едва дышит. Коротышка забился в ближайшую дверную нишу и спит стоя, прислонившись плечом к стене.
Рут останавливается перед воротами в парк. На востоке, позади черных верхушек деревьев, намечается рассвет. "Это или начинающийся день, или загорающееся пламя, готовое поглотить мир", – думает Рут. Она дрожит, хотя ей и не холодно. Было время, когда она замечала лишь красоту рассвета и не боялась того, что может принести день. Было время, когда демоны и чудовища появлялись только в сказках и страшных снах, которые бледнели и исчезали с первыми лучами наступающего утра.
Но теперь он где-то недалеко, этот призрачный дьявол, пляшущий на деревьях, крышах, облаках и луне. Может быть, он смотрит на нее с холодной высоты. Может быть, он готов слететь вниз, схватить ее и унести в ад, где ее ждут неописуемые страдания. Рут лезет под юбку и чешется. У нее весь лобок в сыпи. Она вздыхает. Каждый мужчина, использовавший ее, все равно понемногу затаскивал ее туда.
***
Сегодня день раздач, и в социальном центре на Лорд-стрит полно народу. Рут сидит и молча ждет, а Бэзил и Ласс толкаются в очереди за одеждой. Стул Рут порезан ножом, и из него вылез поролон. Он едва выдерживает ее вес – да что говорить, Рут и сама его едва выдерживает. У нее перед глазами все кружится, шея горячая. У нее температура, и она ждет, когда ей станет еще хуже.
Над плакатом, на котором написано: "Мошенничество с пособиями по безработице бьет по всем", висит на тусклых цепях старый телевизор. Рут вглядывается в него, стараясь удержать в голове картинку. Цвета размытые и неправильные, по экрану пробегают волнообразные помехи, время от времени передача прерывается черным снегом.
На экране какой-то тип в хорошем костюме тараторит и эффектно заканчивает фразы, рассказывая о мире, откуда Рут исключили за неуспеваемость. Ее мир – это парк, мусорный контейнер позади "Беспечного ездока", кухня в миссии. Вот, пожалуй, и все.
Рут закрывает глаза, но телевизор продолжает работать перед ее закрытыми веками. В квадрате экрана появляется Джек-прыгун – как в комиксе про Человека-паука: ракурс комикса и акробатические трюки, которые Рут сочла бы невозможными, если бы собственными глазами не видела его прыжки и ужимки.
Лицо Джека-прыгуна заполняет весь экран на внутренней стороне ее век. Его глаза выпучены, покрыты паутиной вен и источают желтоватую жидкость. Он наклоняет голову, его губы окаймлены пламенем. Его слова тяжело, словно катящиеся с горы булыжники, падают в голову Рут.
– Я заберу тебя с собой, Рут, – говорит он. – Вот увидишь.
Рут падает со стула. Она теряет сознание еще до того, как касается пола.
***
В голове Рут медленно, словно свиток, разворачивается сумеречный мир. Контуры проявляются и исчезают; цвета меняются, как в калейдоскопе. Она оказывается в парке, но он не похож на тот парк, который она так хорошо знает. В воздухе пахнет дымом, газовые фонари шипят и освещают прогуливающихся джентри тусклым желтоватым светом.
Рут оправляет юбки. Они чистые, шелковые на ощупь. Никто не пачкал их своим семенем. Никто не вытирал о них мочу, сопли и бог знает что еще. Ее хватают сзади за запястье, и она легко поднимается в воздух. Рут прыгает, инстинктивно подстраиваясь под гигантские шаги того, кто несет ее. Они – как два фигуриста, летящие вперед свободно и грациозно, как одно существо. Фонари, покружившись, уходят вниз. Влажный ночной ветер холодит ей лоб.
– Это то, чего ты хочешь, Рут? – говорит Джек-прыгун.
Рут дрожит. Под ними проплывает викторианский Ливерпуль. С каждым прыжком Джек-прыгун уносит ее все выше, дальше от сутенеров и торговцев наркотиками, от тех, кто использует и обижает ее; дальше от той Рут, какой она была, и ближе к узким викторианским улицам и более простым временам.
– Да, – шепчет Рут и крепче прижимается к Джеку-прыгуну. – Это то, чего я хочу.
Рут оборачивается. Дыхание Джека-прыгуна оседает огнем у него на губах, но на мгновение ей кажется, что он мог бы быть Бэзилом, или Ласс, или даже Коротышкой.
– Ты оставишь их, чтобы оказаться здесь? – говорит Джек-прыгун.
– Я могла бы взять их с собой.
– Да, могла бы. Но на это нужно их согласие.
***
Рут приходит в себя. В палате тепло и по-больничному душно. Рут старается вдохнуть полной грудью и не находит воздуха.
– Очнулась, – говорит Коротышка. – Самое время, надо сказать. Ненавижу больницы – они вредны для здоровья.
Бэзил и Ласс, как обычно неразделимые, резко отворачиваются от окна.
– Ну и заставила ты нас понервничать, подруга, – говорит Бэзил. – Я уж подумал, мы тебя потеряли.
Ласс улыбается.
– Хорошо, что ты ошибся, – говорит она. – Видишь, вернулась девочка.
А запах парка никуда не делся. И на губах Рут – вкус огненного дыхания Джека-прыгуна. Белый след от его ладони постепенно пропадает на запястье.
– Где он? – говорит Рут.
– Кто? – спрашивает Коротышка.
– Джек-прыгун.
В палату входит медсестра. От Коротышки пахнет, а Бэзил приканчивает свой бренди. Медсестра даже не пытается скрыть отвращение. Она машет руками:
– Все вон, девочке нужно отдохнуть.
Ласс кладет руку на лоб Рут. Смотрит ей прямо в глаза.
– Я думаю, он вернется за тобой позже, – говорит она. – Когда это случится, тебе следует, ничего не боясь идти за ним. Мы все так должны делать, если хотим вернуться назад. Нас таких сейчас все больше и больше. Таким, как мы, здесь почти нечего делать.
Рут улыбается и кивает. Она понимает. Каждый втайне тоскует по более простым временам.
Когда Джек-прыгун возвращается, он больше не кажется Рут ужасным демоном. Теперь он ясный свет спасения. Он любовь и вера, и надежда, и все, что нужно Рут. Они вместе встают перед открытым больничным окном.
Рут так и видит газетный заголовок: "Джек-прыгун заставил женщину совершить смертельный прыжок из окна".
Они прыгают. Рут еще успевает послать сквозь пространство и время воздушный поцелуй Коротышке, Бэзилу и больше всего – Ласс. Может быть, она когда-нибудь снова встретится с ними – когда они тоже захотят отправиться в лучшее время, в лучшие дни. А Рут уже прогуливается по освещенным газом аллеям, а вокруг гуляют джентри. Она дома, в простых временах. Здесь она понимает, как жить, не занимаясь проституцией. У нее не чешется между ног, и садисты с ножами далеко-далеко.
Дойдя до парковых ворот, Рут не останавливается. Она продолжает идти, медленно и спокойно. Она смотрит в небо. Там, едва различимый, мелькает силуэт Джека-прыгуна.
– Сэр, вас совсем незаслуженно считают плохим, – шепчет Рут, обращаясь к дьявольскому пламени, пляшущему среди каминных труб.
Секунду Рут сомневается: а точно ли она здесь? Неужели она в своем раю, а ее тело лежит мертвое под стеной больницы?
Рут качает головой. Это не важно, вообще-то. Потому что здесь ей хорошо.
– Долгих и высоких тебе прыжков, мистер Джек-прыгун, – говорит она. – Твори побольше чудес.
Послесловие
Меня всегда занимала легенда о Джеке-прыгуне, или, как его еще называют, Джеке-пружинки-на-пятках. Мне нравится, что он появляется среди бела дня и все знают, какие огромные прыжки он может совершать, и все же остается неуловимым и окутанным тайной. Я попытался отразить это в своем рассказе; его появления описываются мимолетно, как будто он почти не имеет отношения к истории Рут, но в то же время все мы понимаем, что именно благодаря ему она, очевидно, обрела спасение. Я допустил некоторую вольность в трактовке легенды, предположив, что нищие друзья Рут тоже этому способствовали – получается, что Джек-прыгун действовал не один. Я живу в Ливерпуле, где Джек-прыгун появлялся много раз. Эта легенда имеет для меня особое значение еще и поэтому.
Стивен Пири живет в английском городе Ливерпуле со своей женой Энн и маленьким сыном Джеймсом. Его произведения публиковались во многих журналах и антологиях по всему миру. В 2007-м вышел в мягкой обложке его комедийно-фэнтезийный роман "Откопать Дональда" ("Digging Up Donald"), и сейчас он заканчивает родственный роман (хотя и не продолжение) "Закопать Брайана" ("Burying Brian").
Дополнительную информацию можно найти на интернет-сайте Стива: www.stevenpirie.com.
Кэйтлин Кирнан
Красный как сурик
1.
– Значит, вы верите в вампиров? – спрашивает она, затем, сделав глоток кофе, аккуратно ставит чашку и смотрит на дождь, поливающий Темз-стрит за окном кафе. Дождь идет уже почти час – холодный и колючий, кульминация этого пасмурного ньюпортского дня, промозглого мартовского дня, который уместнее смотрелся бы зимой, в январе или феврале. Хорошо еще, что снег не идет.
Я отставляю свою чашку – чай, не кофе – и несколько мгновений смотрю на нее, прежде чем ответить.
– Нет, – говорю я Эбби Глэддинг. – Но ведь совершенно ясно, что те люди, жители Эксетера, которые выкопали тело Мерси Браун из могилы, те, которые вырезали ей сердце и сожгли его, – ясно, что они верили в вампиров. И именно это я изучаю – психологию истерии, психологию суеверий.
– Это было так давно, – отвечает она и улыбается. В этой улыбке нет ожидания, даже если хорошо приглядеться. Это не улыбка хищницы. В выражении ее лица нет ничего злобного, или жаждущего, или дикого. Она просто смотрит на дождь и улыбается, как будто мои слова нравятся ей и слегка ее забавляют.
– Да нет, – говорю я, глядя на мою исходящую паром чашку. – Не так давно, как, наверное, многим людям хочется думать. Инцидент с Мерси Браун имел место в 1892 году, а самый поздний случай охоты на вампира на северо-востоке США – из тех, что мне известны, – относится к 1898 году, а это всего лишь сто одиннадцать лет назад.
Улыбка медлит на ее лице, она задумчиво выводит на запотевшем стекле круг, а в нем еще один.
– Мы не так далеко ушли от деревенщины с факелами и вилами, от старого Коттона Мэзера и его клики. Об этом вы говорите?
– Ну, не совсем, но… – И когда я замолкаю, она оборачивается ко мне, и ее сине-серые глаза холодны, словно нависшее над Ньюпортом небо. "В таких глазах можно замерзнуть до смерти", – думаю я и отпиваю еще немного чуть теплого "эрл грэя" с лимоном. Ее глаза кажутся ярче, чем они должны бы быть в приглушенном свете кофейни. Вот в них, может быть, и таится ожидание – и ты его ищешь, ты бы хотела увидеть его отблеск, разве нет?
– Вы забрались довольно далеко от Эксетера, мисс Говард, – говорит она и подносит ко рту чашку с кофе. А я… я сижу и думаю, что с радостью поговорила бы с ней о чем-нибудь другом – о чем угодно, кроме род-айлендских вампиров, массовой истерии, туберкулеза и дипломной работы, которую я буду защищать в конце мая. Уже несколько месяцев у меня не было ничего даже отдаленно похожего на свидание, и мне не хотелось оставшиеся полчаса – или сколько мы еще проговорим – обсуждать мою профессиональную жизнь.
– Я считаю, что обнаружила кое-что интересное, – говорю я, так как не могу придумать способа незаметно переменить тему разговора. – Случай, никем ранее не описанный, прямо здесь, в Ньюпорте.
Она снова улыбается этой своей улыбкой, – и да, хоть я и говорю об оскверненных телах и ритуалах, призванных упокоить мертвецов в их могилах, но в мыслях у меня нечто иное. Даже студентки последнего курса, у которых скоро выпускные экзамены, время от времени испытывают влечение, а некоторые из них испытывают его к своему, а не к противоположному полу.
– Я получила некоторые сведения от фольклориста из Брауна, – говорю я. – Возможно, здесь произошел инцидент, примерно в 1785-м. Если это подтвердится, то мы имеем дело с самым ранним случаем эксгумации тела вследствие подозрения в вампиризме во всей Новой Англии. Поэтому я здесь – чтобы найти факты. Их-то как раз почти нет. Искать вампиров – это совсем не то, что изучать, например, салемский процесс над ведьмами – там у тебя под рукой судебные протоколы, обвинительные заключения, показания свидетелей, чего только нет. А здесь ты только и делаешь, что стараешься отделить правду от вымысла, и обычно и того и другого – лишь жалкие крохи.
Она кивает и вновь отворачивается к большому окну и дождю.
– Зато это будет для тебя шагом в карьере. Я имею в виду, если подтвердится, что это не просто легенда.
– Да, – отвечаю я. – Если это не просто легенда, в научном мире меня заметят.
И вот тут, оставляя после себя озноб и головокружение, по телу проходит волна – не совсем дежавю, а что-то ближе, наверное, к отстраненности, – несколько секунд меня не отпускает ощущение, что я только слежу за этим разговором, наблюдаю за ним со стороны или вспоминаю его, но никак не участвую в нем и вообще нахожусь не здесь, не сейчас. И кофейня, и наш разговор, и дождь за окном кажутся мне гораздо менее реальными, менее вещественными, чем вчерашнее утро. "Сегодня" с легкостью превратилось во "вчера" – неизменным остался только дождь.