- Считается, что нет. Кроме того, она перед тем, как исчезла, вела себя странно. Слышали, как она во сне все говорила про Монте Верита.
Помолчав минуту, я возобновил допрос, по-прежнему небрежным тоном, не выказывая своей заинтересованности:
- Что так привлекает на Монте Верита? Ведь жизнь там, наверное, невыносимо трудная, а даже, может быть, и жестокая?
- Но не для тех, кто призван. Они навсегда остаются молодыми и никогда не стареют.
- Но если их никто не видел, как вы можете об этом судить?
- Так было всегда. И люди в это верят. Вот поэтому у нас в долине их ненавидят и боятся и, конечно же, завидуют. Там, на Монте Верита, они знают секрет жизни.
Она поглядела в окно на горы, и глаза ее вдруг затуманились.
- А вот вы? Вы не думаете о том, что и вас когда-нибудь позовут?
- Я недостойна, - ответила она. - А еще я боюсь.
Она забрала пустую кофейную чашку и поставила передо мной фрукты.
- А теперь, после того как исчезла эта последняя девушка, будет беда. - Она еще сильнее понизила голос. - Народ здесь, в долине, обозлен. Несколько наших мужчин ушли наверх в деревню, хотят поднять там людей и уговорить их собрать побольше отряд, а потом всем вместе отправиться штурмовать стены. Наши люди совсем озвереют от бешенства. Они постараются убить всех, кто там живет, и навлекут беду на нас - явятся войска, начнутся разбирательства, приговоры, стрельба, и все кончится плохо. Да и сейчас уже хорошего мало. Все дрожат, открыто говорить боятся и только перешептываются.
Услыхав шаги за дверью, она быстро скользнула за стойку. Когда вошел отец, она что-то сосредоточенно делала, низко опустив голову.
Он с подозрением оглядел нас обоих. Я затушил сигарету и встал из-за стола.
- Вы все еще намерены идти в горы? - спросил он.
- Да. Вернусь сюда послезавтра или же через два дня.
- Дольше там оставаться было бы неблагоразумно.
- Вы хотите сказать, что погода переменится?
- Погода переменится, само собой. Но, кроме того, это может быть и небезопасно.
- В каком смысле небезопасно?
- Может выйти большая заваруха. Сейчас мы тут как на пороховой бочке. У людей терпение лопнуло. А когда лопается терпение, они теряют голову. Не приведи господь попасться им в это время под горячую руку - им все равно, что иностранцы, что туристы. И лучше бы вам отказаться от намерения идти на Монте Верита и повернуть к северу. На севере спокойно.
- Благодарю вас. Но я уже настроился подняться на Монте Верита.
Он пожал плечами и отвернулся от меня.
- Как хотите, - сказал он. - Дело ваше.
Я вышел из гостиницы, прошел до конца улицы и, перейдя мостик над горным ручьем, оказался на дороге, ведущей из долины к восточному склону Монте Верита. Сначала я отчетливо различал звуки, доносившиеся снизу, - лай собак, позвякивание коровьих колокольчиков, перекликающиеся мужские голоса, - все они ясно слышались в неподвижном воздухе. Потом синий дымок из труб перемешался, превратившись в сплошное туманное облако, и городок с его домишками казался игрушечным.
Тропа вилась надо мной и уходила все дальше, все глубже, в самое сердце горы, пока, ближе к полудню, долина совсем не пропала из виду. Теперь мною владела только одна мысль - карабкаться вверх, все выше, выше, одолеть подъем за той первой грядой слева, потом, оставив ее позади, одолеть второй и, начисто забыв о первых двух, начать третий, уже более отвесный, скрытый густой тенью. Продвигался я медленно, мешали нетренированные мышцы и не всегда благоприятствующий ветер, но мною двигало радостное возбуждение, и я совсем не устал, скорее наоборот, был полон сил и мог идти вечно.
Я глазам своим не поверил, когда увидел перед собой деревню, поскольку считал, что до нее идти не меньше часа. Должно быть, я поднялся очень быстро, так как еще не было четырех. Деревня показалась мне убогой и почти заброшенной, и у меня сложилось впечатление, что на сегодняшний день там осталось всего несколько жителей. Часть домов была заколочена досками, а часть провалилась и разрушилась. Только из двух или трех труб шел дым, а на выгонах вокруг не было ни единой души. Несколько коров, тощих и неухоженных, щипали траву у самой дороги, и колокольчики на их шеях глухо позвякивали в неподвижном воздухе. Все это произвело на меня мрачное, гнетущее впечатление после радостного одушевления во время подъема, и мысль провести здесь ночь меня не вдохновляла.
Я подошел к двери ближайшего дома, где над кровлей вилась струйка дыма, и постучал в дверь. Мне не сразу открыл паренек лет четырнадцати, который, завидев меня, обернулся и позвал кого-то из глубины комнат. Оттуда вышел мужчина примерно одних лет со мной, тяжелый, грузный, с туповатым лицом. Он сказал мне что-то на патуа, а потом, осознав свою ошибку, заговорил на родном языке, языке страны, где я находился, но знал он его не намного лучше, чем я, без конца запинался и подбирал слова.
- Ты доктор из долины? - спросил он.
- Нет. Я приезжий. У меня отпуск, и я собираюсь полазить по горам. Мне нужно где-нибудь переночевать, и если бы вы согласились дать мне ночлег, я был бы благодарен.
Лицо у него вытянулось, и он не ответил прямо на мою просьбу.
- У нас здесь тяжелобольной, - сказал он. - Я не знаю, что делать. Обещали, что придет доктор из долины. Ты никого не встретил?
- Боюсь, что нет. Кроме меня, никто не поднимался по дороге. А кто болен? Ребенок?
Мужчина покачал головой:
- Нет, здесь нет детей.
Он продолжал растерянно смотреть на меня в надежде, что я что-то сделаю, а я мог только ему посочувствовать и даже не представлял себе, как ему помочь. У меня с собой не было никаких лекарств, кроме пакета первой помощи и флакончика с аспирином. Аспирин мог пригодиться, если больного лихорадило. Я вынул его из пакета и отсыпал горстку.
- Это может помочь, если вы попробуете ему дать, - сказал я.
Он знаками поманил меня в дом.
- Послушай, дай ему сам.
Откровенно говоря, у меня не было большого желания заходить в дом, чтобы наблюдать печальное зрелище - умирающего родственника, но простая человечность не позволила мне отказаться. Я последовал за хозяином в гостиную. У стены стояла кровать на козлах, а на ней лежал укрытый двумя одеялами какой-то человек, глаза его были закрыты. Он был бледен и небрит, черты лица заострились, как бывает у людей, которым жить осталось недолго. Я подошел к кровати и взглянул на него. Он открыл глаза. Какое-то мгновение мы, не веря себе, смотрели друг на друга. Потом он улыбнулся и протянул мне раскрытую ладонь. Это был Виктор…
- Благодарю тебя, Господи, - сказал он.
От волнения я не мог вымолвить ни слова. Виктор жестом подозвал хозяина дома, который стоял поодаль, и стал что-то говорить ему на патуа, должно быть, сказал, что мы старые друзья, так как лицо хозяина едва заметно посветлело, и он вышел из комнаты, оставив нас наедине, а я все так же молча стоял у кровати на козлах, держа руку Виктора в своей.
- И давно ты в таком состоянии? - спросил я наконец.
- Почти пять суток. Вспышка плеврита. У меня это и раньше случалось. На этот раз дело серьезнее. Старею.
Он снова улыбнулся, и, хотя я понимал, что он смертельно болен, мне подумалось, что он мало изменился - это был все еще прежний Виктор.
- А ты, судя по всему, преуспеваешь, - сказал он, все так же улыбаясь. - Вид у тебя вполне сытый, гладкий.
Я спросил его, почему он никогда не писал мне и как он прожил эти двадцать лет.
- Я поплыл по течению. Как, впрочем, и ты, но несколько иначе. Я так ни разу и не был в Англии после того, как уехал оттуда. Что у тебя там? - спросил он.
Я показал ему флакончик с аспирином:
- Боюсь, тебе это не поможет. Лучшее из того, что я могу предложить, - остаться здесь с тобой на ночь, а утром первым делом договориться с хозяином дома или же с какими-нибудь другими парнями, с одним-двумя, чтобы они помогли мне перенести тебя в долину.
Он покачал головой:
- Пустая трата времени. На мне можно поставить крест. Я знаю.
- Какая ерунда. Тебе необходим врач и нормальный уход. Здесь организовать это невозможно. - Я оглядел комнату, темную, со спертым воздухом.
- Не занимайся мной. У нас есть о ком позаботиться. Это гораздо важнее.
- О ком же?
- Об Анне. - И затем, когда я не ответил, растерявшись настолько, что не мог подыскать слов, добавил: - Она ведь еще там, на Монте Верита.
- Ты хочешь сказать, что она все еще взаперти, в том месте, о котором ты мне рассказывал? И никогда его не покидала?
- Поэтому-то я и здесь. Я приезжаю сюда каждый год, ни разу не пропустил. Разве я не писал тебе об этом после войны? Я круглый год живу в маленьком рыболовецком порту, уединенном и тихом, и раз в году поднимаюсь сюда. На этот раз я запоздал из-за болезни.
Все это было невероятно. Что за существование все эти годы - без друзей, без интересов? Ждать долгие месяцы, пока не придет время для этого безнадежного ежегодного паломничества.
- Ты ее хоть раз видел? - спросил я.
- Ни разу.
- Ты пишешь ей?
- Каждый год я приношу письмо. Беру его с собой и оставляю у стены, а на следующий день возвращаюсь.
- И твое письмо кто-нибудь берет?
- Всегда. На его месте лежит каменная табличка с процарапанным текстом. Всего несколько слов. Я уношу эти камни с собой. Они все хранятся в моем доме на побережье, где я живу.
Все это было невероятно. Эта надрывающая душу верность ей, преданность, пронесенная через все долгие годы.
- Я пытался изучать их религию, их веру, - сказал он. - Она очень древняя, древнее христианства. В старых книгах есть упоминания о ней, какие-то намеки. Иногда мне удавалось кое-что откопать, я говорил со знакомыми людьми, с учеными, которые занимаются мистицизмом и старинными обрядами древней Галлии и друидов. Между горными народами того времени прослеживается тесная связь. И что бы я ни читал, повсюду особо подчеркивается влияние луны и вера в то, что последователи этой религии навсегда остаются юными и прекрасными.
- Ты так говоришь об этом, Виктор, словно ты сам веришь, - сказал я.
- Я верю. И дети здесь в деревне тоже верят, те немногие, что остались.
Наш разговор явно утомил его. Он потянулся за кувшином с водой, который стоял возле кровати.
- Послушай, дружище, я думаю, эти таблетки аспирина тебе не повредят, - сказал я. - Даже могут помочь, если у тебя жар. И ты уснешь.
Я заставил его проглотить три таблетки и потом подоткнул под него одеяло.
- В доме есть женщины? - спросил я.
- Нет. Меня это озадачило. Деревня почти пустая. Всех женщин и детей переправили в долину. Здесь осталось в общей сложности двенадцать мужчин и мальчиков.
- Тебе известно, когда ушли женщины и дети?
- Похоже, что они ушли за несколько дней до моего прихода. Этот человек, которого ты видел, сын старика, что жил здесь раньше. Он умер уже много лет назад. Сын дурак и никогда ничего не знает толком. Если ты задаешь ему вопрос, он смотрит на тебя, будто не понимает. Но в каких-то практических вещах он кое-что смыслит - принесет тебе еды, найдет постельное белье, а вот парень его довольно смышленый малый.
Виктор закрыл глаза, и у меня появилась надежда, что он уснет. Мне казалось, я знаю, почему женщины и дети покинули деревню. Это произошло после того, как исчезла девушка из долины. Их предупредили, что непредвиденные события могут случиться на Монте Верита. Я не посмел сказать об этом Виктору. Мне очень хотелось, чтобы он согласился на мою просьбу и позволил перенести его в долину.
К этому времени совсем стемнело, и я почувствовал, что проголодался. Я прошел через какие-то темные клетушки и оказался на задворках дома. Там никого не было, кроме мальчика. Я попросил его принести мне какой-нибудь еды. Он сразу же понял и принес хлеба, масла и сыра. Пока я ел в гостиной, он стоял и смотрел на меня. Виктор все еще лежал с закрытыми глазами, и я думал, что он спит.
- Он поправится? - спросил мальчик. Слава богу, он говорил не на патуа.
- Думаю, да. Если мне удастся найти кого-то, кто поможет отнести его к доктору в долине.
- Я помогу вам, - сказал мальчик. - Я и два моих друга. Мы должны успеть сделать все завтра. Потом будет трудно.
- Почему?
- Да тут целый день будут уходить, приходить, люди из долины придут. Начнется заваруха. Мы с друзьями тоже пойдем с остальными.
- А что должно произойти?
Он колебался, не зная, что ответить, потом взглянул на меня быстрыми умными глазами.
- Не знаю, - сказал он и скользнул на темные задворки.
С кровати донесся голос Виктора.
- Что сказал мальчишка? Кто придет сюда из долины? - спросил он.
- Не знаю, - ответил я беспечно. - Может, какая-нибудь экспедиция. Но он предложил помочь снести тебя вниз в долину.
- Здесь никогда не бывает экспедиций, - сказал Виктор. - Должно быть, это какая-то ошибка.
Напрягая голос, он позвал мальчика и, когда тот появился, заговорил с ним на патуа. Мальчику было явно не по себе: он был скован и нехотя отвечал на вопросы. Несколько раз в разговоре оба они упоминали Монте Верита. Потом мальчик ушел обратно внутрь дома, и мы с Виктором остались вдвоем.
- Ты что-нибудь понял из нашего разговора? - спросил он.
- Нет.
- Мне все это очень не нравится. В этом есть что-то странное. Я это чувствую все время, с тех пор как я свалился здесь. Люди что-то скрывают, недоговаривают. Мальчишка сказал, что люди рассердились из-за того, что произошло в долине. Ты слышал что-нибудь об этом?
Я не знал, что сказать. Виктор не сводил с меня пристального взгляда.
- Хозяин гостиницы в долине не очень-то был словоохотлив. Но он почему-то усиленно отговаривал меня от похода на Монте Верита.
- И какие он приводил доводы?
- Никаких особых доводов. Просто сказал, что могут быть какие-то беспорядки.
Виктор молчал. Я чувствовал, что он размышляет над моими словами.
- Ты не знаешь, в долине случайно не исчезла женщина? - спросил он.
Лгать было бесполезно.
- Я слышал, что пропала девушка. Но не знаю, правда ли это.
- Это все равно окажется правдой. В этом-то все дело.
Он долго молчал, а я не видел его лица - оно оставалось в тени. В комнате горела всего одна лампа, светившая тусклым бледным светом.
- Тебе необходимо завтра же подняться на Монте Верита и предупредить Анну, - наконец вымолвил он.
Мне кажется, я этого ждал. Я только спросил, как это сделать.
- Я могу нарисовать тебе дорогу, - предложил он. - Но ты и так не заблудишься. Иди прямо по старому руслу все время на юг. Дождей еще не было, и ты легко пройдешь. Если ты выйдешь до рассвета, впереди у тебя будет целый день.
- Что я должен делать, если попаду туда?
- Ты должен оставить письмо, как я это делаю, а потом уйти. Они не придут за ним, пока ты там. Я тоже напишу. Я расскажу Анне, что болен и лежу здесь и что неожиданно появился ты после двадцатилетнего отсутствия. Знаешь, пока ты разговаривал с мальчиком, я все думал, что это какое-то чудо. У меня странное чувство, будто тебя прислала сюда Анна.
Глаза его сияли прежней мальчишеской верой, которую я хорошо помнил.
- Может быть, - сказал я. - Либо Анна, либо то, что ты называл моей горной лихорадкой.
- А это разве не одно и то же?
Мы долго глядели друг на друга в тишине маленькой темной комнаты. Потом я отвел глаза, позвал мальчика и попросил его принести мне постель и подушку.
Устроился я на полу возле кровати Виктора.
Во сне он метался и тяжело дышал. Я несколько раз подходил к нему, дал ему еще аспирина и воды. Он сильно потел, а я не знал, хорошо это или плохо. Ночь мне казалась бесконечной, я почти не спал. Мы оба бодрствовали, когда начал бледнеть ночной мрак.
- Тебе пора двигаться, - сказал он.
Подойдя к нему, я со страхом увидел, что кожа его покрыта испариной. Ему явно стало хуже, и он еще больше ослабел.
- Передай Анне, что ей и всем им грозит большая опасность, если придут люди из долины, я в этом уверен, - сказал он.
- Я это все ей напишу.
- Она знает, что я люблю ее. Я говорю ей об этом во всех моих письмах, но ты скажи еще раз. И подожди в лощине. Тебе, может быть, придется ждать часа два или три, а то и дольше. Затем ты вернись к стене и поищи ответ на каменной табличке. Она непременно будет там лежать.
Я дотронулся до его холодной руки и вышел в студеное предрассветное утро. Когда я поглядел на небо, сердце впервые сжалось от какого-то недоброго предчувствия - все вокруг было обложено облаками. Они были не только подо мной и скрывали дорогу, которой я поднимался из долины накануне вечером, они были прямо здесь, в тихой деревушке, окутывая туманом крыши хижин, они были и надо мной, там, где тропа вьется через кустарник и пропадает на склоне горы.
Тихо, нежно облака коснулись моего лица и проплыли мимо, так и не растаяв, не рассеявшись. Влага клеилась к волосам и рукам, я ощущал ее во рту. В этой полумгле я стоял, озираясь, всматривался то в одну сторону, то в другую, не зная, на что решиться. Привычный инстинкт самосохранения говорил, что я должен вернуться. По правилам горной науки, еще не полностью забытым, пускаться в путь в ненастную погоду, когда вокруг сплошной туман, было безумием. Но и остаться здесь, в деревне, и видеть глаза Виктора, полные терпеливого ожидания, было бы просто невыносимо. Он умирал, и мы оба это знали. А у меня в нагрудном кармане лежало его последнее письмо к жене.
Я повернулся лицом к югу, а облака все еще плыли мимо, медленно, упорно сползая вниз с вершины Монте Верита.
Я начал подниматься…
Виктор сказал, что я доберусь до вершины за два часа. А если встающее солнце будет у меня за спиной, времени понадобится даже меньше. С собой у меня был путеводитель - очень приблизительный набросок местности, сделанный накануне Виктором.
Не прошло и часа, как я понял, что совершил оплошность - в такую погоду мне вообще не следовало ориентироваться по солнцу. Облака неслись мимо, холодный туман лип к лицу. И они, эти облака и туман, скрыли от меня извилистое русло, по которому я шел еще каких-нибудь пять минут назад, а сейчас там повсюду уже забили горные ручьи, выворачивая со дна комья земли и камни.
Когда переменился абрис ландшафта, исчезли торчащие корни, кустарники, и ноги осторожно нащупывали путь среди голых скал, оказалось, что время перевалило за полдень. Значит, все усилия были впустую и произошло худшее - я сбился с дороги. Я повернул обратно, но не мог найти русла, которое завело меня так далеко. Я вышел к другому ложу ручья, но оно уходило на северо-восток и было уже размыто осенними дождями. Стремительный поток низвергался со склона горы. Одно неверное движение - и он бы смыл и унес меня, в клочья разодрав руки, судорожно цепляющиеся за выступы в камнях.