По телу врачей, полицейских, мальчиков побежали мурашки.
А во внезапных полуночных потемках электрический стул обратился в очаг, на котором старик сверкал будто рождественская елка.
Полицейские отпрянули, врачи наклонились вперед, и так же наклонились уродцы, чьи глаза горели голубым огнем.
Человек с картинками, рука - на выключателе, смотрел на старого-престарого старика.
Старик был несомненно мертв, мертвее некуда, но заключен в живую оболочку электричества. Оно роилось на холодных раковинах ушей, мерцало в глубоких, точно заброшенный каменный колодец, ноздрях. Оплетало голубыми угрями его пальцы, подобные ножкам богомола, и тонкие, как у кузнечика, колени.
Губы Человека с картинками раздвинулись, возможно, он кричал, но никто не слышал его сквозь оглушительный гул, треск, разряды и шипение электричества, которое пронзило и скользило, со всех сторон обвило человека и сковавший его стул. "Оживай!" - звучало в гуле и шипении. "Оживай!" - кричали бушующие вспышки и цвета. "Оживай!" - кричал рот мистера Мрака, и никто, кроме читающего по губам Джима, не слышал его громоподобный голос, и Вилл тоже кричал: "Оживай!" - страстно желая, чтобы старик ожил, зашевелился, задергался, зазвучал, пропитался жизненными соками, увлажнил рот слюной, дал волю духу, расплавил восковую душу…
- Он мертв! - Но и Вилла никто не слышал, как ни силился он перекричать рокот разрядов.
"Оживай!" Губы мистера Мрака смаковали это слово. "Оживай. Оживай". Рывком он двинул переключатель в крайнее положение. "Жить, жить!" Где-то динамо-машины протестующе взвизгнули, взвыли, взревели, выжимая из себя чудовищную энергию. Разряды приобрели бутылочно-зеленый цвет. "Мертвый, мертвый", - твердил про себя Вилл. "Оживай, оживай!" - кричали машины, кричали вспышки огня, кричали рты полчищ лиловато-синих тварей на разрисованной плоти.
Вот волосы старика вздыбились жестким облачком. Стекающие с ногтей искры рассыпались шипящими брызгами на сосновых досках. Зеленые жилки сновали челноком в мертвых веках.
Человек с картинками яростно нагнулся над старым-престарым, мертвым-премертвым созданием, звериные стаи его тонули в поту, а правая рука повелительно молотила воздух: "Жить, жить".
И старик ожил.
Вилл охрип от собственного крика.
Но никто не слышал его.
Потому что в эту минуту, словно разбуженное громовым раскатом, словно электрическое зарево стало новой зарей, одно мертвое веко медленно поднялось.
Уродцы смотрели в изумлении.
Где-то в гуще грозы Джим тоже кричал, потому что Вилл, сжимая его локоть, чувствовал, как крик рвется наружу через его кости, а тут еще губы старика раздвинулись и между ними и сшитыми вместе зубами с шипением забегали жуткие зигзаги.
Человек с картинками умерил гудение тока. После чего повернулся, упал на колени и простер вперед одну руку.
Там наверху, на помосте, под рубашкой старика что-то чуть-чуть колыхнулось, словно осенний лист.
Уродцы выдохнули.
Древний старик вздохнул.
"Ну да, - подумал Вилл, - они дышат за него, помогают ему, заставляют жить".
Вдох, выдох, вдох, выдох - точно разыгрывалась какая-то сцена. Что тут скажешь… или сделаешь?
- …легкие - так… так… так… - шептал кто-то.
Ведьма Пылюга в ее стеклянной будке сзади?
Вдох. Уродцы дышали. Выдох. Их плечи опускались.
Губы древнего старика трепетали.
- …сердце - биться… раз… два… так… так…
Снова Ведьма? Вилл не смел оглянуться.
На шее старика слабо затикала вена.
Медленно-медленно правый глаз старика открылся совсем и остановился, таращась, словно линза сломанного фотоаппарата. Точно вы смотрели в дыру в космосе, бездонный провал. Старик оттаивал.
Мальчики внизу похолодели.
А старый, познавший жуткие кошмары глаз в окружении фарфоровых осколков лица был так широк, и так глубок, и настолько жив сам по себе, что откуда-то со дна его выглянул злой племянник и уставился на уродцев, врачей, полицейских и на… Вилла.
Вилл увидел себя, увидел Джима - две крохотных фигурки, отраженные в этом глазу. Моргни сейчас старик, и фигурки будут раздавлены его веком!
Человек с картинками, стоя на коленях, повернулся, успокаивая всех улыбкой.
- Джентльмены, мальчики, перед вами поистине человек, живущий молниями!
Второй полицейский рассмеялся так, что его рука соскользнула с кобуры.
Вилл подвинулся вправо.
Влажное пятнышко старого глаза тоже подвинулось, засасывая его своей пустотой.
Вилл дернулся влево.
Туда же дернулся слизистый взгляд, одновременно холодные губы старика раздвинулись, освобождая путь подобию гулкого прерывистого вдоха. Глубоко в недрах тела родился голос; ударяясь рикошетом о сырые каменные стены старческой плоти, он вырвался изо рта:
- …пожаловать… мммммм…
Слово провалилось обратно.
- пожа… ломмм… мммм…
Полицейские подтолкнули друг друга, одинаково улыбаясь.
- Нет! - внезапно воскликнул Вилл. - Это не спектакль! Он был мертв! Он снова умрет, если вы отключите ток!..
Вилл зажал себе рот рукой.
"Боже, - подумал он, - что я делаю? Хочу, чтобы он ожил, простил нас и не трогал! Но, боже мой, еще больше я хочу, чтобы он оставался мертв, хочу, чтобы все они умерли, у меня все внутри сжимается от страха!"
- Простите… - прошептал Вилл.
- Ничего! - крикнул мистер Мрак.
Уродцы обрушили на Вилла град презрительных взглядов. А что же статуя на холодно шипящем стуле? Веки древнего старика склеились сами собой. Рот провалился - пузырь желтого ила в серной ванне.
Человек с картинками рывком сдвинул переключатель на одно деление, оскалив зубы в улыбке. Сунул стальную шпагу в руку старика, похожую на пустую перчатку.
С подобной зубчикам заигранной музыкальной шкатулки щетины старых щек заструилось электричество. Глубокий глаз раскрылся вдруг, точно отверстие от пули. Отыскав Вилла, он алчно пожирал его образ. Губы пенились:
- Я… вввидел… эти… мальчччики… прокралисссь… в… шшша-тер… шшш…
Пересохшие легкие вобрали воздух и прокололи влажный воздух слабыми всхлипами:
- Мы… репетировали… и я решшшил… исссполнить трюк… прикинуться… мертвым.
Снова пауза, чтобы глотнуть кислород, точно пиво, глотнуть электричество, точно вино.
- …нарочно упал… сссловно… я… умммираю… Эти… мальчччики… закричччали… убежали!
Старик вылущивал слог за слогом.
- Ха. - Пауза. - Ха. - Пауза. - Ха.
Электричество строчило шепчущие губы.
Человек с картинками тихо кашлянул.
- Этот номер утомляет мистера Электрико…
- Конечно, конечно. - Один из полицейских вздрогнул. - Виноват. - Он козырнул. - Замечательный номер.
- Отличный, - подхватил один из врачей.
Вилл живо оглянулся, хотел посмотреть на рот, произнесший это слово, но между ним и врачом стоял Джим.
- Мальчики! Двенадцать бесплатных пропусков! - Мистер Мрак протянул руку. - Держите!
Джим и Вилл не пошевельнулись.
- Ну? - произнес один полицейский.
Вилл робко приготовился взять билеты пламенного цвета, но замер, услышав вопрос мистера Мрака.
- Как вас звать?
Полицейские подмигнули друг другу.
- Говорите, ребята.
Молчание. Уродцы ждали.
- Саймон, - сказал Джим. - Саймон Смит.
Рука с билетами сжалась.
- Оливер, - сказал Вилл. - Оливер Браун.
Человек с картинками глубоко вздохнул. Дружно вздохнули уродцы! Видимо, этот мощный вздох встряхнул мистера Электрико. Шпага его качнулась, и кончик ее уколол искрой плечо Вилла, потом, шипя сине-зелеными разрядами, скользнула к Джиму. Его плечо поразила молния.
Полицейские рассмеялись.
Раскрытый глаз древнего старика сверкал.
- Дарую титул… глупцццам и балбесссам… дарую… титул… мистера Хилого… и… мистера Бледного!..
Шпага еще раз коснулась их плеч. Мистер Электрико завершил обряд.
- Коррроткой… ссскорбной… жжжизни… вам обоим!
Щель его рта сомкнулась, веки голого глаза слиплись. Задерживая дыхание в погребах своей груди, он насытил кровь искорками, словно пузырьками темного шампанского.
- Билеты, - бормотал мистер Мрак. - Бесплатное катание. Бесплатное катание. Приходите в любое время. Приходите. Приходите.
Джим схватил, Вилл схватил билеты.
Подпрыгнув, они бросились вон из шатра.
Полицейские не спеша последовали за ними, улыбаясь налево и направо.
Врачи, похожие на призраков в своих белых халатах, тоже вышли, но не улыбаясь.
Мальчики уже съежились на заднем сиденье полицейской машины.
Им явно не терпелось отправиться домой.
II. ПРЕСЛЕДОВАНИЯ
Глава двадцать пятая
Она чувствовала ожидающие ее в каждой комнате зеркала, подобно тому как вы, не открывая глаз, чувствуете, что за окном выпал первый в году снег.
Мисс Фоули еще несколько лет назад заметила, что дом населен ее светлыми тенями. А потому лучше вовсе не глядеть на холодные слои декабрьского льда в прихожей, в ванной, над письменным столом. Лучше плавно скользить по тонкому льду. Не останавливаясь - под грузом твоего внимания лед может треснуть. А провалившись, можешь кануть в такую холодную, такую глубокую пучину, где покоится все Минувшее, высеченное на мраморе могильных плит. Ледяная вода проникнет в твои сосуды. Пригвожденный к порогу зеркала, ты навсегда застынешь на месте не в силах оторвать свой взгляд от ликов Времени.
Вот и в эту ночь, при звуках затихающего эха бегущих ног трех мальчуганов, она ощущала, как в зеркалах ее дома падает снег. Хотелось пробиться сквозь рамы, чтобы изведать, какая там погода. Но мисс Фоули боялась, как бы тогда все зеркала не слились в миллиардном повторении ее, в армию женщин, шагающих вдаль, превращаясь в девушек, вереницу девушек, превращающихся в крохотных детей. От такого множества людей, втиснутых в один дом, не хватит воздуха для дыхания.
Как же ей быть с зеркалами, с Виллом Хэлоуэем, Джимом Найтшейдом и… с этим племянником?
Странно. Почему не сказать - "моим племянником"?
"Потому, - ответила она себе, - что с первой минуты, как он переступил порог этого дома, он был посторонним, его лицо не убеждало, и я все ждала… чего?"
Эта ночь. Луна-Парк. "Музыка, - говорил племянник, - которую непременно надо услышать. Карусель, на которой непременно следует прокатиться. Держаться подальше от лабиринта, где дремлет зима. Плыть по кругу на карусели, где царит дивное лето, сладостное, как клевер, донник и дикая мята".
Мисс Фоули выглянула в окно на ночной газон, с которого еще не собрала разбросанные броши. Что-то подсказывало ей: племянник рассыпал их, чтобы отделаться от двух мальчиков, способных помешать ей воспользоваться билетом, который она теперь взяла на каминной полке.
КАРУСЕЛЬ. НА ОДНО ЛИЦО
Она ожидала, что племянник вернется. Но время идет, придется действовать самой. Что-то предпринять - нет, не причиняя вреда этим Джиму и Виллу, лишь умеряя возможность помех с их стороны. Никто не должен становиться между нею и племянником, нею и каруселью, нею и чудным скольжением в объятиях лета.
Так сказал племянник - не говоря ни слова, просто держа ее руку и дыша своим маленьким розовым ртом ей в лицо запахом яблочного пирога.
Мисс Фоули подняла телефонную трубку.
Через весь город она видела свет в окнах каменного здания библиотеки, как его видел весь город все эти годы. Набрала номер. Ответил тихий голос. Она сказала:
- Библиотека? Мистер Хэлоуэй? Это мисс Фоули. Учительница Вилла. Пожалуйста, приходите через десять минут в полицейский участок, чтобы встретиться со мной… Мистер Хэлоуэй?
Пауза.
- Вы слушаете?..
Глава двадцать шестая
- Готов поклясться, - сказал один врач. - Когда мы туда приехали… этот старик был мертв.
Возвращаясь в город, "скорая помощь" и полицейская машина остановились на перекрестке. Один из врачей обратился к полицейским. Один из полицейских крикнул в ответ:
- Ты шутишь!
Врачи, сидя в своей машине, пожали плечами.
- Ага. Точно. Шучу.
Они проехали вперед, и лица обоих были такие же спокойные ибелые, как их халаты.
Полицейские ехали следом, Джим и Вилл по-прежнему жались друг к другу на заднем сиденье, они порывались что-то объяснить, но тут полицейские начали переговариваться, вспоминая со смехом все, что происходило, и тогда Вилл и Джим насочиняли всякую всячину, снова назвались вымышленными именами и заявили, что живут по соседству с полицейским участком, за углом.
Попросив, чтобы их высадили у двух домов с темными окнами, они взбежали каждый на свое крыльцо и взялись на дверные ручки, когда же патрульная машина завернула за угол, спустились, прошли следом за ней и остановились перед освещенным желтыми лампами участком (словно в полночь откуда-то взялось солнце), и Вилл, оглянувшись, увидел на лице Джима отражение всех событий прошедшего вечера, а сам Джим смотрел на окна участка так, словно его помещения в любую минуту мог поглотить мрак, навсегда погасив все огни.
"Когда мы возвращались в город, - сказал себе Вилл, - я выбросил свои билеты. Но гляди-ка… Джим по-прежнему держит в руке свои".
Вилла пробрала дрожь.
О чем думает Джим, чего он хочет, что замышляет теперь, когда мертвец ожил, но живет лишь огнем раскаленного добела электрического стула? Продолжает ли страстно любить луна-парки? Вилл изучал лицо Джима. И улавливал в его глазах какие-то сигналы, ведь Джим как-никак оставался Джимом, пусть даже скулы его сейчас озарял бесстрастный свет Правосудия.
- Начальник полиции, - заговорил Вилл. - Он нас выслушает…
- Ага, - отозвался Джим. - Ровно столько, сколько ему понадобится, чтобы вызвать санитаров. Черт возьми, Вильям, черт побери - да я сам не верю тому, что произошло за последние двадцать четыре часа.
- Тогда мы должны пойти выше, но не сдаваться теперь, когда знаем, в чем дело.
- А в чем дело? Что такого уж плохого сделал этот Луна-Парк? Напугал женщину Зеркальным лабиринтом? Она сама себя напугала, скажет полиция. Совершил ограбление? Допустим - где грабитель? Спрятался в шкуре какого-то старика? Кто нам поверит? Кто поверит, что древний старик когда-либо был двенадцатилетним мальчиком? В чем еще дело? Пропал торговец громоотводами? Да, пропал, и осталась его сумка. Но он мог просто покинуть город, и все тут…
- А тот карлик на помосте…
- Я видел его, ты видел его, вроде бы он похож на того продавца, согласен, но опять-таки - можешь ты доказать, что он когда-либо был большой? Не можешь, как не докажешь, что Кугер когда-либо был маленьким. И стоим мы тут с собой на тротуаре, Вилл, без всяких доказательств, одни только слова о том, что видели, и мы всего лишь мальчишки, кому поверят - нам или владельцу Луна-Парка, где полицейские так славно повеселились. Здорово мы вляпались. Если бы, если бы только мы могли еще как-то извиниться перед мистером Кугером…
- Извиниться? - вскричал Вилл. - Перед крокодилом-людоедом? Силы небесные! Тебе до сих пор не ясно, что мы никогда не поладим с этими ульмами и гофами!
- Ульмы? Гофы? - Джим посмотрел на него задумчиво, потому что так мальчики называли тяжеловесных, неуклюжих тварей, которые являлись им в сновидениях.
Ульмы в кошмарах Вилла тараторили и стонали, и у них совсем не было лиц. Гофы, снившиеся Джиму, напоминали чудовищные грибы из безе, которые росли, питаясь крысами, а те кормились пауками, такими огромными, что они, в свою очередь, кормились кошками.
- Ульмы! Гофы! - подтвердил Вилл. - Ты хочешь, чтоб на тебя обрушился десятитонный сейф? Посмотри, что уже приключилось с двумя людьми - мистером Электрико и этим ужасным безумным карликом! На этой проклятой машине с человеком все что угодно может произойти. Мы это знаем, сами видели. Может, они нарочно сплющили так продавца громоотводов, а может быть, что-то не заладилось. Так или иначе, его смотало в клубок в соковыжималке, по нему проехал паровой каток, и он до того свихнулся, что даже не узнает нас! Этого мало, Джим, чтобы напугать тебя до смерти? Кстати, может, и мистер Кросетти…
- Мистер Кросетти уехал в отпуск.
- Может быть, да, может быть, нет. Ты видел его парикмахерскую. Видел объявление: "ЗАКРЫТО ПО БОЛЕЗНИ". Чем это он заболел, Джим? Объелся сладостями в Луна-Парке? Перекатался на крутящихся качелях?
- Кончай, Вилл.
- Нет, сэр, я не кончу. Спору нет - эта карусель уж очень заманчивая. Думаешь, мне хочется всю жизнь оставаться тринадцатилетним? Нет уж! Но ей же богу, Джим, скажи правду, тебе в самом деле хочется стать двадцатилетним?
- О чем еще мы говорили все лето?
- Верно, говорили. Но если броситься, очертя голову, в эту волочильную машину, которая вытянет в длину твои кости, Джим, потом ты не будешь знать, что делать с этими костями!
- Я буду знать, - прозвучали в ночи слова Джима. - Я - буду.
- Конечно. Ты просто уйдешь, Джим, и оставишь меня здесь.
- Ну почему, - возразил Джим, - я тебя не оставлю, Вилл. Мы будем вместе.
- Вместе? Ты - ростом на полметра выше, длинные руки-ноги? Глядишь на меня сверху вниз, и о чем нам с тобой говорить? Мои карманы набиты веревочками для бумажных змеев, шариками и узорчатыми листьями, а ты развлекаешься на свой лад с пустыми, чистенькими карманами - мы об этом будем говорить? И ты будешь бегать быстрее и бросишь меня…
- Я никогда не брошу тебя, Вилл…
- Бросишь и не оглянешься. Ладно, Джим, давай бросай меня, потому что со мной ничего не случится, если я буду сидеть под деревом и играть сам с собой в ножички, пока ты там сходишь с ума, заражаясь пылом коней, которые скачут по кругу как одержимые, но слава богу, они больше не скачут…
- А все из-за тебя! - крикнул Джим и осекся.
Вилл подобрался, сжимая кулаки.
- По-твоему, я должен был позволить подлому юному злыдню стать достаточно взрослым злыднем, чтобы он оторвал нам головы? Пусть себе скачет по кругу и харкает нам в глаза? И ты тоже там, вместе с ним? Машешь рукой, сделал круг, опять помахал: пока! А я чтоб стоял на месте и только махал в ответ - ты этого хочешь, Джим?
- Угомонись, - сказал Джим. - Ты же сам говоришь - теперь уже поздно. Карусель сломана…
- А когда ее починят, они прокрутят этого жуткого старика Кугера в обратную сторону, сделают достаточно молодым, чтобы он мог заговорить и вспомнить наши имена, и тогда они погонятся за нами не хуже каких-нибудь каннибалов - или только за мной, если ты надумал поладить с ними и сказать мое имя и где я живу…
- Я не способен на это, Вилл. - Джим тронул его за плечо.
- О Джим, Джим, ты ведь соображаешь? Все в свое время, как говорил нам проповедник в прошлом месяце, шаг за шагом, один плюс один, а не два плюс два, вспомни!..
- Все в свое время… - повторил Джим.
Тут до них донеслись голоса из полицейского участка. В одном из кабинетов справа от входа говорила женщина, и ей отзывались мужчины.
Вилл кивнул Джиму, они живо протиснулись сквозь кусты и заглянули в окно.
В кабинете сидела мисс Фоули. Тут же сидел отец Вилла.