Она подтащила сундук почти вплотную, вылезла из щели между ним и стеной, шумно выдохнула, выпутывая пряди волос из ожерелья трясущимися от напряжения руками. Снова удивилась: как же она его выдернула из угла, даже и не заметила! Наклонилась, уперлась руками и стала, кряхтя, придвигать вплотную к стене. Наконец тяжелый ящик встал, как надо. И она, оглядев, пощупав края, снова отошла к скрине у дверей, где в мешочках лежали её нужные и всем в племени знакомые вещи: перья ночных и дневных птиц, клыки да когти убитых охотниками зверей, шкурки летних бабочек, скорлупа, сушёные коконы червя-болотника, пучки трав и ягоды в коробочках из коры.
Для охорона ей нужны перо ночное и дневное, она их поженит между собой, сплетёт колыбель из травы-семейки и, заплетя в кольцо деревянного засова, произнесёт нужные слова. И тогда перья будут держать замок так, что, кроме её руки и её шёпота, никто не откроет крышку. Не каждый и увидит сундук, даже если расшвыряет все вещи, наваленные сверху.
- Сейчас, погодь, да, - шептала она в ответ на горестные и деловитые крики из деревни, а толстые пальцы уже плели травяную цепку из прочных стеблей семейки, - вот только навешу, шепну и прибегу.
Охорон получился хороший, прочный. Берита зубами затянула последнюю петлю, стараясь как можно сильнее смочить узел слюной. Повернулась.
С приоткрытой крышки сундука смотрела жёлтыми глазами плоская голова на длинной шее, покачивалась. Рука с охороном повисла вдоль сбившейся юбки. Ноги ослабели, и Берита оперлась свободной рукой на край скрини.
- Я… - голос сорвавшись, пискнул мышью. В голове билось, вот, дожадничала, и с Корой связалась, ох, дура. Всё отберут, всё…
Она ждала слов гостя, не имея сил отвести глаз от жёлтого взгляда. Но голова молча покачивалась из стороны в сторону. А снаружи всё кричали, и кто-то издали помянул её имя, со злостью. Там… там уж все женщины собрались, кто умеет хотеть, ждут, потому что она знахарка, она должна им сказать, чего захотеть, чтоб не вышло хуже. Надо идти.
- Надо идти мне, - обратилась к мерному качанию головы. И, не дождавшись ответа, проследила взглядом, как узкое серое тулово обвивает сундук, а хвост уже нырнул внутрь, туда, где лежат её, Бериты, Вещи. Тайные, такие нужные ей.
- Зачем же, - зашептала и сделала шаг, а свободной рукой нащупала на кожаном шнурке пояса свой нож.
- Сшшш… - раскрылась серая с розовым пасть, светляком мелькнул двуострый язык. Берита замерла, пытаясь понять. И ещё шагнула.
- Я ведь всю жизнь и никогда для себя. Всё для вас, - поклонилась быстро, не опуская лица, и сама стала похожей на толстую короткую змею, - как велено, служила для здоровья нашего, женщинам рожать и для деточек. Не надо!
Пасть закрылась, но скрипнула крышка сундука, и серое тулово, шевелясь, полилось вслед за хвостом внутрь, перетекая по углам извивами.
Берита ещё шагнула. В груди глухо тукало сердце, а в голове мысли крутились, как мусор в речном водовороте. Зачем же так? Была ей радость только эта. От мужа-мужчины и от красоты своей она отказалась когда-то, много дождей назад. И вот пришли отобрать. А ей осталось и жить-то немного: Берита ходила смотреть в болотное окно на границе мира, видела срок. И как доживать? Как сумасшедшая Кора? По соседкам бегать?
- Оставь, что давали, - смотрела на змеиную голову уже сверху, а потная рука сжимала удобную рукоятку, - мне давно дали и навсегда. По самую мою смерть. Обещали так.
Свет жёлтых глаз потускнел. Гость кивнул, и Берита затаила дыхание. Но не кивок согласия, просто голова отвернулась, заглядывая в сундук.
- Не надо… - шагнула ещё и протянула руку с охороном. Кольца, покрытые серой шкурой, змеились, шурша в сундуке, и вот голова показалась снова. А в пасти, сверкая, любимое Бериты, то, что держала в руках так часто и не могла надышаться, любуясь.
- Н-нет, - старая рука со сведёнными пальцами мелькнула и схватила серую шею, прямо под плоской головой, - отдай!
- Ссссссс, - пасть не открывалась, чтоб не уронить взятого.
И тогда, глядя внимательно на руку, как на чужую, Берита подняла нож, чьё полукруглое лезвие блестело, как серп Большого Охотника, и, поднеся к схваченной шее, полоснула. Сипение оборвалось. Зазвенело любимое, упав внутрь, туда, откуда было взято. Шмякнулась поверх отрезанная плоская голова с тусклыми глазами и вялым шнурочком языка. А тулово уже всё было там. Берита со всей силы захлопнула крышку и, налегая, притиснула сверху, чтоб разбухший деревянный засов вошел в петли.
- Берита, жена старого Беру, - крик пришёл издалека, а может, и был, только не слышала раньше.
Крышка лежала плотно, и ничего не было видно снаружи, вообще ничего: ни капель крови, ни кончика хвоста. Старуха стояла, машинально обтирая краем юбки лезвие ножа, смотрела на крышку. Потянулась было открыть, заглянуть, может, привиделось ей. Но обругала себя злым шёпотом. Подхватив с пола, ловко вплела в петли засова охорон из чёрного и белого перьев.
- Как ночь ко дню, как муж к жене, прилипни, прорасти, никого не пусти, до светлого утра, до шёпота моего, - пропела, с облегчением глядя, как завиваются травяные жилки, пронизывая и оплетая дерево замка.
И крикнула в полный голос:
- Иду, тут я!
Закидала циновками тихо стоящий сундук. Осмотрев яркое лезвие в ночном свете, сунула нож в маленькие ножны на поясе. И заторопилась к выходу, переваливаясь.
Когда добралась по шатающимся мосткам в гущу людей, то уже была спокойна, всё подмечала вокруг и даже порадовалась: не так страшно, как ночь о том кричала. Из растрёпанных хижин голосили, убивались о курах и намокшем зерне, рыдала и смеялась молодая жена одного из охотников, прижимая к себе орущего сына, он спрятался с испуга в чуланчике, а мать билась, думая: утонул, упав с мостков. Когда почти дошла к большой хижине старого Тику, дёрнул за локоть мужчина, стоящий на проваленных мостках, рассказал: двое детей пропали, и матери их не придут.
- Тола камнем сидит, первый он у ней, а вторая кричит, рыбой бьётся, толку не будет. Вы уж там сами.
- Чини давай, - огрызнулась сочувственно и пошла дальше, хватая рукой хлипкие перила и подбирая другой юбку, чтоб не упасть.
В большой хижине было тихо. Шептались женщины, сидя большим кругом, и, когда Берита показалась в дверях, заслоняя свет, все лица забелели навстречу, и глаза, широко открытые, блеснули из темноты.
- Иди к нам, Берита, - зашелестело со всех сторон. Кто-то из женщин заплакал, и на неё шикнули.
- Скажи, Берита, что думать, чего хотеть?
Фигуры шевелились, освобождая ей место напротив двери. По крыше, треща жердинами, ползали мужчины, укрывая остов наспех набранными листьями песчаницы.
Берита прошла, дотрагиваясь до мокрых женских голов. Грузно уселась на свое место. Тихонько, скрытно от всех положила руку на рукоять ножа.
- Все тут? Все, кто может?
- Да, Берита…
- Подождём, когда крышу сделают. Молодые все целы?
- Целы, что им сделается, друг за дружку держались, - нервно крикнула молодайка напротив, - а вот сыночек Самумы, и первенький Толы…
- Тихо! - Берита подняла руку. Загомонившие женщины смолкли. Но в тишине одна сказала еле слышно:
- Давай попросим, Берита, пусть вернут детей, - и смолкла, сама испугавшись сказанного.
Свет убывал, ложились на крышу широкие длинные листья. Мужчины тоже примолкли и работали быстро, торопясь скорее закончить и уйти от женской ворожбы. Большая комната пахла женскими телами, их страхом, и ещё наплывал из угла кислый и острый запах. Берита принюхалась. Снова Тику сидел один и глотал настойку из трав и болотника. Но женщины ждали, смотрели на неё большими, блестящими от тревоги глазами, и надо было говорить с ними.
- Ветер ли, дождь, а то холод приходит, или Большой Охотник злится и не дает еды, мы знаем: смерти идут к нам, и даже в яркие дни бывает так, что заблудится дочь в лесу, упадёт сын со скалы в стремнину. Вы все это знаете.
- Знаем… - прошелестело по кругу и померкли глаза, головы опустились.
- Нет нужды просить, если судьба так повернулась, - а внутри её толкнулось тихонько насмешливое: "Судьба, говоришь, Берита?" - и она сказала громче, чтоб заглушить голос:
- Много просить - больше потерять, это я вам говорю, я ваших детей принимала и лечила, и вас и мужей ваших. Сейчас закроется крыша, и я вам скажу. А вы мне верьте.
- Да, Берита…
Стало тихо. Шелестели вздохи в наступающем мраке, шелестели листья на крыше, и покашливали мужчины. И вот, оставив только одно отверстие, под самым глазом Ночного Охотника, мужчины с шумом слезли, и шаги их стали удаляться по скрипучим мосткам. А там, куда они шли, всё замолкало - разговоры, крики и даже плач. Люди знали: нельзя мешать женщинам хотеть, надо сидеть тихо и только думать о том, чтобы у них получилось.
Темнота стояла в большой просторной комнате, как вода в тени. И только в оставленную дыру смотрел белый глаз Большого Охотника. Столб света падал в центр и высвечивал постеленную круглую циновку с вытканным звездой узором. В промежутках меж чёрных лучей красным прочерчены линии к самым краям. Женщины сидели, поджав под себя ноги, каждая на острие луча и плотно прижимали ладони одна к другой, смыкая круг в целое. Рассеянный свет еле-еле показывал лица с чёрными глазами-провалами и линией закрытого рта - каждое похоже на лик Охотника.
Берита держала руки, как и они, на весу, касалась сухими ладонями: правой - горячей ладони Ронки, левой - подрагивающей влажной ладони Сании. Первый раз Сания сидит в круге, но она уже родила двоих, женской силы в ней много, боится пока, ну ничего, привыкнет. За жизнь несколько раз приходится собирать женщинам племени большой круг, и это не то, что пожелать молоку не киснуть или вернуть убежавшего за околицу ребенка.
Берита лица к Охотнику не поднимала. Смотрела на женщин, по очереди на каждую. И с мыслями собиралась. Она пока не знала, что будут хотеть, но не сильно волновалась, потому что не всё нужно знать наперёд: боги всегда здесь. Надо просто начать…
- Из времени до времени и через время, - сказав, замолчала и слушала, как женщины шёпотом повторяют за ней:
- Из времени до времени, через время, время, вре-мя…
- Как дереву и траве, зверю в лесу, рыбе в реке…
- Как дереву и траве…
- Дай нам заботу, Большая Мать!
Берита запрокинула голову. Уже не надо было смотреть на круг. Шёпот женщин начинался одновременно с её словами. Никто не сбился, повторяя, и рука Сании перестала дрожать.
- Дай нам защиту, Большой Охотник!
Лица смотрели вверх, лепестками огромного цветка с серединкой звездой. В такт словам женщины наклонялись вперед, не опуская лиц, и снова откидывались. Казалось, цветок ожил и дышит, шевеля белеющими лепестками.
- Подари нам время, Большая Мать, защити наше время, Большой Охотник!
- Подари нам… Большая Мать…
- Дай! - резко оторвала Берита свои ладони от рук соседок и, подняв над головой, хлопнула, выкрикивая слово.
- Дай!!! - одновременный хлопок прозвучал треском расщепленного дуба в грозу.
- Дай нам день, ночь и день.
- Дай! - руки поднимались над чёрными волосами, сходились в одновременном хлопке и снова опускались, прилипая к соседним.
- Забери с глины воду!
- Забери!!!
- Так хотим! - последний раз сошлись руки над головой, опустились и срослись. Закрылись чёрные провалы глаз, и лица, обращённые к дыре в крыше, будто ослепли от ночного молока.
Берита тоже закрыла глаза. Свет падал на лицо, и она его слышала. Будто пальцы бродили, трогая её мясистые щеки, морщины на лбу, круглый толстый нос. И было страшно, что лёгкость их превратится в жёсткость, как у корней каменного дерева, и вдруг продырявит щёку, вырвет язык. Силен и храбр небесный охотник Еэнн, но пуще того - зол и мстителен. Но её старые сухие ладони упирались в ладони женщин, а их ладони - в другие, и все они были живые, тёплые, полные не волшебного, а самого земного, женского. Тем и сильны.
Остальное теперь - без слов, нельзя и в голове, просто надо хотеть, очень сильно. Того, о чём крикнула Берита и вторящие ей женщины круга. И оно придёт.
Но время тянулось, будто стало тягучим уже сейчас, до исполнения. Не было знака. И Берита испугалась. Хотелось открыть глаза и посмотреть, точно ли все хотят, во всю ли силу? Но нельзя: всё пропадет, исчезнет, виновата останется она.
Ещё немного, ещё сильней! По лбу побежали горячие капли, одна поползла по носу. Воздух в круге почти гудел от напряжения. Ну!..
И на грани отчаяния вдруг всплыла перед закрытыми глазами Бериты картина: отрезанная круглым лезвием голова с тусклыми глазами и дёргающееся тулово на сверкающих тайных вещах.
"Мой нож, я - сильна им", - пришла мысль без слов, хлестнула изнутри по горлу весельем. И будто этого ждал круг. Загудело в центре, собралось над звездой смутное облако, скручиваясь в высокую спираль с острым кончиком, щупающим воздух. И устремилось в дыру, навстречу глазу Большого Охотника.
Женщины не видели, сидели, закрыв глаза, повинуясь обычаю. Гудение, становясь тоньше, превращалось в визг, уходило всё дальше, и выше. И в тишине улетевшего звука комната, вздыхая, наполнилась запахом ночных цветов.
Знахарка опустила руки на колени. Открыла глаза. Женщины сидели, переглядываясь, разминали ладони, молча ждали, что скажет.
- Спать не ложитесь. Дел полно, - сказала Берита, - утром Большая Матерь выйдет на небо и потом ещё раз выйдет. Надо припасы проверить, крыши зачинить, птицу половить, какая недалеко убежала. Дождя не будет. И та вода, что успела прийти, уйдёт.
Ухмыльнулась, услышав, как ахнула Сания, прижимая к щекам ладони, а глаза блестели восхищением и гордостью.
- Берита, жена старого Беру, да поддержат тебя хранители всего, это мы сделали, да?
- Да, дочка. Нос не задирай, часто нельзя того делать.
И поторопила встающих:
- Ну, пошли, бегом, куры, скажите мужчинам, пусть вертятся быстрее.
Сама задержалась. Собирая круглую циновку, качнула растрепавшейся головой. Жена старого Беру, значит. Не сама выбирала, племя ей назначило дерево в мужья, когда пришла Берита из лесу, оставив там свою женскую красоту, и объявила, что не будет у неё мужчины-мужа.
Уходя к раскрытым дверям, позвала:
- Тику? Ты где, старая коряга?
Но ведун не отозвался. Или заснул, тихо сидя в дальнем чулане, или убрёл наощупь по мосткам к соседям, от настоящей ворожбы подальше.
Добираясь к своей хижине, Берита посматривала вниз, на убывающую воду, и улыбалась. В доме глянула на гору вещей в углу. Сухо и нетронуто, даже и разгребать не стала. И работать она не пойдёт. Пусть молодые управляются, а утром, как засветит яркий свет с неба, придут мужчины, зачинят ей крышу, а она цыплят переловит. А сейчас - устала так, что и поесть нету сил.
Но, уже снимая с шеи ожерелье, остановилась. Вернулась в ночь и прошла по мосткам над огородом. Старый Беру-хлебник стоял, свесив тяжёлые ветви, и свет обливал ночным молоком большие плоды. Берита нашарила на поясе нож, погладила рукоять.
- Эй, Беру! - говорила негромко, но вслух, зная, в суете и выкриках со всех сторон её не услышат.
- Эй, великан! Спасибо тебе, долгая у нас была жизнь. Но я, Берита, знающая травы и думы, стала сильнее тебя. И теперь я беру себе нового мужа.
Подняла над головой руку с изогнутым лезвием.
- Вот мой муж. Беру его по любви. И нарекаю - Еэру, Хранитель тайн.
Глава 28
Айна и Еэнн
В те времена, когда все реки текли только в море, не поворачивая вспять, а пыль от больших волн сеялась до самого неба, не было в нём Большой Матери, и не было Большого Охотника. Небо светилось само, и светилась от него живая пыль воды. Не умирали деревья, плоды на них висели вперемешку с цветами; и птицы вили гнёзда прямо на земле, потому что звери не знали, что такое охота.
Люди в те времена были прекрасны, как небесный свет. И прекрасней всех женщин была Айна, светлоликая. Были у Айны волосы огненные, как грива степной лисы, глаза синие, как небо, кожа светлая, как водяная пыль на свету. Пела Айна медленные песни, и рыбы сходились к берегу, когда сидела она на камне, полоща в воде ножки. Кормила Айна рыб ягодами и маленькими листочками. И смеялась, глядя, как они выползают на берег. Нагибалась и пускала их обратно в воду, чтоб не забыли дышать, где умеют.
Всё племя любило Айну. Но некогда ей было думать о любви. Слишком светла была светлоликая Айна. Слишком занята светлыми хлопотами. То птенец далеко упорхнёт от гнезда, то кусты народят столько ягод, что гнут, ломая себе ветки, и надо снять лишние плоды. Всё время Айны уходило на заботы о жизни. И жизнь не кончалась.
Но однажды, когда наползли с запада тяжёлые тучи, закрывая собой небесный свет, пришёл в племя чужак из-за леса, с той стороны, где торчали далёкие горы, порвав покрывало деревьев.
И красив же был Еэнн!.. Выше всех мужчин племени, стройнее всех, и руки его были самыми сильными. Смуглым было его лицо под шапкой тёмных волос, и широки плечи. А за плечами висела длинная сумка с торчащими ветками.
Деревня всегда привечала гостей, Еэнна усадили на лучшее место, подали чашу молодого вина, наломали ломтей хлебного дерева, целое блюдо цветных ягод поставили у правого локтя, ешь, гость, пей, гость, и рассказывай, откуда пришёл, что там интересного. Охочи были люди до рассказов, похожих на сказки, слушая, били себя по бёдрам, ахали и охали, но после забывали всё быстро. Им хорошо жилось на берегу широкой реки, несущей к морю тёплые воды.
Еэнн рассказывать не стал. Выпил вина, протянул чашу - наполнить снова. Размял в руках плод хлебника и кинул налево, где птицы. Зашептались женщины:
- Как добр наш гость, он позаботился о птицах!
Сверкнул Еэнн глазами, рассмеялся и опрокинул блюдо с ягодами по правую руку. Набежали на цветную россыпь мелкие мыши и колючие ежи. Крякнул кто-то из мужчин:
- Каков молодец наш гость, он заботится о малых зверях!
А гость одним махом выпил вторую чашу и снова протянул её. Встал с полной чашей в руках и стал кричать, насмехаться над людьми, которые как дети:
- Эй вы, глупые, как новорождённые щенки! Разве вы мужчины? Вы - мышиные няньки! Разве вы женщины? Вы - ореховые скорлупы! Как скучно вы живёте! Всё бы вам на свету и всё бы вам песни петь!
- А что же нам делать? - спросили его мужчины, удивляясь. От времени до времени и через время жили они так, и никто никогда не смеялся над светлой их жизнью.
- Драться с волками! Убивать лесных кошек! Вешать шкуры их на стены и хвалиться этим. Догонять женщин, когда они убегают, и хватать их за волосы, когда они плачут.
- А нам что же делать? - спросили женщины, изумляясь. От времени до времени и через время уходили они из семей к мужчинам, рожали детей, и никто никогда не обижал их.
- Вам? Наряжаться, петь тёмные песни, после которых мужчины не могут заснуть; обещать и обманывать.