Азад первым решился подойти к самому краю Поляны. Ее гладкая поверхность находилась ниже уровня "берега" сантиметров на десять-пятнадцать. Вообще вблизи Поляна больше походила на широкий круглый колодец, наполненный затвердевшим киселем или, скажем, студнем янтарного цвета. Дна у этого колодца видно не было, да и взгляд не проникал в кисель на сколь-нибудь значительную глубину. Так что вполне могло быть, что колодец этот уходил куда-то к центру планеты, кто знает? В подтверждение слов Проводника на поверхности Поляны отчетливо виднелись три ярко-белых, словно наклеенных, равносторонних треугольника, на каждом из которых вполне мог усесться взрослый человек.
– Я иду! – крикнул Азад, обращаясь к Саиду. Тот утвердительно кивнул. Тогда ученый, прикусив нижнюю губу, осторожно ступил на поверхность Поляны, сделал шаг, потом другой, третий.
Ему показалось, что он ступает по чему-то упругому, податливому, как резина или размягчившийся от сильной жары асфальт. Азад сделал еще один шаг и оказался на ближайшем белом треугольнике. Поверхность треугольника, напротив, была тверда и незыблема, как каменная плита.
– Идите сюда! – крикнул Азад своим попутчикам. – Идите смелее!
Чуть поколебавшись, Майор ступил на гладкую поверхность, держа "Узи" в правой руке дулом кверху. В два длинных шага он добрался до другого треугольника и встал на него.
Султан что-то пробормотал (наверное, молитву) и последовал его примеру. По Поляне старик ступал очень осторожно, как по гололеду, и, оказавшись на "своем" треугольнике, вздохнул с явным облегчением.
Они расселись на треугольных площадках, обратившись лицом к центру Поляны. Азад сел, обхватив коленки руками. Султан по-турецки скрестил ноги. Точно так же сел и Майор, положа автомат на колени.
Азад поднял лицо кверху. Над Поляной зиял свободный от листьев просвет, в нем виднелось серое, низкое пасмурное небо. С неба моросил мелкий дождь. Кожа ученого покрылась капельками. Он повернул голову влево и посмотрел на Саида. Тот величественно кивнул – приступайте, мол.
Тогда Майор, Азад и Султан, накинув капюшоны, опустили головы и углубились каждый в себя.
Великое таинство началось.
…Азаду пришло в голову интересное сравнение – будто он сидит на треугольном плотике, застывшем посреди озера с необычайно безмятежной поверхностью, и вглядывается в его глубины сквозь мутную воду. Он вздохнул и отрешенно уставился на поверхность Поляны. Ученый думал о своей внучке. Он вспоминал ее внешность, ее характерные жесты, забавные словечки, которые она так любила произносить… Вначале ему было трудно сосредоточиться, мысли перескакивали с одного на другое, с другого на третье, но потом вдруг стало легче, словно кто-то неведомый решил помочь и мягко, без нажима упорядочил хаотическое течение мыслей: Азад уже не напрягался, картины и образы сами возникали в его голове, плавно перетекая друг в друга. Ученый закрыл глаза. Вот она, Гюльнара – задумавшаяся над задачником; подбрасывающая мяч; одевающая куклу; слушающая музыку; кривляющаяся перед зеркалом; катающаяся на роликовых коньках; и так далее, и так далее, и так далее…
Султан, стиснув четки в кулаке, напряженно смотрел на поверхность Поляны, гладкую, как лед. Казалось, он пытается усилием воли вырвать из ее недр того, кто был ему нужен. Но постепенно и он успокоился. Дыхание его выровнялось, мускулы расслабились. Перед его мысленным взором как живой встал его сын, его единственное утешение в жизни, которого он лишился. Мальчик, мальчик!.. Первые слова, первые шаги… Младенчество, детство, юность… Султан спохватился. Ему пришло в голову, что сына надо представлять таким, каким тот был накануне гибели – семнадцатилетним. И это ему удалось, удалось без особых усилий.
Майор переживал все то же самое, что и его попутчики, но где-то в самой глубине его сознания недреманно пульсировал этакий сторожевой центр, наблюдавший за всем вокруг. Как сказал бы Штирлиц, "привычка, выработанная годами"; сколько раз эта привычка спасала ему жизнь! Стискивая руками оружие, Майор напрягался, вызывая в памяти образ Лейлы. Собственно, с самим образом никаких затруднений не было, он и так все время стоял у Майора перед глазами. Просто отставной вояка, подобно Султану, тужился, словно бы пытаясь силой вырвать у Поляны свою жену. Но постепенно и на Майора снизошло успокоение. Вздувшиеся вены на лбу и шее опали.
Из-под полуприкрытых век смотрел он на стеклистую гладь поверхности. Его память и воображение работали на полную мощность, а сторожевой центр в самой середке его мозга бодрствовал…
А невдалеке от Поляны на небольшом мшистом бугорке сидел Саид. Неподвижный, голый, он напоминал изваянную из мрамора статую какого-нибудь буддийского жреца.
В глубине загадочного мира, на волшебном месте, затерянном посреди фантастического леса, под мелким моросящим дождиком, три таких разных человека пытались сделать одно и то же: представить невообразимое, осуществить несбыточное, вернуть невозвратное.
А четвертый внимательно и печально смотрел на них со стороны, застыв в тягостном безмолвии.
19
Азад первый заметил, как в видимой глубине студня, составляющего субстанцию Поляны, началось какое-то смутное брожение. Оттуда к поверхности медленно потянулись мелкие пузырьки – сперва поодиночке, а потом вертикальными цепочками; спустя несколько минут недра Поляны исторгли целое облако мельчайших пузырьков, двигающихся медленно, как в густом вязком киселе. Достигнув поверхности, пузырьки не лопались, а сбивались в желтоватую пену вроде той, что строят на воде для своего потомства гурами, петушки, макроподы и прочие лабиринтовые рыбешки. И под этой пеной что-то неясно замаячило. Азаду показалось, что из глубины к поверхности медленно поднимается детский мячик белого цвета. Через несколько минут ученый понял, что это такое, и сдавленно вскрикнул: оттуда, из глубины Поляны к ее поверхности всплывал человеческий скелет, а то, что он принял за мяч, было небольшим черепом.
На его вскрик никто не отреагировал, ибо одновременно с этим и Майор, и Султан тоже увидели всплывающие скелеты…
…Три человеческих костяка повисли в толще "киселя" под самой поверхностью, смешно раскорячившись. Относительная прозрачность субстанции позволяла людям довольно отчетливо видеть все происходящее, и в течение примерно десяти минут потрясенные Майор, Султан и Азад вынуждены были наблюдать, как притопленные скелеты постепенно облекаются плотью – мясом, нервами, сосудами, жиром, кожей, волосами… Это было как бы разложение трупов наоборот…
И вот люди, оцепеневшие на своих белых треугольника, увидели, как перед ними в самом центре Поляны высунулись три фигуры, высунулись по плечи, как тюлени из воды. Это были, несомненно, человеческие фигуры, хоть они и напоминали верхнюю часть грубо сработанных матрешек – из-за густого толстого слоя слизи, которым они все были покрыты. Выглядело это так, будто из небольшого озерка, покрытого плотной эластичной пленкой, силятся вынырнуть три купальщика, но они не в состоянии прорвать этот плотный покров, и он облегает их плечи и головы. Под слоем слизи угадывались лица, уши, бельмастые глаза; эти существа походили на огромных человеческих младенцев в зародышевой оболочке.
Майор встал на колени; Азад схватился за грудь, пытаясь унять бешено колотящееся сердце; Султан, прижав ладони к щекам, раскачивался и невнятно бормотал что-то.
Было заметно, что этих густо смазанных "тюленей" какая-то неведомая сила медленно, но неуклонно выталкивает из Поляны все выше и выше. Вместе с тем гигантские "младенцы" стали приобретать более конкретные очертания внутри своих оболочек, похожих на полупрозрачные мешки из толстого пластика. Так, теперь уже ясно было видно, что один из "рождающихся" является взрослым человеком, женщиной, а двое других – дети, или, скорее, подростки.
И вот, наконец, Поляна окончательно выдавила из себя рожденных ею людей, и те грузно заворочались на ее поверхности, похожие уже не на тюленей, а на огромных жирных слизняков. В другое время это зрелище вызвало бы чувство отвращения у Султана и Майора, которые повидали в своей жизни всякого, и даже у Азада, который по натуре своей был далеко не брезглив; но только не сейчас. Только не сейчас.
Первой поднялась фигура, в которой под слизистой оболочкой угадывалась женщина. Она с трудом выпрямилась, шатаясь; поверхность Поляны прогибалась под ее тяжестью, подобно натянутому брезенту. Майор вскочил. Женщина застыла, прижав вытянутые руки к бедрам. Он смотрел на нее, судорожно стискивая в руках автомат. Слизь медленно стекала по телу женщины, обнажив лицо с глазами, затянутыми тончайшей беловатой пленкой. Женщина неуверенно улыбалась.
– Лейла, – не сказал, а каркнул Майор; от волнения у него перехватило горло.
Стекающая слизь обнажила плечи и небольшую грудь. Маслянисто отсвечивающие мокрые волосы прилипли к блестящей коже. Женщина была совершенно нагой.
– Лейла! – сдавленно крикнул Майор.
Ее веки раздвинулись, раздирая белую пленку; показались глаза с зеленой радужкой – вполне осмысленные, человеческие глаза. Женщина продолжала растерянно улыбаться, глядя на Майора с недоумением, словно бы мучительно пытаясь что-то вспомнить.
А в то же самое время перед Азадом пружинисто выпрямилась вторая фигура, поменьше первой; под оболочкой угадывалась стройная и гибкая девочка-подросток. Хлопья пены полетели в разные стороны, попав и на руки, и на лицо Азада. Ученый машинально стер их, не отрывая взора от "новорожденной". Из-под слизи появилось симпатичное смеющееся личико, распахнулись большие карие глаза. Девочка приняла грациозную позу, насколько позволяла ей это упругая поверхность Поляны, потом наоборот, как-то съежилась, сморщила лицо и вдруг сказала:
– Деда! Я вся грязная… И голая… Я сейчас.
Голос у нее был высокий, звонкий.
Глядя на нее, Азад вдруг заплакал. Его подбородок дрожал, губы тряслись, он стащил с головы из-под капюшона вязаную шапочку и принялся яростно вытирать ею слезы.
И в это же самое время высвобождался из своих слизистых пелен третий "новорожденный" – мрачноватого вида юноша, черноволосый и черноглазый, с нескладно длинными руками и ногами. Он тоже был наг. Султан, стоя на коленях, смотрел на юношу, что-то беззвучно шепча, и по его морщинистым щекам струились старческие слезы.
– Отец?.. – неуверенно произнес нескладный, продрав глаза.
В эти, бесспорно, волнующие минуты все забыли о Проводнике. А Саид продолжал неподвижно сидеть, угрюмо глядя в пространство перед собой. Ни Майор, ни Азад, ни Султан не думали о нем сейчас, всецело поглощенные происходящим на их глазах процессом великого чуда, сотворяемого по их желанию неведомо кем, неизвестно как и непонятно с какой целью, и при этом не смотрели на Саида.
Впрочем, если бы кто-нибудь из них и взглянул сейчас в ту сторону, то вряд ли бы он заметил, как обе руки замершего Проводника медленно удлиняются, вытягиваясь по земле.
И, поскольку Саид сидел к Поляне лицом, точно уж никто не заметил бы, как от спины Проводника медленно отклеился и шлепнулся на землю конец длинного хвоста, похожего на хвост гигантской крысы.
А на Поляне продолжалось таинство второго рождения, или воскресения – как ни назови это, все будет верно. Новорожденные (они же воскресшие) уже более чем наполовину освободились от слизи; Майор быстро набросил на свою жену длинную накидку с башлыком, Султан нарядил своего обретенного вновь сына в подобие длинного плаща, а Азад, всхлипывая, облачал Гюлю в длинную, чуть ли не до колен, куртку, лихорадочно приговаривая: "Это твоя любимая, помнишь? Это твоя любимая, помнишь?..", на что девочка смущенно и тихо отвечала: "Помню, помню, деда". На Поляне царил шум: люди всхлипывали, смеялись, рыдали, заключали друг друга в объятия и покрывали друг друга поцелуями, – в общем, радовались. Да и как тут было не радоваться?.. Впрочем, все твердо помнили инструкции, данные Проводником, – не уводить воскресших с Поляны раньше времени. И в самом деле, от щиколоток людей, вызванных Поляной к жизни, тянулись полупрозрачные эластичные шнуры, связывающие их с субстанцией Поляны и являющиеся ее продолжением. И люди, как воскрешенные, так и те, кто за ними пришел, топтались, нетерпеливо поглядывая вниз, на ноги – когда же сами собой лопнут пуповины, соединяющие ноги с Поляной? О Проводнике никто не вспоминал. И даже "сторожевой центр" в мозгу Майора потерял бдительность, поддавшись общему ликованию. И зря, совершенно зря.
А с Проводником в это самое время творились непонятные вещи. Обе его руки чудовищно вытянулись, кисти и пальцы заметно увеличились, а ноги, напротив, сильно съежились, подтягиваясь к паху и постепенно превращаясь в какие-то культышки. Хвост его беспокойно хлестал по мху.
Но всего этого по-прежнему никто не замечал, ибо всем было не до того.
Нижняя часть лица Саида медленно вытягиваясь вперед, в какое-то подобие клюва, так же медленно вытягивалась его шея. Уши вырастали, становились какими-то овальными пластинами. Проводник выглядел ужасающе – жуткая помесь человека, зверя и птицы, этакое босховское [14] чудовище. (Совсем уже невероятная вещь – оба соска на Саидовой груди вроде бы как моргнули). С ним явно происходила какая-то метаморфоза, причем происходила довольно быстро. Словно бы в человекообразную оболочку, имеющую внешность Саида, насильно запихали какое-то другое существо, заметно отличающееся от человека, и приказали этому, второму, – сохраняй форму человека; а этот, второй, держался-держался, да и не стерпел, наконец, начал принимать свое истинное обличье, искажая и уродуя при этом человекообразную оболочку… Вот как все это выглядело.
Да, собственно, так оно и было.
20
И к тому времени, как пуповины на ногах у новорожденных лопнули, к тому времени, как все новорожденные были заботливо укутаны и обласканы обезумевшими от счастья родными, к тому времени, как можно было покинуть пределы благословенной Поляны и пуститься в обратный путь…
… к тому времени метаморфоза полностью закончилась.
У кромки Поляны стояло Нечто, отдаленно похожее на крупную, в рост человека, плотно сбитую несуразную цаплю – вытянутая башка на недлинной шее, вооруженная мощным метровым клювом, две крепкие ноги, голые и голенастые, с пятью сильными когтистыми пальцами каждая… Но не цапля это была, не цапля; да и вообще, судя по некоторым признакам, не птица. Ибо Нечто было покрыто не перьями, а голой редковолосой кожей розоватого цвета, крыльев не имело вовсе, и сзади у него свисал крысиный хвост, а от висков торчали в стороны два огромных листовидных уха. У основания клюва по бокам головы, посреди больших черных пятен овальной формы поблескивали малюсенькие злые глазки.
И то, что еще полчаса назад было Саидом, пришло в движение. Существо клацнуло клювом и молниеносно подалось вперед, к Поляне.
Это был Хищник.
При виде него все окаменели, все шестеро. Несколькими секундами спустя Гюля пронзительно завизжала. От ее визга все очнулись. Майор мгновенно заслонил собой жену и вскинул оружие. Но едва он успел нажать на спусковой крючок, как чудовище ринулось к нему и в мгновение ока перекусило руку Майора. Брызнула кровь, прозвучала короткая очередь; пули ушли в небо, гильзы посыпались на Поляну. Рука свалилась на поверхность Поляны вслед за гильзами, не выпуская из пальцев автомата. Майор дико заорал и принялся судорожно колотить чудище по крепкой башке левым кулаком. В ответ монстр сделал ленивое движение шеей и пробил Майору горло. Клюв разорвал, судя по всему, сонную артерию, хлынула кровища.
Все это длилось, самое большее, секунд десять, ну, пятнадцать.
Султан прыгнул вперед, прямо на Хищника. Его правая рука уже сжимала стилет, и старик ударил им прямо в голову чудовища, метя в глаз. Султан ожидал, что острие легко войдет в око Хищника и, может быть, даже достанет мозга; но мафиози просчитался. Стилет попал в глаз и переломился, ибо не глаза это были у Хищника на голове, вовсе не глаза, а лишь рисунок, имитация для обмана противника, и острие наткнулось на крепкую непробиваемую кость. Но откуда все это было знать Султану?.. Ответ не заставил себя ждать. Хищник поступил со стариком аналогично: он ударил того клювом в грудь. Уж этот-то "стилет" был подлинней и помощней стариковского, он пробил сухопарое тело "крестного отца" насквозь, слегка выйдя со спины, после чего чудовище быстрым движением лапы стряхнуло Султана со своего клюва наземь, и тот упал, корчась в конвульсиях, на податливую поверхность Поляны.
Окровавленный клюв повернулся в Азаду. Хищник помедлил.
– Будь ты проклят… – простонал ученый, одной рукой держась за Гюлю (описавшись от страха, девочка больше не кричала), а другой нашаривая автомат. Но его опередила Лейла, подхватив с Поляны "Узи". Мучительно замычав, она сбросила с рукоятки оружия оторванную кисть супруга, и эта заминка стоила ей жизни: острие клюва вошло ей точно между грудей и вышло точно между лопаток. Глаза Лейлы под краем накинутого башлыка широко раскрылись, автомат выскочил из ее рук и, кувыркаясь, улетел куда-то в сторону. Хищник привычным жестом стряхнул тело с клюва, как куклу, и Лейла рухнула вниз, хрипя и булькая кровью, – с тем, чтобы умереть еще раз.
– Будь ты проклят… – еще раз сказал ученый. Со всклокоченными волосами и горящим взглядом он напоминал безумца. Сжав кулаки и выпрямившись во весь рост, он пошел прямо на чудовище, крикнув: "Гюля, беги, беги отсюда, я его задержу!".
Хищник, казалось, удивился такому нахальству. Он даже склонил набок голову, как бы с интересом разглядывая Азада ложными глазами. Потом он все же коротко дернул шеей и поразил человека ударом клюва в глаз. Увы, у преподавателя генетики глаз был настоящий, не ложный; острие пронзило мозг; ученый умер не сразу, и все повторял напоследок: "Гюля, Гюля, Гюля…".
Упруго ступая, Хищник развернулся к живым – пока еще – оставшимся людям. Гюльнара, глядя на убийцу расширенными от ужаса глазами, елозила спиной по поверхности Поляны, пытаясь отползти подальше. Ноги ее были мокрыми от мочи. Черноволосый юноша, глядя на Хищника с неменьшим ужасом, оказался все же расторопнее. Он рывком поднял девочку на ноги и, схватив ее за запястье, бросился бежать, таща Гюлю за собой. И дети побежали прочь, держась за руки, путаясь в длинных одеждах и спотыкаясь чуть ли не на каждом шагу.
Хищник, однако, не спешил вдогонку. Он просто вытянул шею в сторону убегающих и громко фыркнул. Из двух напоминающих ноздри отверстий, расположенных у основания клюва, далеко брызнули струи какой-то жидкости. Моментально затвердевая, струи превратились в зигзагообразные сети; раскрываясь на лету, сети накрыли детей и приклеили их обоих к поверхности Поляны – почти у самой кромки.
Хищник неспешно приблизился к ним. Гюля скорчилась в три погибели, закрыв лицо руками. Юноша, сын Султана, изо всех сил пытался разорвать клейкие зигзаги: ему очень не хотелось умирать, только-только воскреснув. Но его попытки были безуспешными. Монстр подошел и нацелился.
– Ссука… – с ненавистью прошипел юноша, глядя прямо на нависшую над ним смерть. Юноша умер молча, пронзенный чудовищным клювом. Гюля же перед смертью коротко и жалобно вскрикнула. И все.
…нет, не все. В нескольких метрах от них продолжал корчиться в агонии Султан. Из раскрытого рта у него текла кровь. Ступая по-цапличьи, Хищник направился к нему и аккуратно добил старого мафиози.
Вот теперь уж точно – все.
Хищник раскрыл лаково-красный от крови клюв с пилообразно зазубренными краями и издал, вибрируя языком, торжествующий победный вопль, от которого качнулись стебли окружающих Поляну растений. С клюва закапало красное. Эхо метнулось и увязло в зарослях, как в вате.