Но это была женщина - очень худая, с распухшим от шестимесячной беременности животом. "Прошу вас, - начала она всхлипывать, - не отправляйте меня больше в камеру, не надо…" Палатазин был поражен и не знал, но ему теперь делать. Подбежал краснорожий хозяин мясной лавки, у которого в брюхе было не меньше говядины, чем на полках его магазина, и принялся кричать, как "эта сука посреди бела дня принялась обворовывать его магазин, стащила прямо с прилавка еду, и что теперь будет делать полиция?" Палатазин ничего не мог ответить, ключ от наручников белым огнем жег ему руку. Тут у бордюра тротуара со скрипом затормозил патрульный полицейский фургон, и возмущенный хозяин магазина обратился к приехавшим полицейским. Когда женщину посадили в машину, она перестала всхлипывать, а глаза ее стали похожи на окна давно брошенного дома. Один из офицеров похлопал Палатазина по плечу и сказал: "Хорошая работа, эта дама обчищала продовольственные лавки по всей авеню уже недели две". Фургон укатил, а Палатазин продолжал смотреть на раскатанные в блин хлеб и колбасу на асфальте дороги. Краснорожий хозяин хвастливо пояснял группе собравшихся зевак, что никому еще не удавалось ограбить его среди бела дня и уйти от наказания, никому!
Теперь, на целую вечность от Фонтан-авеню, Палатазин почувствовал, как его захлестнула волна сожаления. Он устало снял плащ со спинки стула и медленно его надел. Почему все получилось не так, как он представлял многие годы назад? Он мечтал переехать с женой и сыном в небольшой городок на севере от Сан-Франциско, где климат был прохладнее, и возглавить там полицейский участок. Самое серьезное преступление в тех краях - похищение тыквы с огорода. Ему даже машина там не понадобится, и в городке его все будут знать и любить. Джо откроет цветочный магазин, она давно об этом думала, а сын станет полузащитником в школьной футбольной команде. Он застегнул плащ, и мечты его уплыли вдаль, как мерцающая пыль. После второго выкидыша врач сказал Джо, что было бы опасно - и физически, и морально - пробовать в третий раз. Он предложил им усыновить сироту. А Палатазин был затянут в огромный водоворот событий, как это бывает со всеми. Теперь он понимал, что останется в этом городе до самой смерти, хотя иногда, ночью, ему казалось, что стоит лишь закрыть глаза - и он увидит тот городок, полный белых садовых калиток, чистых уютных улочек и труб, из которых тянется уютный дымок.
"Пора домой", - сказал он сам себе.
Что-то зашелестело позади него. Палатазин удивленно обернулся.
У двери стояла его мать, совершенно живая, во плоти и реальности, словно она никогда и не умирала. На ней был длинный голубой халат, в котором она умерла, и кожа ее была морщинистой и белой, обтягивающей кости. Глаза ее были устремлены на Палатазина, в них горело ужасное напряжение. Рука с протянутым пальцем указывала в сторону окна.
Палатазин с побледневшим от шока лицом сделал шаг назад и налетел на острый угол стола. Пепельница с трубкой перевернулась, так же, как и рамка с фотографией Джо. Папки с бумагами дружно посыпались на пол.
Мать Палатазина открыла рот, показав беззубые десны. Она словно старалась что-то сказать. Руки ее дрожали, лицо было искажено усилием.
И в следующий миг Палатазин увидел сквозь нее очертания двери, поблескивание ручки замка. Силуэт матери заколебался, как столб дыма, и вдруг исчез.
Воздух вырвался из легких Палатазина. Он дрожал и не мог унять эту дрожь. Руки сжимали край стола. Он долго смотрел на то место, где только что видел мать, и когда он наконец провел над этим местом дрожащей рукой, воздух показался ему гораздо холоднее, чем в остальном пространстве комнаты.
Он отворил дверь и так стремительно выглянул наружу, что Цейтговель, сидевший за ближайшим столом, пролил горячий кофе из чашки прямо себе на колени. Ругаясь, Цейтговель вскочил из-за стола, чем привлек внимание остальных офицеров к бледному, с расширившимися глазами Палатазину. Палатазин мгновенно удалился обратно в свой кабинет, но оставил дверь открытой. Он чувствовал головокружение, его подташнивало, словно только-только миновал приступ лихорадки. Он стоял, тупо глядя на разбросанные по полу папки, потом нагнулся и начал их собирать.
- Капитан?! - В дверь заглянул Цейтговель, вытирая штанину парой бумажных салфеток. - С вами все в порядке, сэр?
- Все отлично, - сказал Палатазин, не поднимая головы, чтобы не выдать страха, который все еще заставлял угол его рта корчиться.
Цейтговель посмотрел на свои брюки. "Эх, если бы департамент оплатил мне счет за химчистку. Жди, как же! Капитан собрал уже все папки, почему же он не поднимается?"
- У вас был такой вид, сэр, словно вы увидели привидение.
- Разве у меня был такой вид?
Поднявшись, Палатазин бросил папки на стол. Он поправил пепельницу, трубку и фотографию Джо. Нашаривая в кармане ключи, быстро вышел из кабинета и запер дверь.
- У вас больше нет работы? - сухо поинтересовался он, потом прошел мимо Цейтговеля, щелкая каблуками по плиткам пола.
"Ничего не понимаю", - подумал Цейтговель. Он пожал плечами, глядя на остальных сотрудников, и снова сел за свой стол. Прежде чем вернуться к работе, он вспомнил то, о чем читал в газетах и о чем шептались в департаменте. Что капитан в самом деле слегка сдвинулся на деле Таракана и что напряжение только ухудшает теперь его состояние. Он снова начал печатать протокол осмотра места происшествия - молодой человек был найден застреленным в своей постели сегодня утром - и подумал: "Хорошо, что его, а не меня".
10.
Ночь заполнила баррио, как черная дождевая вода заполняет кратер от бомбового разрыва, и то, что шевелилось в мрачных глубинах воронки, - не имело имен. Холодный ветер измученными порывами глодал крошащиеся углы старых кирпичных зданий. По узким боковым проходам и улочкам шныряли крысы в поисках еды, их глаза поблескивали красными световыми точками. Три мальчика-чиканос в обтягивающих жилетах из черного кожезаменителя и тесных черных повязках вокруг головы прятались за кучей пыльного битого кирпича, внимательно наблюдая за облезлым, изукрашенным надписями домом, который находился в сотне ярдов от них. По мере удаления от этих старых многоквартирных домов они все больше напоминали какие-то серые надгробья.
- Уже целый час там и крыса не пробежала, Мавен, - хрипло прошептал худой, как хлыст, мальчик, приникший к асфальту слева от главаря. - Никого там, видно, и не было.
- А я говорю, они там.
В центре тройки сидел самый старший и самый крупный из ребят, его бицепсы и предплечья выдавали мощную мускулатуру. На левом бицепсе была татуировка - орел пожирал змею, а под татуировкой имя "Мавен". Черные, как сажа, волосы рассыпались поверх черной повязки, а его глаза - узкие щели на широкоскулом напряженном лице - были полны звериной хитрости.
- Да, - прошептал он. - Энемиго там, и сегодня вечером он нам за все заплатит.
- Они, видно, перенесли свой штаб в другое место, - сказал другой, худой мальчик. - Разведка, видно, ошиблась.
- Они притаились, - сказал Мавен, - потому что уже наложили в штаны, испугались нас.
Он бросил взгляд на крыши окружающих домов. Несколько членов шайки Головорезов уже притаились там, держа штаб Гадюк под наблюдением. Но Мавену их не было видно, они слишком хорошо замаскировались. Он снова посмотрел на притихшее здание и слегка передвинулся, потому что револьвер сорок пятого калибра впился ему в живот. Двое остальных - Чико Мапазен и Джонни Паскаль - были тоже вооружены. У Чико имелся девятидюймовый нож и пара кастетов с медными зубцами. Джонни сжимал бейсбольную биту с четырехдюймовыми гвоздями.
- А кто бы не наложил в штаны, - тихо сказал Мавен, - если бы узнал, что за ним охотятся Головорезы?
- Мы проучим этих подонков, - прошептал Джонни, сжимая и разжимая пальцы вокруг рукоятки своей биты. - Они за все заплатят.
- Первый выстрел за мной, - напомнил Мавен. - Я должен отомстить за Аниту. Эти сволочи изнасиловали ее до смерти, наверное, а тело куда-то утащили, на свалку, должно быть. - На челюстях его напряглись сухожилия желваков. - Если они решили играть в грубую игру, то мы им покажем, что это означает.
- Когда начнем? - спросил Чико, в глазах которого светился огонь нетерпения.
- Когда я скажу. Пока мы ждем.
Минут через пятнадцать дверь дома отворилась. Мавен напрягся, как кусок колючей проволоки. Двое подростков - один в защитном армейском жилете, второй вообще с голой грудью - вышли и присели на ступеньки крыльца. Они, похоже, разговаривали, и порыв ветра донес до Мавена отрывистый хриплый смех. "Подонки, - прошептал он. - Вы нам за все заплатите". Они сидели там довольно долю, потом одновременно поднялись и исчезли внутри здания.
Почти в тот же момент рядом с Мавеном плюхнулась на асфальт маленькая фигура мальчика. Это был Нуис Сантос.
- Все готово, Мавен, - сказал он. - Зорро привел отряд к черному ходу.
- А Зорро взял с собой "мамочку"?
- Ага.
"Мамочкой" Зорро был обрез-дробовик, который был украден из оружейного магазина месяц назад и уже не раз пускался в ход.
- Она ему пригодится, когда эти подонки начнут выбегать через черный ход. - Мавен перевел дыхание, потом сказал - О’кей. Пошли.
Он поднял голову, сунул два пальца в рот и пару раз коротко свистнул.
- Ты со мной, малыш, - сказал он Луису. - Отплати им за то, что они сделали с твоей сестрой, парень. - Он сунул Луису здоровенный пружинный нож, которым вполне мог пользоваться мясник. Потом Мавен снова свистнул. Мгновенно площадка перед домом заполнилась движущимися тенями. Мавен и его соратники тут же поднялись, двинувшись под прикрытием тени, готовые в любой момент нырнуть в укрытие.
Но к зданию они подошли в полной тишине.
- Возьмем их в кроватке, - прошептал Мавен. - Сотрем в порошок.
Он первым достиг здания, за ним, не отставая ни на шаг, двигался Луис. Мавен вытащил одну из своих ручных гранат, купленных на черном рынке, вытащил предохранительную скобу и швырнул гранату в ближайшее окно. Потом он прижался к стене, и Луис сделал то же самое.
Когда граната разорвалась с гулким "умм-пффф!", раскаленные белые плевки металла вылетели из окна, как рой шершней. В следующее мгновение Мавен уже прыгнул вверх по ступенькам крыльца, за ним мчалась орда Головорезов. Пинком ноги он распахнул дверь и прыгнул вовнутрь, паля во все стороны из своего кольта. Луис со щелчком выпустил наружу лезвие своего ножа. Он чувствовал, как радостно вскипает его кровь, как кристально прозрачен его мозг. Он прыгнул в открытую дверь, за ним следовали Джонни и Чико, и все остальные Головорезы. Внутри, в голубой дымке пороховой гари, к полу осторожно прижался Мавен. В стенах чернели следы пуль. Но входной холл и плохо освещенный коридор были пусты. Слышалось лишь жаркое дыхание и топот подошв Головорезов. И больше ничего.
- Пусто! - завопил Чико.
- Заткнись! - огрызнулся Мавен и поднялся на ноги, не снимая пальца со спускового крючка. - Они должны быть здесь! А ну, выходите, подонки!
Вдоль слабо освещенного коридора зияли прямоугольники открытых дверей.
- Эти бастардо испугались до смерти! - заорал он. - Вперед! Устроим им веселый праздничек! - Он выстрелил в коридор, дождем посыпалась штукатурка. - Чико, Сальватор и еще шестеро, идите вверх по лестнице, прочесывайте второй этаж. Только не давайте им застать вас врасплох. Ну, чего ждете? Вперед! Все остальные - держись меня!
Он двинулся вдоль коридора, словно пантера заглядывая в каждую пустую комнату.
- Эй, послушай! - воскликнул кто-то позади. - Мне это не нравится…
- Заткни пасть и двигай за мной! - сказал Мавен, но на этот раз в голосе его была неуверенность, и пара подростков приостановилась. Но Луис не отставал. Мавен прорычал ругательство и вошел в ближайшую комнату, дважды выстрелил в закрытый платяной шкаф, открыл дверцу, ожидая увидеть пару исходящих кровью трупов. Но там ничего не было, кроме забытой вешалки-плечиков. Луис натолкнулся на Мавена, и тот сказал:
- Назад, малец.
На втором этаже слышался топот ног - отряд Головорезов проверял верхний этаж.
И тут он поднял голову.
Они висели под потолком, прицепившись к балкам, как летучие мыши.
Мавен завопил, поднял руку с пистолетом, и в этот момент начали падать тела. Кто-то приземлился прямо ему на плечи, и выстрел пропал даром. Мавен упал, в ухо ему кто-то страшно зашипел. Теперь крики раздавались уже по всему зданию, слышался шум падающих тел, выстрелы, треск дерева, в которое били пули, шум осыпающейся штукатурки. Что-то тяжелое ударило в плечо Луиса, он упал на пол, голова его была прижата к шершавой доске. Сквозь красный туман до него донесся вопль Мавена, просящий пощады, потом он вдруг тонко завопил, как женщина. Выстрел дробовика снес дверь черного хода с петель. Темные фигуры прыгнули в коридор навстречу ворвавшимся в здание войскам Головорезов. Защелкали выстрелы. В темноте шла целая дюжина отдельных яростных стычек. Луис, в голове которого что-то тяжело стучало, попытался встать с пола, но получил удар ногой в ребра. Он согнулся, ослепленный слезами, пальцы старались нащупать на полу выпавший нож. Где-то послышался новый ужасный вопль, эхом пронесшийся по всему зданию. Луис был сбит с ног, тяжелое тело прижало его к полу. Он слышал стоны, за которыми послышались жуткие и странные звуки… словно кто-то втягивал в себя жидкость. Мозг Луиса пылал. "Я не хочу умирать вот так! Я не хочу умирать вот так! Я не хочу умирать, как…"
Ледяная рука сжала его плечо, и перевернула лицом кверху, словно он был сделан из соломы. Рядом с ним присела какая-то фигура, прижимая его к полу. Глаза ее горели в темноте. И в следующий миг Луис узнал Засу Хотшота, бывшего лейтенанта Головорезов, которого, как предполагалось, выпотрошили Гадюки. Облегчение пронзило его, и он сказал:
- Это ты, Хотшот?
Значит, он не умер, не умрет, он не…
Хотшот усмехнулся.
Четыре клыка в его рту - два, выступавших из нижней десны и два из верхней, - были желтого цвета, и с них капала какая-то жидкость. Нижние клыки слегка загибались вовнутрь, как рыболовные крючки, верхние - чуть скошены друг к другу, образуя жуткое "у". Лицо Хотшота светилось, как ужасная луна, пальцы, худые и твердые, как когти, глубоко впились в плоть Луиса, не давая ему пошевелиться.
И вдруг Хотшот стал наклоняться вперед, глаза его начали закатываться в жадном предвкушении.
Луис завопил - это было единственное слово, которое сейчас огненными буквами горело в его сознании: "Вампиро!"
Хотшот довольно каркнул и наклонил голову к своему угощению. Нижние клыки пронзили плоть, надежно зацепившись. Луис поднял руки, чтобы оттолкнуть голову Хотшота, но было слишком поздно, и руки его были слишком слабы. Когда опустились верхние клыки, струя крови брызнула в лицо. Хотшот моргнул, слегка переменил положение головы, и словно издалека Луис услышал, как сосут его кровь, словно кто-то пил через соломинку кока-колу или втягивал носом кокаин с золотой ложечки. Палец Луиса ударил в глаз Хотшота, и тут же в мозгу его раздался голос, тихий, как будто говорили во сне: "Лежи спокойно, маленький брат. Спокойно".
Рука Луиса упала на пол, как мертвая птица. Ему вдруг стало холодно, ужасно холодно. Но там, где к его плоти прижались губы Хотшота, словно ярился ад. Луис лежал неподвижно, арктический холод проникал в его вены, беспощадно, дюйм за дюймом. В голове его дули ледяные ветры, оглушая своим шумом. И к тому времени, когда вена его горла была отпущена и стала плоской, как раздавленный червяк, Луис уже спал.
Постепенно отвратительные сосущие звуки, раздававшиеся по всему дому, стали тише. Через несколько минут их сменил другой звук - волочимых по полу тел.
11.
Таракан - еще подросток, но уже с агонизирующим безумием, зарождающимся в его мозгу - открыл дверь.
В маленькой спальне с горчично-желтыми обоями и кислым запахом табачного дыма и пота его мать оседлал новый незнакомец. Голые ягодицы мужчины то напрягались, то расслаблялись, когда он совершал поршнеобразные движения бедрами, лежа на матери. Руки Бев впились в плечи мужчины, вся спина его была покрыта испариной. Кровать дрожала, пружины стонали под двойным весом тел.
В футе от кровати стояла пустая бутылка из-под виски.
Таракан вошел в комнату, наклонился и поднял ее. Он видел лицо Бев - пустое, пьяное, маскообразное. Казалось, что она смотрела прямо на него - ее глаза были похотливыми и приглашающими. Между ног Таракана запульсировал ненавистный басовый барабан желания. Он поднял бутылку за горлышко и сделал шаг вперед, уже выбрав место, чтобы нанести удар. Когда бутылка опускалась, он услышал крик: "Нет!" - это кричала Бев. И бутылка опустилась уже не на голову незнакомого мужчины, а на его правое плечо, потому что крик заставил его дернуться.
Она ударила в кость плеча, разбилась, острые края впились в плоть. "Ах ты подонок!.." - завопил мужчина и ударил тыльной стороной ладони, попав мальчику в нос и бросив его на пол. Таракан, из ноздрей которого струилась кровь, поднялся на ноги и, завывая зверем, кинулся на врага. Бутылка была забыта, он готов был убить этого человека голыми руками. Мужчина развернулся и нанес сокрушительный удар в подбородок, который сначала бросил подростка и воздух, а потом заставил его рухнуть на пол, словно груда тряпок.
- Эй, держись от меня подальше! - крикнул мужчина, быстро нагибаясь, чтобы убрать разбитую бутылку. - Или, клянусь Богом, я тебя прикончу!
Таракан снова двинулся вперед, его черные глаза казались шариками мертвого мрамора, но тут в кровати зашевелилась Бев, и он остановился. Ноги ее были разведены в стороны, и меж них срамно блестел признак ее пола, словно врата ко всем наслаждениям, которые когда-либо являлись Таракану в его мученических сновидениях. Он повернулся к ней, позабыв о незнакомце, и на трясущихся ногах подошел к кровати. Лицо Бев покраснело. Она сомкнула ноги и натянула простыню до подбородка. Ее сын стоял в ногах кровати, словно остолбенев, рука его описывала медленные круги ниже пояса.
- Бог мой, - прошептал мужчина, с плеча которого на пол капали красные бусины крови. - Бог мой… и давно… давно это продолжается?
- Это совсем не то, что ты думаешь, Ральф! - сказала она, отводя глаза, избегая сладострастного взгляда сына.
- Ты… и он?! - Глаза незнакомца переходили с Таракана на Бев. - Твой собственный сын?
И тут он понял все.
- Тебе… тебе ведь это нравится, правда? Иисус! Тебе нравится делать это с собственным сыном?
И тут ее прорвало, прежде чем она смогла взять себя под контроль - страх, гнев, черный грех были наследством, которое она передавала сыну.
- Да, мне это нравится! - крикнула она. - Мне нравится, когда он меня трогает! И не смей на меня так смотреть… Убирайся! Прочь!
Мужчина уже натягивал брюки. Потом он сграбастал свою рубашку со спинки стула и накинул на порезанное плечо.
Бев кричала тонким, пьяным голосом:
- И я рада, что делаю это! Он в тридцать раз больше мужчина, чем ты…
- Ну да, конечно, - сказал он, просовывая ноги в ботинки. - Вы оба чокнутые! Боже, я знал, что твой сынок свихнулся, но что и ты?..
- Убира-а-а-а-айся!
Мужчина остановился в дверях, порылся в бумажнике и швырнул на кровать несколько бумажек. Они упади, как сухие листья, к ногам мальчика.