Выстрелы теперь слышатся ближе, и от очередной болезненно-звучной автоматной очереди, я будто бы включаюсь. Бросившись к Доминику, я щупаю его пульс, и нахожу пальцами биение под кожей.
- Что с ним, Мэнди? Что ты сделала?
- Все будет нормально, - говорит она. - Оклемается. Смерть приходит с темнотой. Вот, кстати, Морриган, отличный новый девиз для вас, не находишь? Темнота вытягивает из человека жизнь. Впрочем, чтобы убить его нужно было бы довольно много.
- Ну сколько же можно там копаться? - вопрошает папа.
- Может, он мародерствует?
- Кто он?
Ткань моей реальности порвалась еще на моменте с тем, как мой папа отправил с десяток пуль в мир мертвых, и теперь я судорожно пытаюсь сообразить хоть что-нибудь, но не могу. Я переворачиваю Доминика на спину, глаза у него закрыты, и он совсем бледен.
А потом я понимаю, кто именно этот загадочный, задержавшийся, мародерствующий он. Наверное, стоило догадаться. Мильтон с ноги открывает дверь, едва не зашибив папу и Морриган. Он удерживает за горло отца Стефано, приставив автомат к его голове. Дядя Мильтон в форме неизвестной мне армии, и я его таким раньше никогда не видел. Я имею в виду, я знаю, что Мильтон - солдат, и что Мильтон - чокнувшийся, и все это уживается в моей голове как-то совершенно отдельно. Но сейчас передо мной чокнувшийся солдат.
- Зачистка школы завершена, братик. Мы с парнями отлично поработали. Остался один католик, но он без оружия и без ансамбля. Мы оставляем свидетелей?
Глаза у Мильтона совершенно шалые, но при этом такие яркие и живые, совершенно непередаваемо красивые. Пьяные, но не от алкоголя, а от крови. И тогда я замечаю, что дядя весь в брызгах крови. Меня начинается подташнивать, и я рявкаю вдруг, сам от себя не ожидая, приказным тоном:
- Нет. Этот человек помогал мне. Отпусти его.
И Мильтон отпускает отца Стефано, улыбается мне, вдруг будто бы протрезвев.
- Привет, племяш.
А потом проводит пальцами по пятнам крови на щеках, превращая их в полосы, которые в фильмах рисуют для маскировки.
- Операция по спасению тебя завершена.
Я сглатываю комок внутри думая, что же я увижу, когда выйду из кабинета. Отец вздыхает, потом говорит:
- Отлично. Тогда пусть святой отец расскажет Морин, что мы здесь были.
- Пусть старушка замоет кровь, к примеру, - смеется Мильтон.
- И не забудет поить внука горячим чаем, - добавляет Мэнди. - Обязательно с сахаром.
- А если захочет увидеть дочь, то пусть свяжется со мной. Нам пора, сынок. Мильтон, я перепоручаю Морриган тебе, отправь ее под охрану, хорошо?
- Конечно, братишка.
Отец подталкивает Морриган к Мильтону, и напоследок она шипит папе:
- Что ты такое?
- Мне нужно сказать что-то пафосное, а я немного устал, поэтому давай отложим ответ до лучших времен?
Папа кладет руку мне на плечо, чуть сжимает. Я поднимаюсь, ноги слушаются меня довольно условно. Мы выходим из кабинета, и вместо суровых ребят Морриган, там стоят теперь люди в той же форме, что и Мильтон. Они держатся как военные, настоящие, вышколенные. У папы что маленькая личная армия? Я замечаю в конце коридора пятно крови, и кривлюсь. Нет, крови и трупов я не боюсь, иногда я работаю с такими вещами. Но и никакой приязни они у меня не вызывают тоже.
- Папа, а почему здесь нет полиции? Неужели никто не слышал выстрелов? - спрашиваю я.
- Никто. И сейчас не слышит. Знаешь, как бывает, когда в мире мертвых не можешь видеть живых?
- Да.
- При должной сноровке с помощью темноты можно скрывать и что-нибудь в мире живых.
Мы спускаемся по лестнице, и я поскальзываюсь на луже вязкой крови. Возможно, человека из которого это вытекло, убил мой любимый дядя. Мэнди ловит меня, говорит:
- Осторожнее, Фрэнки. Надеюсь, ты не разобьешь себе голову после того, как мы приложили столько усилий, чтобы спасти тебя.
- И захватить Морриган, сынок. Это не менее важная задача, надеюсь ты простишь меня за такую обидную прямолинейность.
Но я отчего-то знаю, что самая важная задача для них была именно спасти меня.
В машине, когда папа садится за руль, а мы с Мэнди на заднее сиденье, еще минуту я держусь, а потом вдруг утыкаюсь головой в тощие, острые коленки Мэнди и говорю:
- Я не понимаю, что происходит. Ничего не понимаю. Мама, папа, я совсем ничего не понимаю.
И даже не думая о том, что говорю, я называю Мэнди своей матерью.
- Тогда послушай меня, милый. И я тебе все объясню. Дело в том, что впервые я и Мэнди начали попадать в мир мертвых, когда нам было по девять. После того, как мы едва не умерли от пневмонии. Была зима, и мы простыли. Сначала Морган думал, что ничего нам не сделается, но вскоре мы едва могли ходить от температуры и слабости. Мильтона и Итэна к нам не пускали, мы лежали вдвоем, едва в сознании. Было жарко и горячо, а потом вдруг стало холодно и сыро, как в могиле. И мы очнулись в мире мертвых. Я не знаю, сколько мы там пробыли. Я и Мэнди, мы бродили в абсолютной темноте, пока не встретили девочку с забинтованным лицом. Она сказала, что нам нужно убраться оттуда, пока не вернулся он. Кто такой этот он - мы не знали. Девочка выкинула нас из мира мертвых, и мы очнулись. А могли бы, наверное, не очнуться уже никогда-никогда.
Девочка с забинтованным лицом? Та самая, которую я видел?
- Кто она?
- Мы не знаем. Больше мы ее не видели, - говорит Мэнди. - С тех пор, как мы чуточку умерли, сны перестали быть просто снами. Мы гуляли в мире мертвых, быстро научились делать кое-какие фокусы и прятаться от призраков. Короче, мы стали медиумами, как ты. Мильтон и Итэн нам не верили, потому что они придурки. И вот в один прекрасный день, мы смогли утащить их с собой, показать им все.
- Не скажу, что наши братья остались в восторге, - добавляет папа.
- А то, что вы делали…
Папа некоторое время молчит, а Мэнди сначала гладит меня по голове и только потом говорит:
- Ты про себя или про пафос и таинственность в школе для маленьких католиков?
Я чувствую, как щеки у меня горят и говорю слишком быстро:
- Про второе.
- Дело в том, сынок, - продолжает папа. - Что, как ты прекрасно знаешь, медиум не может использовать силу мира мертвых в реальности. Мы тоже так думали. Ровно до того момента, пока ты не…
Отец вдруг замолкает и поворачивает руль слишком резко, так, что ему даже сигналят.
- Не умер, - подсказывает Мэнди. - Вот тогда я и Райан в первый раз проявили свои способности в реальности. Неконтролируемо. Кажется, мы полдома тогда разнесли.
- Медиум может использовать силу в реальности, но для этого он должен испытать невероятной силы стресс, горе или страх, может боль. Я рад, кстати, что ты за меня так переживаешь, Фрэнки.
- То есть, я использовал какую-то там силу в реальности?
- Именно. Сегодня, когда стрелял снайпер. Я бы и сам справился, но спасибо. Механика, на самом деле, очень проста. В ситуации предельного стресса, ты оказываешься на грани перехода в мир мертвых, в прослойке между реальностями, откуда имеешь одинаковый доступ глубже, в темноту и обратно в жизнь. Знаешь иногда говорят "умереть как страшно" или "мне так плохо, что я сейчас умру". В этом есть доля правды. Попав на границу между двумя мирами, ты имеешь возможность тянуть силу из одного и направлять ее в другой. Так все и происходит. Те же фокусы, что ты успешно освоил в мире призраков, но перенаправленные сюда, в мир живых.
- Так просто?
- Нет, - говорит Мэнди, продолжая перебирать мои волосы. - Вовсе не просто. В девяноста девяти процентах случаев, это не контролируемо в принципе. Человек делает все случайно, как ты сегодня, потому что сила связана с аффектом. После того, что мы сделали с гостиной в день твоей смерти, мы задумались - можно ли направить силу. А если ее направить, можно ли…
- Воскресить тебя. Вернуть. Совершить чудо. И мы смогли. Благодаря силе боли, которую мы испытывали, разумеется.
- И благодаря таблеткам, которые ты создал.
- Спасибо, Мэнди, как бы я вспомнил о собственной гениальности без тебя. Да, я создал таблетки, которые симулируют ощущение предельного стресса, того самого. Стимулируют производство кортизола, адреналина и норадреналина, если говорить о фармакологическом действии. А дальше дело за малым, просто вспомни худшее, что ты когда-либо чувствовал, воспоминание окажется подкрепленным искусственным стрессом, и это вызовет то самое состояние, когда сила может проявиться в реальности. Но, так как стресс искусственный и воспоминания, к счастью, не есть реальность, ты можешь сознательно контролировать то, что делаешь. Разумеется, это не самая полезная вещь, которую ты творишь со своим организмом. Поэтому мы стараемся не прибегать к использованию темноты в реальности.
- Этим занимается твоя корпорация?
- Не только, еще мы выпускаем лекарства от гриппа и обезболивающие, - папа смеется. - Вообще-то мы выпускаем достаточно обычных лекарств, чтобы быть одной из самых крупных фармацевтических корпораций в Америке. Я все-таки в первую очередь фармаколог…
- А во вторую великий маг? - фыркаю я, но папа не обращает внимания.
- Тем не менее корпорация действительно занимается, как бы так сказать, медикаментозным обеспечением людей с экстрасенсорными способностями. В рамках эксперимента, который очень интересует наше правительство и им спонсируется. Я несколько расширил формулу таблеток, теперь они куда совершеннее, чем были те, которые мы пили перед тем, как попробовать тебя вернуть. Моя главная идея в том, что при должной степени стресса, в мир мертвых способен попасть любой.
Последняя фраза мне очень не нравится, и я переспрашиваю:
- Любой?
- Да. Любой человек. Не умиравший прежде. Не медиум. Если это окажется правдой, мы сможем выпустить таблетки на рынок, по крайней мере на военный.
- То есть, ты экспериментируешь.
- Разумеется.
- На людях.
- Возможно.
Я слишком хорошо знаю своего отца, чтобы не понимать: "возможно" значит "да".
- Добровольцах?
- Конечно. Не забивай этим голову, милый. Завтра ты сам все увидишь. Пришло время познакомить тебя с областью моих исследований.
- А Мильтон? - спрашиваю я бестолково. - Он же мне не привиделся?
- Разумеется, нет. Как ты понимаешь, такой организации, как моя требуется охрана, и Мильтон - ее глава. Мы хорошо им платим, в первую очередь за неразглашение. Впрочем, болтать на каждом углу им не очень выгодно. В основном, наши ребята - бывшие солдаты, совершившие военные преступления в Ираке или Афганистане. Не знаю, я не занимаюсь грязным бельем своих работников, этим занимается Мильтон.
- То есть, он шантажирует военных преступников?
- Не совсем, он выискивает нераскрытых военных преступников, а потом предлагает им хорошую работу. Никто никого не шантажирует, это просто мера безопасности на случай, если кто-то захочет поболтать за пинтой пива или чашечкой кофе о делах, которые они делают.
- Значит, они еще что-то делают? - спрашиваю я.
- А ты думаешь, они были наняты только для того, чтобы спасать тебя? - усмехается отец. Я замолкаю, покрепче обнимая Мэнди.
- А что такое темнота?
Мэнди вздыхает, потом говорит:
- Мы не знаем точно. Материя из которой состоит мир смерти. Смерть? Первичный материал из которого создавался наш мир? Пустота? Мы занимаемся исследованиями по этому поводу. Фрэнки, мы вообще знаем куда меньше, чем нам хотелось бы.
- А Морриган нам зачем?
- Чтобы узнать, кто такие мы, - отвечает папа. И с большим облегчением я вижу, что он сворачивает к дому. Иногда я думаю: разве есть мне разница, кто мы такие, если мы вместе?
Завтра, как дамочка из "Унесенных ветров", я подумаю обо всем завтра. А сегодня я посплю и поем, реализовав таким образом первую ступень пирамиды Маслоу.
Глава 7
Вечером, поев и выспавшись, я счастлив, как никогда. И дело вовсе даже не в количестве сахара, которое я употребил, снова встретившись с ванильными "Твинкис" после долгой разлуки, травматичной для всех нас.
Я лежу на диване, головой на коленях у папы, и ногами на коленях у Мильтона, вытянувшись во весь рост. Мэнди сидит, устроившись с ногами в кресле, а на ковре у ее ног курит Ивви, которой она пытается заплести косички. Рядом с Ивви, на полу, близко к телевизору сидит Итэн, пытаясь компенсировать свое плохое зрение.
На меня вдруг накатывает, как волна, почти первобытно-огромное ощущение безопасности. Вот она, моя семья. Даже Ивви пришла, чтобы узнать, как я, и осталась, несмотря на опасность парикмахерских экспериментов от Мэнди. Моя большая, моя самая лучшая семья, здесь, рядом со мной.
И, конечно, Джон Оливер, которого мы смотрим все вместе, тоже непременно исполняет свою роль в выбросе эндорфинов, гармонизирующих мое состояние. Сейчас, когда мы все вместе, и я так пригрелся у телевизора, мне не думается о крови на лице у дяди Мильтона или волнах темноты, исходивших от отца и Мэнди. Мне так хорошо, что я не думаю ни о чем, кроме отзыва дипломатических представителей Америки из Йемена, о котором рассказывает Джон Оливер.
- Вы слышали? - рявкает Мильтон. - Их девиз "Смерть Америке!"
- Если быть точным, - говорю я. - "Бог - велик, Смерть - Америке, Смерть - Израилю, да будут прокляты евреи и победы Исламу".
Ивви фыркает:
- Вот почему я голосую за Республиканцев.
- Я тоже! - смеется Мильтон. - Потому что мы должны их всех разбомбить.
Ивви некоторое время молчит, потом вздыхает:
- Да, жаль я не могу забрать свой голос.
Мэнди чуть дергает Ивви за волосы, говорит:
- Милая, как ты можешь голосовать за республиканцев, если ты наполовину ирландка?
- А кто-нибудь из ирландцев вообще голосует на выборах, если в списке кандидатов нет Кеннеди? - спрашиваю я.
- Ну…я.
- Спасибо Итэн, - говорит папа. - Бесценная для нас информация.
- И вообще, Ивви, детка, - продолжает Мэнди. - Разницы между республиканцами и демократами в военной политике на самом деле нет. Одни уничтожают экономику и население стран третьего мира под эгидой американского величия, а другие под эгидой американского милосердия. Но лучше голосовать за демократов, они по крайней мере притворяются миротворцами.
- Мэнди, не тяни меня за волосы. По-моему это лицемерие. Мой так называемый отец вот полностью ирландец, и все равно республиканец.
- У него повреждение мозга, - говорит Мэнди. - Он в детстве с дерева упал.
- Ты столкнула.
- Не думаю, что она виновата. Я всегда был уверен, что ты родился с нефункционирующим мозгом, - говорит папа, а чуть помедлив добавляет. - Как и все республиканцы.
Мильтон в попытке стукнуть отца едва не скидывает меня с дивана.
- Может решим, что делать с Йеменом? - робко предлагаю я.
- Бомбить, - говорит Мильтон, даже перестав лишать меня удобного места в попытках добраться до папы. - А у Америки есть другой вид внешней политики?
- Сложно сказать, - смеется Мэнди. - Вообще-то их два. Бомбить кого-то и говорить, что мы бомбим или не говорить, что мы бомбим, но все равно кого-то бомбить.
- Оба этих вида политики обусловлены богатством нашего военно-промышленного комплекса, - говорит папа.
- Значит война на Ближнем Востоке уже может считаться национальной идеей? - фыркаю я.
- Нет, потому что эту идею уже приватизировал для себя твой дядя Мильтон, - говорит Итэн, не отвлекаясь от происходящего на экране.
Мильтон все-таки вскакивает с дивана и пинает Итэна.
- Ай! Что я сделал?
- Если бы ты хоть что-нибудь сделал в своей жизни, то был бы чуть менее бесполезным, - дядя Мильтон возвращается на диван, я снова кладу ноги ему на колени.
А потом вдруг вспоминаю, быстро-быстро, будто картинку в голове переключили, как канал в телевизоре. Мой дядя Мильтон - в крови, перемазанный ей, как животное, радостный от этого, с автоматом в руках. Убийца.
Но у меня нет никакого желания отодвинуться от него, моя любовь к нему ни на грамм меньше не становится. Моя любовь к отцу не становится меньше, хотя, возможно, он проводит нелегальные эксперименты на людях ради своей магии, а может быть науки. Моя любовь к Мэнди не становится меньше, хотя она едва не убила человека у меня на глазах. Ни на грамм, как на электронных весах, которые используют наркодиллеры. Наверное, такие весы стоило бы ставить в царстве мертвых у древних египтян, когда взвешивают сердце и перо богини Маат. Мысль такая бредовая, и додумав ее, я понимаю, что начинаю засыпать. Просто засыпать, безо всяких загробных путешествий. Я проваливаюсь в дрему, слушая споры о политике и британский акцент Джона Оливера. Интересно, как там Доминик? Он жив? Мысль колет меня, будто иголкой, и я понимаю, что волнуюсь за него.
Но почти тут же понимаю, что чувствую - он жив. Жив, разумеется.
Мне кажется, что я закрыл глаза только на минуту, может быть на две, но уж точно не больше, однако когда я открываю глаза, то на диване оказывается только отец.
- Не хотел тебя будить, - говорит он с таким выражением лица, будто за время, пока я спал, он успел пожалеть, что я родился.
- Пап? - говорю я.
- Да, милый?
- А вы с Мэнди… Ну, Морин мне все показала.
- Она говорила.
- Так вот, вы с мамой…
Я замолкаю, папа тоже молчит. Не знаю, что я ожидаю от него услышать. Я спал со своей сестрой-близняшкой, благодаря этому на свет появился ты, Фрэнки? В нашей семье так принято, поэтому приударь за Ивви поактивнее? Я так виноват, так виноват?
Папа, наконец, говорит:
- Иногда люди просто любят друг друга, и сделать с этим нельзя вообще ничего.
Ответ меня более чем устраивает.
До кровати я добираюсь в полусне, уверенный, что мне ничего сниться не будет. Но посреди ночи я открываю глаза в темноте мира мертвых и на мне сидит девочка с забинтованным лицом. Сидит, надо сказать, недвусмысленно, так что коленками больно сжимает мне ребра. Я тянусь к ее бинтам.
- Можно, дружок?
Она дергает головой, а потом прижимает мои руки к постели. Я бы почувствовал ее дыхание на своей шее, если бы только у нее было дыхание. Такой прыти от викторианской малышки я никак не ожидаю. Бинты кое-где пропитались кровью, и одна из капель срывается вниз, коснувшись моей шеи. И Господи, я клянусь, что ничего холоднее в жизни своей не чувствовал. Я имею в виду: никогда. Холод ее крови, это холод могилы, и отчего-то я тут же чувствую себя совсем беспомощным перед ней.
- Он близко, - говорит девочка.
Мой срок за соблазнение малолетних близко, хочу было ляпнуть я, но вовремя вспоминаю, что на призраков законодательство не распространяется. Не хватало еще убого пошутить перед мертвой, викторианской обожательницей.
Она вдруг выпрямляется на мне, скрещивает руки на груди.
- Серьезно? Ты правда считаешь, что я тебя хочу? - голос у нее строгий и обиженный.
- Ты сидишь на мне верхом.
- И что? Я пытаюсь тебя напугать.
- Сексом? Мне двадцать два. Я прошел эту стадию в пятнадцать.
- Ты отвратительный пошляк, уже мне не нравишься.
Я смеюсь, но потом вижу в прорези ее бинтов блестящий, острый клык. Один только клык, но этого мне хватает, чтобы заткнуться.
- Слушай внимательно, - говорит она. - Из-за вас он смог выбраться, вы за это и отвечаете.