Тем не менее вскоре появились явственные признаки приближающегося отъезда Влада. Для начала он забрал все бумаги Харкера и его одежду. Мы узнали об этом, поскольку привыкли по утрам незваными гостями наведываться к англичанину. Наши визиты были очень плодотворны, особенно с тех пор, как он послушно стал расшифровывать свою стенографическую чертовщину на отдельных листах. Теперь Харкер писал дневник не для себя, а для нас. Его записки сослужат нам хорошую службу в Англии, в них полно юридических подробностей.
– В Лондоне он будет нашим шпионом, – объявила мне Элизабет. – Прежде чем Влад поднимется, я совершу особый ритуал для того, чтобы Харкер оставался в живых столько, сколько нам понадобится. Но сперва нужно защитить англичанина более простым способом.
С этими словами она подошла к ночному столику и взяла лежавший там нательный крестик. Правда, ее пальцы касались лишь золотой цепочки. Фигурка Христа, распятого на кресте, закачалась на уровне ее лица.
Должна сознаться, я громко вскрикнула. Я чувствовала, что среди вещей у Элизабет есть распятие, только не могла понять, где именно. Иногда его присутствие особо сильно донимало меня. Увидев мое состояние (мои глаза были полны ужаса), она засмеялась, запрокинула лицо и поднесла крестик почти к самым своим щекам.
– Не будь такой жестокой, – дрожащим от едва сдерживаемых слез голосом взмолилась я. – Не надо так шутить. Мне больно видеть твою беспечность. Ты и не заметишь, как искалечишься!
Думаю, окажись перед лицом Элизабет докрасна раскаленная кочерга, я испугалась бы намного меньше. Неужели ей доставляло удовольствие испытывать судьбу? В конце концов я не выдержала и горько разрыдалась, но страх за Элизабет мигом высушил мои слезы. Я открыла глаза... Элизабет, поднеся распятие к самым губам, бестрепетно целовала его!
Я пронзительно закричала, чувствуя, как у меня подкашиваются ноги. Элизабет успела меня подхватить.
– Жужанна, дорогая моя, прости! Я вовсе не собиралась тебя пугать. Просто хотела кое-что доказать тебе.
Она усадила меня на диван и села рядом, нежно поглаживая меня по щекам, пока я не отважилась вновь открыть глаза. Элизабет поднесла к моему лицу плотно сжатый кулак, затем начала медленно разгибать пальцы. На ее белой ладони лежало распятие. Я отпрянула и снова непроизвольно зажмурилась, однако Элизабет сурово приказала:
– Не трусь. Посмотри на меня. Слышишь? Смотри на меня!
Я увидела, что блестящий нательный крест не причинил ни малейшего вреда ее коже. Дрожащими пальцами я коснулась губ Элизабет и не обнаружила на них ни единой ранки. Улыбаясь, Элизабет взяла мою руку, повернула ее ладонью вверх и попыталась передать мне крест. Я снова закричала:
– Не надо! Он обожжет меня... Так уже было.
– Послушай, Жужанна. – Голос Элизабет звучал сурово, как у взрослого человека, уставшего от глупых детских капризов. – Давно ли ты уверяла меня, что солнечный свет тебя спалит? А теперь ты нежишься в его лучах. То же самое и с распятием. Оно обжигало тебя, поскольку ты принимала за истину каждое слово Влада. Но сколько можно жить под гнетом чужих суеверий?
Не дав мне опомниться, Элизабет опустила распятие мне на ладонь и плотно сомкнула мои пальцы. Все это произошло так неожиданно, что я даже не вскрикнула. Раскрыв ладонь, я минуту или две просто смотрела на сверкающий крестик и вдруг как будто очнулась от долгого безумия. Распятие было холодным, его острые края слегка царапали ладонь, но оно ничуть не обжигало. С таким же успехом я могла бы держать золотую монету или какую-нибудь безделушку.
– Ну как? – улыбнулась Элизабет. – Теперь ты убедилась, что держишь всего-навсего кусочек металла, и только. Но Влад верит в силу распятия, и мы сыграем на его суевериях. Идем к Харкеру. Ты наденешь распятие ему на шею.
Я сделала так, как она велела, удивляясь своей силе и неуязвимости. Стряпчий, разумеется, спал. Элизабет подошла к нему.
– Отныне, дорогой Джонатан, – начала она, нарочито старательно выговаривая каждое слово, – ты будешь носить это распятие постоянно. Даже если цепочка порвется, крест должен всегда находиться при тебе. Если Влад... если граф, – тут она обернулась ко мне и с усмешкой подмигнула, – начнет тебе угрожать, заслоняйся от него распятием. Это его отпугнет.
Так мистер Харкер превратился в нашего лазутчика.
Через пару недель орава цыган вновь появилась во дворе замка. На этот раз они приехали в больших, вместительных кибитках. Их размеры сразу же позволили мне прояснить кое-какие детали замысла Влада. Сомнений не оставалось: он покидает замок, и если не навсегда, то на очень долгий срок. Естественно, вместе с остальными цыганами приехал и воздыхатель Элизабет, но их вторая встреча была сугубо деловой. Разговор шел о том, кто и как отправится в путешествие. Влад избрал самый безопасный для себя способ – плыть до Англии по воде. Нам с Элизабет кружной путь ни к чему, и мы, отправившись в Англию кратчайшей дорогой, будем дожидаться там появления Влада.
В каждую кибитку могло поместиться несколько больших ящиков с землей (еще один смехотворный предрассудок Влада: он убежден, что может покинуть Трансильванию, лишь захватив с собой изрядное количество родной земли). При виде цыганских повозок меня вновь захлестнул гнев: значит, Влад спокойно бросает нас здесь! Я стала умолять Элизабет сделать все, что в ее силах, дабы незамедлительно уничтожить "дорогого дядюшку". Она сомневалась в успехе, твердя о неподходящем времени (знать бы, что она скрывает, не желая меня "тревожить"!). Я настаивала. Наконец она согласилась и сказала, что возложит эту миссию на Харкера, но будет им управлять.
Она действительно отправила Харкера, выбрав наиболее уязвимый для Влада дневной час... Увы, наша затея провалилась (или Элизабет "помогла" ей провалиться?).
Я заставила себя сесть за дневник, чтобы унять охватившее меня волнение и побороть страх. Сейчас вечер. Недавно ко мне приходил Влад. Мы не виделись почти месяц, но я не удивилась переменам в его облике. Естественно, он помолодел. Из волос исчезла седина, лицо слегка порозовело. Он находился в приподнятом настроении и решил напоследок еще раз поиграть в "щедрого дядюшку".
– Осталось ждать всего сутки, – с улыбкой объявил он. – Завтра вечером Харкер будет твой.
Я, добросовестно изобразив на лице растерянность и беспомощность, скорбным голосом произнесла:
– Ты бросаешь меня здесь и обрекаешь на голод. Не думай, будто я ничего не знаю.
Брови Влада изогнулись, выражая притворное удивление. Он прижал руку к своему безжизненному сердцу.
– Я? Помилуй, Жужанна. Неужели Элизабет настолько опутала тебя своими сетями, что ты забыла, кто является твоим настоящим благодетелем? Так позволь тебе напомнить: я. Только мне ты обязана своей красотой, да и самим существованием. И сейчас, моя дорогая, я не бегу от тебя в Англию, а еду, чтобы осмотреть... кое-какую свою собственность. Мне таки удалось найти способ освободить нас обоих. Напрасно ты упрекаешь меня, будто я не подумал о тебе. Первой моей мыслью была мысль о твоем благополучии, а потому я оставляю тебе англичанина. Когда все будет готово – а это случится раньше, чем ты успеешь проголодаться, – я обязательно вернусь за тобой.
Мне не хотелось встречаться с ним глазами. Глядя в окно... туда, где была свобода... я отрешенно молвила:
– Аркадий исчез.
Влад – опытный лицемер. Он тут же продемонстрировал крайнее изумление, смешанное с весьма правдоподобным страхом. Все это выглядело вполне убедительно, но меня уже не одурачишь.
– Что?
– То, что ты сейчас слышал, – чужим, холодным голосом ответила я.
Это была правда. В ожидании скорого отъезда из замка (у меня было стойкое ощущение, что я покидаю замок навсегда) утром я спустилась в подземелье. Я не могла уехать, не взглянув в последний раз на моего дорогого Аркадия, над безжизненным телом которого было пролито столько слез.
Его усыпальница оказалась пуста. Тело исчезло! (Я настолько подавлена, что не в состоянии даже плакать.) Исчезло бесследно, остался только деревянный кол. Я повалилась на сырую, покрытую пятнами плесени землю и зарыдала. У меня не было сомнений, что это чудовище Влад не пощадил даже останки Каши. Наверняка он совершил над телом брата какой-нибудь гнусный ритуал. И сейчас, видя его лицемерие, я, подобно трем Мариям у открытой гробницы, потребовала от него объяснений:
– Куда ты дел тело Аркадия?
Влад наморщил лоб, отчего его брови сомкнулись, будто две грозовые тучи. Побагровев, он закричал:
– Что, дождалась? Твоя любезная Элизабет творит за моей спиной свои мерзкие делишки и вероломно сваливает всю вину на меня! И ты веришь! Ты веришь любой чудовищной клевете, которая исходит из ее уст. Теперь Элизабет бросила тебе новую кость, и ты тут же вцепилась в нее, да еще, я уверен, начала строить планы, как бы поизощреннее отомстить мне. Я не стану больше тебя предостерегать. Зачем, если ты безоглядно веришь ей, а не мне, своему благодетелю? Одно успокаивает: очень скоро ты убедишься, насколько же ты была глупа, доверившись ей и отвернувшись от меня... Только учти: тогда уже будет поздно молить меня о помощи!
Он порывисто вышел, и, как всегда, его уход сопровождался громоподобным ударом дверью. Но на сей раз двери так досталось, что по ней наискось пробежала трещина.
Я молчала, не собираясь вступать с ним в спор. Я вообще больше не собираюсь с ним разговаривать. Задуманная мною месть – это не пустые слова и бесполезные споры, а весьма целенаправленные действия. И они низринут Влада в преисподнюю!
Итак, мы с ним расстались. Навсегда. Я не испытываю ни грусти, ни благодарности за прошлое, хотя именно его поцелуй когда-то сделал меня бессмертной. Но сколько близких мне людей он погубил? Мать, отца, братьев, Дуню. Он растоптал мое достоинство, и я, прежде самозабвенно любившая его, с таким же самозабвением начну готовить отмщение.
Мерзавец! Гнусное чудовище! Думаешь, ты скрылся от меня навсегда? Нет, мы еще встретимся в Англии. В той самой Англии, которая, как маяк, как волшебный мираж, манит меня на протяжении многих десятков лет. Я боюсь только одного: что при моем приближении этот волшебный мираж рассыплется в прах.
Нет. В моей душе не должно быть места сомнениям и страхам... Я обязательно разыщу тебя в Лондоне. И вот тогда-то я нанесу тебе свой смертельный удар!
Глава 7
ТЕЛЕГРАММА, ОТПРАВЛЕННАЯ
28 ИЮНЯ ИЗ АМСТЕРДАМА
ДОКТОРОМ АБРАХАМОМ ВАН ХЕЛЬСИНГОМ
ДОКТОРУ ДЖОНУ СЬЮАРДУ
В ПАРФЛИТ (АНГЛИЯ)
"Мой дорогой и верный друг! Заранее прошу простить мне это вторжение в Вашу жизнь. В самое ближайшее время мне очень понадобится Ваша помощь. 1 июля, во второй половине дня, я прибуду в Парфлит вместе с душевнобольной пациенткой. По ряду причин наше появление должно сохраняться в строжайшей тайне. Никто, кроме Вас, не должен о нем знать.
Моей пациентке требуется отдельная палата с решетками на окнах и надежным дверным замком, мне – аналогичное помещение.
Телеграмму по прочтении немедленно уничтожьте".
ДНЕВНИК ДОКТОРА СЬЮАРДА
1 июля
Профессор приехал.
Он прибыл, как и собирался, во второй половине дня. Скромный черный костюм и широкополая соломенная шляпа делали его похожим на сельского пастора. Я стоял на крыльце, наблюдая, как он выбрался из кэба, а затем с помощью кучера высадил невысокую худенькую женщину. Она тоже была вся в черном, включая и вуаль, скрывавшую черты ее лица.
Профессор подхватил свою пациентку на руки и с достаточной сноровкой – словно это было для него привычным занятием – понес по окаймленной цветочными клумбами дорожке, ведущей ко входу в лечебницу. Заметив меня на крыльце, профессор широко улыбнулся, и его синие глаза мгновенно оживились. Я двинулся ему навстречу и дружески потрепал по плечу. Конечно же, нам обоим хотелось обменяться крепким рукопожатием, но руки профессора были заняты таинственной пациенткой.
– Приветствую вас, дорогой профессор Ван Хельсинг! – произнес я.
Следом за профессором к крыльцу подошел кучер с двумя большими чемоданами в руках. Я поспешил дополнительно вознаградить его за эту услугу. Насколько мне известно, финансовое положение профессора оставляет желать лучшего. Вероятно, при его опыте и знаниях он мог бы быть куда более преуспевающим врачом, но я догадывался, что он привык брать со своих пациентов умеренную плату, а некоторых и вовсе лечил бесплатно. Судьба уберегла меня от необходимости зарабатывать на кусок хлеба. Если бы не мой интерес к психиатрии и не мое "хобби" – лечебница, я был бы обречен на праздную жизнь богатого скучающего бездельника.
Услышав мое приветствие, профессор перестал улыбаться, а его глаза потухли. Он вытянул губы, напоминая мне о полной секретности (наверное, будь его руки свободными, он приложил бы палец к губам). Я понял намек и сразу же понизил голос до шепота:
– Я очень рад снова видеть вас.
Ван Хельсинг улыбнулся и тоже шепотом ответил:
– И я очень рад вас видеть, дружище Джон. Вот только вид у вас что-то бледный, да и питаетесь вы, скорее всего, как придется. Надо срочно найти для вас юную леди, которая нагнала бы вам аппетит прогулками на свежем воздухе.
Продолжая приветливо улыбаться, я опустил глаза и принялся разглядывать буйство желтых и малиново-красных цинний, росших по обеим сторонам дорожки. Все, что пробуждало мысли о Люси, отзывалось во мне острой болью, и я не смог заставить себя ответить на шутку профессора.
– А, понимаю... – с сочувствием произнес он. – Дурацкая врачебная привычка – сразу дотрагиваться до больного места. Друг мой, простите глупого слепого старика.
Думаю, я покраснел, что лишь усилило неловкость моего положения (вообще-то я редко теряю самообладание). Но сейчас мы с профессором были не одни. Я покосился на молчаливую пациентку: интересно, понятен ли ей смысл нашего разговора?
И снова Ван Хельсинг прочитал мои мысли.
– Не тревожьтесь, Джон. Эта женщина страдает кататонией. Ее мысли сейчас блуждают где-то очень далеко. Но даже если бы она и поняла наш разговор, то не сумела бы никому его передать. Болезнь отняла у нее речь.
– Зря вы наговариваете на себя, профессор. Вы далеко не старик и уж вовсе не слепец. Вы – самый проницательный человек из всех, кого я знаю.
Я не льстил профессору – такое мнение о нем сложилось у меня с самой первой нашей встречи. Иногда меня просто ошеломляла его способность читать мысли – мои или кого-то другого. И дело здесь вовсе не в том, что он слишком хорошо меня знал, аналогичным образом он проникал в помыслы совершенно незнакомых ему людей. Я много думал над этим и нашел два возможных объяснения: либо профессор феноменально развил наблюдательность, либо он... ясновидящий.
Второе мое предположение нелегко доказать, хотя в последнее время я стал серьезно интересоваться оккультными явлениями и учением, распространяемым "Золотой Зарей" – одним из местных обществ мистического толка. (Знакомясь с литературой, имеющей вышеозначенную направленность, я пришел к выводу, что профессор весьма эрудирован в этой области – достаточно вспомнить многочисленные высказывания, которые я слышал от него за восемь лет наших тесных дружеских отношений, например герметический афоризм "Как вверху, так и внизу". Далеко не все его слова были мне понятны. Смысл многих его замечаний стал мне открываться по мере знакомства с произведениями, посвященными оккультным наукам, но кое-что так и остается для меня загадкой.)
Более того, вокруг профессора ощущается аура силы, причем не столько физической, сколько ментальной. Его способности проявились в очень раннем возрасте (здесь мы с ним схожи; таких детей принято называть немецким словом wunderkind). Однако я говорю не об интеллектуальных способностях (их Ван Хельсингу тоже не занимать), а о метафизических. Будучи на людях, профессор надевает личину добродушного рассеянного чудака (исключение составляют лишь лекции, которые он безупречно читает студентам). Я даже слышал, с каким забавным акцентом он говорил на иностранных языках, хотя со мной он всегда разговаривает на вполне правильном английском. Такое ощущение, что он делает все, только бы скрыть от мира свою истинную суть: ученого, философа, гения.
Но когда мы оставались с Ван Хельсингом наедине, он снимал свой шутовской колпак, а из-под маски чудаковатого врача временами проглядывал блестящий и знающий оккультист. Разумеется, профессор ни разу не назвал себя оккультистом. Я же отваживаюсь назвать его так на основе наших бесед и своих наблюдений. Помню, как еще давно, очутившись в его амстердамском доме, я совершенно непреднамеренно забрел в комнату, служившую ему библиотекой. За стеклами запертого шкафа виднелись корешки книг по магии: "Больший ключ Соломона", "Гетия", "Сефер Йецира", а также "Правдивое и достоверное описание того, что в течение многих лет происходило между доктором Ди и некоторыми духами".
И теперь этот удивительный человек стоял на крыльце моей лечебницы, приняв облик заурядного сельского пастора. Но я видел то, что скрывалось под маской добродушно улыбающегося синеглазого простака. Со времени нашей последней встречи доктор постарел, в его рыжевато-золотистых волосах прибавилось седины. Как и я, он заметно исхудал и осунулся, и при взгляде на его впалые щеки у меня сочувственно сжалось сердце. Зато его внутренние силы и мудрость возросли многократно. Спокойствие, коим были исполнены каждое слово, каждый жест Ван Хельсинга, казалось, не поколебала бы даже самая яростная и неистовая буря. Как ни странно, но его истинное, внутреннее "я", скрывавшееся под изможденной плотью, стало гораздо... моложе.
– Прошу вас. – Я посторонился, собираясь проводить Ван Хельсинга и пациентку в подготовленные для них помещения.