А ничего. Совсем ничего такого блудница поневоле в себе не находила. Внутри была просто дыра, в которой все тонуло – любые возражения, протесты, любые "хочу" и "не хочу". Из-за этой ненасытной дыры поступать она могла только так, как предлагалось ей окружающей средой. Не иначе. Сознательное волеизъявление? Она уже и думать о таком забыла. Она лишь следует тому, что выпадает ей. Слабые попытки сопротивления, хотя бы только мысленного, ничего не значат, подавляемые собственными же действиями. Будто кто за ниточки дергает.
Вот и эта маска блудницы так просто сдаваться не собиралась. В конце концов, новые возможности – это всегда новые возможности. И новый взгляд на мир. И драгоценный опыт – а уж опыт не променяешь ни на что в жизни.
Так Ди стала блудницей.
Но влек ее к себе не храм, которому она теперь принадлежала, а древний каменный гигант, господствующий над городом и никем незамечаемый.
Вблизи его стены были шероховатыми, покрытыми сетью морщин – микроскопических трещин в каменных монолитах, плотно притертых друг к другу. И ни единой росписи, никаких рельефов. Портики, числом четыре – по одному с каждой стороны, – до крайности просты и скромны. Эту простоту впору было бы назвать голизной – совершенной обнаженностью. Но в обнаженности этой не чувствовалось ни капли примитивной грубости – только невинность, странная беззащитность и простая безыскусная премудрость.
Четверо ворот башни были заперты. Но к каждым было приделано большое бронзовое кольцо – чтобы стучать. Ди не знала, обитаема ли пирамида, но решила, что обязательно постучит в ворота. Потом. Когда немного освоится в городе, чтобы понять смысл Башни.
Она уходила от монументального великана с неясным ощущением – отчего-то мнилось, что там, в Башне, она сможет найти то, что потеряла, получить ответ на главный свой вопрос. Это чувство внушала сама Башня – ее спокойная древняя уверенность и безмятежная молчаливость.
Между тем город за то время, пока она общалась с Башней, разом оживился. На улицах стало больше людей, больше скачущих вприпрыжку мальчишек, больше женщин с ясными, радостными лицами. Все они шли или бежали в одном направлении.
Скоро весть дошла и до храмовой блудницы, соединяющей отныне в одно целое собственную жизнь и жизнь города. Люди шли встречать войско и своего царя, с победой возвращающихся домой. Ди слилась с толпой и теперь жила ее нетерпением, ее ожиданием, ее возбуждением. Среди возвращавшихся у нее не было ни мужа, ни брата, ни милого друга – но храмовой блуднице не чужды ни восторженность самозабвенного пыла истинной дочери своего города, ни простое любопытство обычной горожанки.
Толпа запрудила широкую улицу, упирающуюся в городские ворота – настежь распахнутые. Усердно работая локтями и втискивая себя в щели между боками, Ди пробралась вперед – к самому проходу, оставленному для войска, вступающего в город. В воздух летели крики, гудел тысячеголосый говор.
Когда из-под арки приземистой воротной башни на брусчатку ступил копытами конь с царственным седоком, город на мгновение объяла тишина. Секунда – и безмолвие взорвалось громом ликующих воплей.
Города любят правителей, приносящих им удачу и славу.
Ди во все глаза глядела на человека, едущего впереди колонны – он был осанист, безбород и обилен мужской статью. Довольная улыбка блуждала на лице – на губах и в глазах. Он смотрел на свой народ горделиво, с сознанием хорошо сделанного дела – для них же сделанного, для всех тех, кто радовался его возвращению и громко славил его имя. И одновременно цепко, внимательно смотрел. Но не как коршун, выслеживающий добычу, а как путник, вглядывающийся в ночь, – не видно ли где призывного огонька?
Ди почувствовала удар – резкий толчок сердца. Может быть – вот оно? Она решительно вышла вперед – оторвалась от толпы, встала перед всадником с тонким серебряным обручем на царственной голове.
– Не меня ли ты ищешь, царь? – храбро спросила она, с вызовом глядя ему в глаза. Он спокойно смотрел на нее, остановив коня, – долго, оценивающе. Толпа вокруг затихла, ожидая ответа. А Ди только сейчас задалась интересным вопросом: в обычае ли здесь отвергать блудницу, отказывая той, которая безропотно отдает себя всем? Потом он повернул голову и сказал что-то негромко одному из своих военачальников. Тот ухмыльнулся. Ди почувствовала, как вспыхнули жаром щеки, но смолчала. Она ждала ответа, обращенного к ней, а не к кому-то другому.
– Все, что я ищу, уже найдено. Ты не можешь дать мне большего, жрица любви. Так же как и я тебе.
Ди разочарованно отступила в сторону и смешалась с толпой. Поток победителей продолжил движение. Из ворот изливались все новые и новые волны – конница, пехота, обозы с фуражом и ранеными, шеренги, квадраты, колесницы. Город принимал их в себя – без устали, без жадности, без отказа, ничуть не умаляя своей способности вместить еще столько же, еще больше.
Ди пробиралась сквозь торжествующую толпу. Здесь ей больше нечего делать. Она попытала судьбу – и ошиблась. Предложила себя и свою любовь, но дары не были приняты. Может быть, потому, что они тоже – маска? Но разве весь этот город – не маска, надетая на истинную физиономию реальности?
Солнце медленно клонилось к горизонту. Ди вышла к морю, на пустынный берег. Вокруг – лишь песок да выброшенные прибоем обломки рыбачьих лодок – наверное, недавно был шторм. Она уселась на песочный взгорок, поджала колени и уткнула в них подбородок. Солнце жгло кожу даже сквозь загар.
Солнце… оно вызывало смутное, неприятное ощущение. Ощущение пряталось в подсознании и никак не подцеплялось, не выходило наружу. А когда Ди прекратила попытки выцарапать его из глубин и отвлеклась на тяжело ползущего по песку большого бронзового жука, оно вдруг всплыло само. Да с таким резким всплеском, что Ди вздрогнула, подскочила на месте и снова бессильно шлепнулась в песок.
Солнце двигалось в обратную сторону. Между тем о южных широтах и речи быть не могло – безусловно, северные. В этом она была безотчетно уверена.
Город-маска. Конечно. Здесь все должно быть наоборот. Наизнанку?
Ди почувствовала голод. Вспомнила о монетах, зашитых в поясе и выковырнула два неровных серебряных кругляка. Потом долго плутала меж домов, ища съестную лавочку. Пока ходила, из дырки в неосторожно разорванном поясе выпала еще одна монета и, прозвенев, легла на грубый уличный булыжник. Краем глаза Ди заметила синхронный поворот голов прохожих, среагировавших на усладительный звук. Ди быстро накрыла монету рукой, зажала в кулаке. Завернула за угол, перевязала пояс, затянув дырку узлом. Затем пошла дальше, размышляя над особенностями и превратностями человеческого восприятия. Людской разум не видит безмолвного большого, того, что нависает над ним, высится горою, – но всегда готов принять в себя, под солнце своего внимания, звонкую мелочь. Серебряная монетка против могучего храма неизвестного бога.
В том, что Башня – это храм, только не тот, где живут блудницы, Ди больше не сомневалась.
У бродячего торговца она купила круглую ячменную лепешку и горсть сушеных фиников. Умяв все это, напилась из ручья, рукотворным водопадом струившегося с каменных плит на одной из улиц и здесь же уходившего в землю.
Потом до самых сумерек просто бродила по городу – без цели, без мыслей, впитывая в себя пыль веков, которая еще не стала пылью, но была зримо представлена живой, хотя и неторопливой жизнью города.
А за несколько минут до того, как на город камнем упала черная шапка ночи, ее неожиданно схватили сзади за плечо.
– Вот ты где шляешься, гадкая девчонка!
И сильные руки развернули ее лицом к их обладательнице – неопрятного вида матроне, с грубым низким голосом и темной полоской над верхней губой. Развернули – и тут же отпустили.
– Ай! Не та?!
Ди, долго не думая, задала стрекача. Уж очень не хотелось быть уличенной в краже храмовых одежд у их растяпы-хозяйки да еще оказаться под конвоем этой нежной и ласковой "мамки" с усами.
Хорошо, что "мамкам" не к лицу бегать по улицам за своими прыткими подопечными. Погони Ди не опасалась, а всполошить редких уже прохожих криками сильно удивившаяся матрона, наверное, не сообразила.
Ночь беглянка провела в той же глиняной хибарке, где схоронила свою одежду, – на постели из местных лопухов.
ПЕРЕКРЕСТОК ДОРОГ
С утра пораньше пришлось отбиваться от грязных домогательств какого-то бродяги – немытого, оборванного, с репьями в нечесаных волосьях. Он забрался в лачугу, когда она спала. Ди проснулась, почувствовав как кто-то шарит по ней. Она сразу же подумала о поясе с монетами, но все оказалось еще проще. Бродяга озадаченно разглядывал ее трусики. Разумеется, здесь таких не водилось.
Секунды две они смотрели друг на дружку, затем она инстинктивно поджала колени к животу и пнула нахала пятками в грудь. От жесткого удара деревянных подошв сандалий (не стала снимать на ночь, чтобы снова не путаться в шнуровке) паразит охнул и осел на пол. Глаза его стали круглыми – вероятно, не ожидал подобного гостеприимства. Ди уже была на ногах, но и оборванец опомнился, нырнул вперед и схватил ее за лодыжки.
– Погоди, крошка, не убегай. Мы с тобой повеселимся.
Голос его был хриплым, рыкающим, и держал оборванец крепко, распластавшись на полу. Ди потеряла равновесие и тоже свалилась. Бродяга, изгибаясь как червяк, стал наползать на нее.
– Нет ты дашь мне, курочка желтоперая. Всем даешь, а бедного горемыку Пандара вот как принимаешь?… Ах ты ж…
Он взвыл от боли – Ди ногтями вцепилась ему в причинное место. Оборванец задергался, пытаясь отодрать ее руку, и отвалился в сторону. Ди вскочила и бросилась вон из лачуги.
Бежала долго – пока в голове не прояснилось, и вместо рефлексов и инстинктов не заговорили внятные соображения. Тогда она остановилась и, тяжело дыша, посмотрела на руку. Та была в крови, уже высохшей. Ди передернуло от омерзения.
Она направилась к морю, держа оскверненную руку на отлете, точно та была не своя, а навязанная ей кем-то. На берегу, не раздеваясь, в платье и сандалиях, вошла в воду. Отмыла руку, потом немножко поплескалась на мелководье, приходя в себя.
Палящее с самого утра солнце высушило одежду и волосы почти мгновенно. Там же, на берегу, Ди решила больше не слоняться почем зря по городу, а идти прямиком к Башне. Как и накануне она купила у уличного торговца хлеба и сушеных ягод. Потом встретила развозчика молока и попросила напиться. Старик отцепил от пояса большую глиняную кружку и налил доверху. Молоко было густым, теплым, непривычным на вкус.
Башня встретила ее молчанием великана, которому не с кем говорить в мире пигмеев. Чтобы не передумать, Ди быстро подошла к воротам, взялась обеими руками за тяжелое кольцо и несколько раз ударила им в створку.
Она и ждала и не ждала, что ей откроют. А когда массивная створка начала медленно надвигаться на нее, отворяясь, Ди пришлось пересиливать внезапное детское желание сбежать – спрятаться от того неизвестного и огромного, что ожидало ее внутри.
Половинка ворот распахнулась, и Ди, чуть помедлив, перешагнула черту, отделяющую город от владений неведомого бога.
Ей навстречу шагнул человек в длинном, до пола, одеянии, как ряса монаха, но чистейшего белого цвета. Он молча закрыл врата, затем взял одиноко горящий факел и зажег от него масляные настенные светильники по обе стороны неширокого прохода, что вел в недра Башни. И только после этого заговорил:
– Дочь моя, ты пришла просить совета или постучалась сюда случайно, по незнанию, любопытству?
– Совета?… Не знаю… – задумчиво ответила она. – Я хочу получить ответы на свои вопросы. Эта Башня просто притянула меня к себе. Поэтому я здесь.
– Ты правильно сделала. Здесь ты можешь получить ответы на свои вопросы, если у тебя достанет терпения, веры и воли.
– Что мне нужно будет делать?
– Для начала не торопиться. В этих стенах другой счет времени. Войдя сюда одним днем, можешь выйти обратно совсем другим. Подумай, не хватятся ли тебя? Не доставит ли твое отсутствие волнения другим?
– Не хватятся и не доставит.
– Тогда ступай за мной, дочь моя. Я проведу тебя туда, где люди могут говорить с Другим.
– С каким другим? – не поняла Ди.
– С Тем, у Кого ты хочешь просить помощи. С Тем, Кто помогает, Кто утешает, Кто поддерживает и очищает. С Тем, Кто слышит и отвечает. Мы зовем Его Другим – потому что Он и есть другой. Он в мире и вне мира. Он в тебе и вне тебя. Но Он не мир и не то, что за миром. Он – Другой. Ты не можешь ни понять Его, ни объять умом. Ты можешь лишь знать о Нем и просить Его. И еще – быть благодарной Ему за то, что Он слышит тебя.
– А бывает так, что Он слышит, но не отвечает?
– Бывает так, что Его ответ приходит не сразу. Иногда его нужно ждать всю жизнь – и получить перед приходом смерти. А иногда бывает достаточно и того, что Он слышит тебя, – тогда и ответ не нужен. Душа очищается просьбой о помощи. Человек создан для того, чтобы просить – и в этом обретать смирение и знание своего несовершенства.
– Человек просящий, – пробормотала Ди. – Какой жалкий удел. Человек не может и не умеет все время просить. Он слишком горд и слишком многого хочет. Если все время просить, а не добывать нужное самому – жизни не хватит.
– Это не удел. Это дар. Может быть, равный дару любви. Только ни один человек не способен любить всех, а просить постоянно неразумно. Люди горды, это так. Но ни у кого из них не достанет сил никогда не просить. Хотя бы один раз это обязательно случиться. И этого будет достаточно.
– Для чего достаточно?
– Чтобы почувствовать себя незавершенным творением. И устремиться к довершению. Душа и должна стремиться к своему создателю. Там ее настоящий дом.
– А ведь просить можно и не того, о ком вы говорите. И вовсе не для того, чтобы узнать о своей недостаточности. Совсем наоборот…
Провожатый повернул к ней голову, и Ди увидела в его глазах огонек усмешки.
– Можешь не продолжать. Я понял, о ком ты ведешь речь. Но все гораздо проще. К темному духу нет причин обращаться – он сам предлагает и сам дает. Не спрашивая согласия и не дожидаясь просьб.
– Бесплатно? – рассмеялась Ди. Отчего-то эта тема показалась ей веселой.
– То, что он дает, и есть плата. – Отрезвляющая усмешка в ответ на ее задиристый смех.
Ди умолкла. Этот морализаторский разговор наскучил ей и утомил. Хотелось уже скорее прийти, куда надо, и наконец узнать тайну Башни – ее сокровенную суть, манящую своей загадочностью. Но они все шли и шли, и путь их освещался одной-единственной лампой в руке служителя Башни, и стены сжимали их с боков, толкая вперед и вперед, – и не было этому конца-края. Они проходили мимо одних боковых коридоров, ныряли в другие, оставляли без внимания третьи и оживляли своими шагами четвертые, седьмые, десятые. Иногда они поднимались по коротким каменным лесенкам, иногда пол резко забирал вверх, так что это уже был не пол, а настоящий пандус.
И Ди стало ясно, почему влекла ее к себе Башня. Ее манил заключенный внутри пирамиды лабиринт. Чудовищная усталость вдруг легла ей на плечи и придавила к полу. Ди прислонилась к стене и решила, что умрет прямо здесь, сейчас же, сию секунду. Не было сил сделать еще хоть один шаг, и не было желания продолжать идти.
– Ты очень бледна, дочь моя. Ты устала или больна? – он осветил ее лицо лампой и поддержал, чтобы она не упала.
– Почему вы не сказали мне, что это лабиринт? – выдохнула она.
– В этом не было нужды. Лабиринт не опасен, если знать путь.
– Но я его не знаю! – глухо, из последних сил выкрикнула Ди.
– Для того и нужен проводник. Ты не должна бояться. Я предупреждал тебя – понадобится терпение. Путь к Другому долог и труден – но никто за тебя не проделает его. Пойдем. Нам еще далеко идти.
Ди с усилием оторвалась от стены. Переставила ноги. Шаг. Второй. Десяток шагов. Вперед и вперед. Обычнейшее дело. Почему же так трудно даются иногда обычнейшие вещи?…
Сколько прошло времени, она не знала. Наверное, несколько часов. Или веков. Последняя лесенка осталась позади – они стояли на самом верху пирамидного плато, исчерканного иззубренными и ломаными линиями стен. Здесь не было ветра, зато в избытке было солнце. И солнце перевалило далеко за полдень.
– Здесь ты можешь находиться сколько захочешь. Я должен покинуть тебя, чтобы ты могла остаться наедине с Другим.
У Ди вытянулось лицо. Она останется одна? Кто же выведет ее обратно?
– Не беспокойся. Путь вниз короче и легче. Пойдем, я покажу тебе.
Он привел ее к крохотной низенькой башенке. Внутри был люк. Вниз отсюда вела узкая винтовая лестница. Ди стояла над люком, пока внутри Башни не затихли шаги служителя Лабиринта.
Потом отыскала тенистое местечко возле изгрызенной поверху стены. Попыталась устроиться поудобнее. Камни прогрелись за день, и сидеть на них было не холодно – только жестко.
И тут Ди сообразила, что не знает, как говорить с Другим. Забыла спросить об этом у проводника. Нужно ли обращаться к нему громко или можно мысленно сформулировать просьбу? Хотя здесь никого кроме нее не было, а город остался далеко внизу и услышать ее отсюда там не могли, орать не очень-то хотелось. Мысленное общение казалось более задушевным. И Ди, подперев голову руками, принялась думать. Обо всем, что было, что есть и как все это с ней приключилось. И о том, как хочется, чтобы все стало понятно, все расставилось по местам, обрело изначальный порядок, и восстановилось нарушенное равновесие. В общем, чтобы отыскались наконец точки соприкосновения – ее и мира. Не висеть в пустоте, не шататься неприкаянной тенью, а просто знать, что такое жизнь – своя жизнь.
"Покажи мне – кто я?" – робко и безмолвно попросила она.
Ответа не было.
Она ждала долго – сидя неподвижно, пока не свело от усталости мышцы.
Потом посмотрела на свое платье. Она блудница. Чего ж ей еще надо, какого ответа? Это же так просто – и не нужно терзать себя сомненьями, вереницей вопросов, бесконечной тоской.
Блудница – та, в которой сходятся все дороги мира. Все печали и все радости. Богатство и нищета. Порок и невинность. Жадность и щедрость. Красота и убожество. Величие и уродство. Она – средоточие путей, по которым идут к ней за утолением жажды жизни и за крошечной радостью.
"Тело мое – перекресток дорог", – подумала Ди. Центральная точка лабиринта. Вот и разгадка. Вот и ответ.
Она посидела еще немного, вслушиваясь в птичий звон где-то невдалеке и слабое полусвистящее движение воздуха. Потом поднялась, стряхнула с себя каменную крошку. Обошла кругом стену, повернула за другую, направляясь к башенке с люком.
И вдруг увидела его.
Это был он – тот, кого накануне она приняла за свою судьбу, и тот, кто не захотел стать ее судьбой. Вчера она решила, что ошиблась. Сейчас она бы не спешила делать подобные выводы. Такие встречи не происходят по воле случая.
Правитель здешних земель и города, вольно раскинувшегося внизу, стоял напротив Ди и смотрел на нее. Она не была удивлена. Он тоже. Ди сделала шаг вперед. Протянула руку. Замерла в ожидании. Она видела, что он колеблется. Глаза его смотрели спокойно, но в напряжении лицевых мышц, в каменной неподвижности тела ясно виделась борьба чего-то с чем-то. Наконец одно уступило другому, сдалось. Он шагнул к ней и взял за руку. Оглянулся, ища место.
– Пойдем.