Ди скривила губы. Не нравился ей этот странный, дикий разговор, который к тому же сама начала. Ну, как начала, так и закончит. Тем более дождь, кажется, перестал – сыпалась всего-навсего мокрая пыль. "Далеко отсюда до города?" – "Не очень. Километр на юг – там дорога. Поймаем попутку". Ди очень натурально разыграла удивление – большие глаза, брови на сантиметр вверх. "Поймаем? Ты хочешь сказать, что намерен сопровождать меня? В качестве кого, интересно знать? Личного телохранителя? Я прекрасно доберусь и сама. Спасибо за заботу". – "Как хочешь". Никита соскочил с подоконника и подошел к камину. Доски почти прогорели. Обожравшееся пламя лениво долизывало то, что осталось. "Извини, ты не могла бы выйти? Надо потушить огонь". Пять секунд Ди соображала, что он имеет в виду. Потом хмыкнула, пожелала удачи и выбралась за дверь, в коридор. Оттуда – к выходу из дома. На улице глянула на небо – там уже пробивалось солнце – и определила стороны света. Крыльцо смотрело как раз на юг.
Никита догнал ее среди елок, благоухающих Новым годом. Красотки в зеленых шубах под дождем еще больше распушили свои прелести и выглядели как на сцене, когда там выступает русский народный хор. "В любом случае нам по пути". Ди молча выразила безразличие по данному вопросу. Однако через пару минут немого путешествия по вымокшему насквозь лесу выяснилось, что безразличие фальшивое. Присутствие Ника безотчетно тревожило и напрягало. Она хотела быть одна и только одна. Остановившись, будто врезавшись в дерево, развернулась и вонзила взгляд в его переносицу. "Нет, так невозможно. Я так не могу, понимаешь! Я знаю, что кажусь тебе издерганной неврастеничкой, но вот и прекрасно. Тем проще ты отвяжешься от меня. Что тебе от меня надо, скажи? Что ты за мной ходишь как привязанный? Оберегаешь меня, спасаешь? А кто тебе сказал, что меня нужно спасать? От кого? Всех плохих ты уже сделал трупами. От меня самой? Тебя это не касается. Мои проблемы я решаю сама. Если сочту нужным, схожу к священнику на исповедь. Он окропит меня святой водицей, и никакая нечисть ко мне больше не пристанет. Все. Для твоей суперменской работы места уже не остается. Так почему бы тебе не пойти другой дорогой? Расстанемся друзьями и все такое". – "Ты разве еще не поняла почему?"
И столько в дивных его глазах, устремленных к ней, плескалось привораживающего зелья, а в голосе рекой разливалось столько хмельного настоя из волшебных венериных плодов, что Ди вмиг опьянела, и к горлу подступили пьяные слезы. Диким, затравленным взглядом она искала опору для своей опьяневшей души, но видела только лицо – бесконечно далекое, бесконечно близкое – ближе и еще ближе. И еще. Потом она ощутила свои губы во власти других губ, плечи – во власти крепких рук, а всю себя – во власти чужого желания, в котором еще чуть-чуть – и она растворится, исчезнет, улетучится тонкой струйкой безвольного дыма. И тогда внутри нее кто-то дернул за веревочку, открылась неведомая дверца, и Ди смогла сказать самой себе, громко и отчетливо подумать: "Я не хочу этого". И оттолкнуть его.
Никита отступил на шаг. Улыбаясь, смотрел на нее. "Я люблю тебя, Диана. И ты хочешь этого. Я почувствовал". Ди отступила на шаг. Потерянно смотрела на него и мотала головой. Испуганно, тоскливо. "Нет!" Она не хочет, чтобы это было навязано ей, как все остальное. Это– совсем другое. Это – закрыто наглухо для таких, как она, потерянных, с пробоиной внутри. Она правильно поняла – он предлагал ей не совокупление. Он предлагал большее. А ей это большее не удержать – прольется через пробоину. Останется голое совокупление. Как у кроликов. Говорят, крольчихи при этом жевать не перестают. Нужно оно?
"Нет!"
Еще один шаг вспять. "Диана!" Развернулась и бросилась бежать. Через кусты, через ельники, ветки хлещут, срываются холодные водопады, ноги оскальзываются на сырой мягкой земле. После просушки в лесном доме на ней уже снова все мокрым-мокро. Одежда облепилась липкими от дождя палыми листьями. Переходя с бега на скорый шаг и с шага на ковыляющий бег, Ди едва не наступила на ежа, промышляющего по своим ежиным надобностям. Вовремя ухватилась за сосновый ствол. Несколько мгновений пялилась на колыхающееся на ходу игольчатое тело – никогда живьем не видела, – потом продолжила бегство. Уже давно слышался шум близкой дороги.
Выбралась к ней внезапно. Возле автотрассы лес рос гуще, словно для того, чтобы не пускать летучий машинный яд вглубь. Лохматые и полулысые, одинаково неопрятные придорожные елки вдруг расступились, и Ди оказалась на обочине. Стряхнула с себя лесные ошметки, изучила указатели. Город был в трех километрах. Проголосовала и отрешенно затихла на заднем сиденье. Водитель попытался втянуть печальную пассажирку в бессмысленнейший разговор. Ди односложно отвечала, все больше невпопад, и наконец была оставлена в покое.
В голове творилось непонятное. Будто наполнилась голова чужим дыханием – жарким, лобзающим, неистовым. Восторженным. Туманящим прозрачное стекло разумения. И зов. Снова зов. Непрекращающийся, лишь утихающий ненадолго до неразличимости, но все равно присутствующий – на краю сознания. После леса, после ее "Нет!" в адрес человеческой любви зов стал сильнее, громче, стал будто радостнее. Ди съежилась на сиденье, напыжилась. И вдруг ясно увидела цифры. Вспыхнули в мозгу – пламенно-рыжая "3" и цвета сходящей с горы лавины "1". Они сцепились и пустились в пляс. Слепили двузначное число и теперь были нераздельны. "31".
Ди забеспокоилась. Число отчего-то было смутно знакомо, оно что-то означало. Что-то очень важное. Тревожное. Пугающее. И манящее. Потому что оно пришло не из человечьего мира. Оно принадлежало другому миру. Какому? Ди уже знала, что миров много. Несколько. По крайней мере два. Так какому же?
В городе она пересела на такси. И поехала домой. Не в гостиницу. Тянуло домой. Будто кто-то мог ждать ее там. Будто после долгого изгнания возвращалась на родину.
Попросила остановить за пару домов от своего. Прошлась пешком в надежде проветрить задурманенную голову. Оказалось – тщетная надежда. Пройдя несколько десятков метров уперлась глазами в номер на боку дома – 31. Ди охватило странное возбуждение. Ощущение того, что мир снова принялся ворожить, зачаровывая город и ее саму, размывая все прежние границы, очертания, весь прежний какой-никакой смысл. Все наполнялось новым смыслом, зыбким как марево. Чародейским тайным смыслом.
Ди вошла в подъезд. В глубокой задумчивости принялась считать ступеньки. Когда перед носом встала знакомая дверь, повторила шепотом имя последней ступеньки. "Тридцать один". Тихонько рассмеялась. Крошечные чудеса. Милые крошки. Чудовищные крошки. Бред.
Открыла дверь, перешагнула порог. Постояла немного. В квартире было светло и пыльно, как если б год здесь никто не жил. На полированных поверхностях мебели можно было рисовать картины. Пару раз Ди чихнула. "Здесь поселилась пыль", – подумала она без каких-либо эмоций. Быстрота, с какой пыль обжилась в квартире, ничуть не удивляла. Впрочем, раньше пыли здесь поселился Зов. Может, пыль пришла вместе с ним? Может, пыль была мантией Зова?
На секретере в гостиной стоял небольшой портрет в рамке. Муж. Ее муж. Свой, точно такой же, стоявший рядом, Ди куда-то засунула неделю назад, чтобы не раздражал. Она взяла в руку портрет. С минуту всматривалась в совсем незнакомое лицо. Потом перевернула. На обороте надпись: "Добро пожаловать в клуб тридцатилетних бравых парней". Дата: июль прошлого года. Значит, в августе этого ему был тридцать один.
Ди упала на диван и всхлипнула. Заколдованное число все больше наглело. О тридцать первом августа – фатальном для них обоих дне – даже думать не хотелось. Ди решительно тряхнула головой. Если она сейчас же не перешибет чем-нибудь эту плетущуюся на глазах цепочку из клонов проклятого числа, то озвереет. Но чем перешибить? Тоже числом? Начать играть на понижение. Или повышение. Тридцать или тридцать два. Ди вспомнила, что у человека тридцать два зуба. Отлично. Подошла к зеркалу, открыла рот, широко, как на кресле у дантиста, и принялась пересчитывать собственные зубы.
Лучше бы она этого не делала. Тридцать один.
От истерики спасла телефонная трель. "Диана, милая моя, где ты пропадаешь! Это Макс. Звоню тебе уже в тысяча первый раз. Лапонька моя, я все понимаю, ты сейчас не в своей тарелке, у тебя горе, но прошу тебя, не забывай о сроке сдачи рукописи. И, пожалуйста, держи меня в курсе. Почему ты молчишь? Сколько у тебя осталось глав?" – "Я… не помню. Надо посмотреть". – "Послушай, ради бога, Диана, ты должна закончить этот роман. Я по твоему голосу слышу, что ты в нерабочем состоянии. Тебе нужно взбодриться. Хочешь, я привезу тебе таблетки? Импортные. антидепрессант". – "Не надо, спасибо. Я постараюсь… только я немножко забыла – когда срок сдачи?" – "Через две недели. И задерживать не в твоих интересах. Не говоря уже о моих интересах. Так что умоляю, соберись. Пока ты на пике, я не позволю тебе портить твой маркетинг. Это слишком дорогая вещь. Договорились, рыбка? Да, кстати! Ты была права. Это действительно грибок. Из-за него я потерял обоих своих коньков. Я был просто в шоке, когда издох второй". – "Какой грибок? Какие кони? Не понимаю…" – "В моем аквариуме. Что с тобой, Диана? Ты меня пугаешь". – "Ах, аквариум. Да-да, конечно. Коньков жалко. А рыбки?" – "Рыбки, слава богу, все здоровые". – "Сколько?" – "Что сколько?" – "Рыбок в твоем аквариуме". – "Всего?… М-мм…вчера взял еще двух пестрых телескопов, значит, всего… тридцать одна. А что?" Долгий выдох. Нет, видно не судьба. "Ничего. Просто я сошла с ума. До свидания".
На деревянных ногах прошествовала в кабинет. Милицейские обнюхали тут каждый угол, каждый квадратный сантиметр. И, естественно, забрали с собой всю пыль, какая была, вместе с отпечатками пальцев и иными уликами. Но сейчас пыль лежала серыми сугробами. Здесь ее было больше всего. Ди опять чихнула и задышала медленнее, осторожнее.
Разбитый монитор отсутстовал. Но системный блок был цел и невредим. Зато дискет – ни одной. "Жулики!" – подумала Ди про ментов и распахнула окно. В комнату ворвался ветер и весело взметнул пегий фейерверк пыли. Ди выскочила за дверь и поплелась в кладовку – за ведром и тряпками.
На обратном пути, полистав справочник, заказала по телефону новый монитор.
Слабоинтеллектуальный труд по дому принес облегчение мозговой горячки. Заколдованная цифирь унялась и больше не мутила душу.
К полуночи в квартире не осталось ни пылинки. Зато в голове появилась свежая мысль: "Ненавижу мыть полы".
Ночью ей приснился сон: она дописала роман и разоблачила убийцу Филиппа. Макс с размытыми чертами лица, одетый полковником милиции, пожал ей руку и преподнес в дар от города большой аквариум, в котором плавали угловатые и глазастые циклопы – астрономические телескопы.
Утром проснулась от длинного и назойливого, как папарацци, тилибомканья дверного звонка. "Монитор заказывали?" Ди зевнула и велела заносить. Пока посыльный подсоединял дисплей, сделала кофе. Две чашки выхлебала сама, третью сунула в руки парню. Парень выпил кофе, после чего громогласно чихнул три раза подряд. "Пыльно у вас там, хозяйка. Всю нюхалку забил себе". С чем и был скоротечно и в меру невежливо выпровожден за дверь. Нахал! Пыльно ему. Это после того, как она едва не языком вылизала каждую щель!
Однако придя полюбоваться на новенький экран, с легким недопониманием ситуации убедилась в справедливости критики. Ровная рыхлая серая пелена лежала на всем, на чем можно было лежать. Первозданной чистотой сиял лишь монитор. Но полу отпечатались следы посыльного. Ди усердно в течение нескольких минут пыталась понять причину редкого природного явления. Но в конце концов плюнула и решила перетащить компьютер в другую комнату, а эту заколотить крест-накрест. Хотя бы старым плинтусом, что в кладовке невесть зачем хранится. И именно крестом, на всякий случай. Жаль, святой воды под рукой нет.
Зов тянулся оттуда, из кабинета.
Впрочем, пыль была везде. Только остальные углы квартиры она запорошила за ночь тонким, деликатным слоем и не так сильно бросалась в глаза.
Чуть погодя Ди засела за машинку, уже переселенную.
Никто никогда не говорил, что музы должны сами ваять шедевры. Но что же делать музе, которая лишилась своего Мастера? Что делать музе, у которой незаконченный роман Мастера отобрал большой кусок души? Одинокой чокнутой музе, которой стало подозрительно ее амплуа?
Роман назывался "Отражение". Файл с тем же названием был последним, который открывали.
Ди щелкнула мышкой, глубоко вздохнула… открыла дверь… и очутилась на улице, обычной городской. В реальности отражения.
Она спешила. Боялась опоздать. В нетерпении ловила машину.
"Куда?" – "Минотавра, тридцать один. Пожалуйста, скорее".
ОТРАЖЕНИЕ
И все-таки не успела. В холостяцкой квартире было тихо. Она прошла в кабинет.
Под потолком гудела большая осенняя муха.
Он был уже мертв. Сидел за столом. Голова в мученическом венце из стекла и пластика. На стол натекла лужа крови.
Ди съехала по стене у двери на корточки. Можно ли прокрутить время и действие назад? Он был последней надеждой. Как теперь узнать?…
Она надеялась, что его любовь воскресит ее. Ведь они любили друг друга?
Воскресит ее память и душу.
Но она не успела спасти его самого.
Теперь все кончено.
Поднялась. Больше здесь делать нечего. Поплелась к выходу из квартиры. Открыла дверь. Раздался какой-то слабый треск. Ди озадаченно разглядывала полоску бумаги, приклееную концами к двери и к косяку и разорванную посередине. Линия разрыва проходила точно по круглому милицейскому штампу. Когда она входила сюда, этого, естественно, не было. С тех пор прошло не больше пятнадцати минут. Но за это время квартира оказалась опечатанной. Сердце громко стукнуло. Ди быстро вернулась в кабинет.
Тот был пуст. Мертвое тело исчезло. Кровь со стола тоже. С улицы внутрь заглядывали вечерние тени, хотя полчаса назад был яркий день. Внезапно она услышала щелчок. Тело помимо воли напружинилось, мысли заметались. Кто-то тихо шел по коридору. Ди отступила вглубь кабинета, притерлась к стене.
Шаги затихли возле двери, в двух метрах от Ди, в страхе окаменевшей.
– Выходи!
Мужской требовательный голос. Но ее будто парализовало. Она молчала, не дышала и мечтала превратиться в тень.
Еще два шага, и Ди увидела прямо перед собой отверстие пистолетного ствола.
– Ты кто? Что тебе здесь надо? – Однако голос мужчины звучал уже не столь повелительно. Ди показалось, что он удивлен.
Всмотревшись в полутьме в лицо незнакомца, она и сама испытала легкий шок.
В его чертах она узнавала себя саму. Только в этом лице напротив было меньше мягкости, меньше плавности – оно принадлежало мужчине. Ди отчетливо ощутила себя разрезанной пополам: две половинки ее самой стоят друг напротив друга и одна целится в другую из пистолета. Но надо было что-то отвечать.
– Ты что, ослеп и не видишь, кто я?
Мужчина цепко оглядывал ее. Потом, очевидно, придя к каким-то выводам, убрал пистолет.
– Ты любовница моего брата? Он рассказывал мне о тебе.
Ди неожиданно для себя окрысилась:
– Не любовница, а любимая. Выбирай слова.
– Ладно. Пускай любимая. Мне все равно. Брат мертв, и мне все равно, кем ты ему была.
– А что тебе не все равно? Ты-то что здесь делаешь?
Мужчина отошел от нее и сел на стул. Расстегнул куртку. Ди продолжала подпирать спиной стену.
– Мне не все равно, кто убил брата. В любом случае я разыщу этого ублюдка и сверну ему шею. Но мне нужна информация. Вот зачем я здесь.
– Что ты хочешь тут найти? Милиция наверняка все выгребла.
Он встал и подошел к окну.
– Чертов манускрипт. – Его кулак впечатался в боковину оконного проема. – У ментов его нет. Они вообще не в курсе. Брат в последнее время контактировал с местной сектой. Он тебе что-нибудь говорил об этом?
Ди помотала головой.
– Нет. А тебе откуда это известно?
– Случайно узнал. Нашел тут одного из этих идиотов. Он сейчас на больничной койке отдыхает. Подрезали недоумка в уличной драке. Ну, я ему организовал родительский день. Он мне мно-ого чего изложил. Был откровенен, как с мамой. Много интересного я узнал.
– О чем?
– О душепродавцах.
Он оторвался от окна и шагнул к двери. Включил свет. Снова оглядел Ди – с головы до ног.
– А ты ничего себе. Только с глазами беда.
– Какая беда? – ничего особенного в глазах своих Ди не находила.
– Шальные они у тебя. Как беспризорные. Нужно, чтобы за ними кто-нибудь приглядывал. Понятное дело, что ты любимая у брата была, только его уже нет. Ищи-ка ты, девушка, себе мужика. Будет тогда хозяин у глаз твоих.
Ди невесело хмыкнула и спрятала очи.
– А все ж таки кого-то ты мне напоминаешь. Только не пойму кого.
Под его прицельным оглядом Ди отчего-то занервничала. Почему он не узнает ее? Исподлобья зыркнула по сторонам, отлипла от стены.
– Давай перейдем в другую комнату. Тут… слишком… тяжело. И расскажи мне о душепродавцах.
– Ладно. Время у меня есть. Успею еще здесь пошарить.
Он пошел впереди нее. Когда загорелся свет, Ди пристроилась на крошечном обтрепанном диванчике. Профессорская обстановка глаз не радовала. Все старое, неуклюжее, тяжеловесное. Единственная вещь, притягивающая взгляд, – ковер на полу. Самый что ни на есть длинношерстый – ступни мягко тонули в нем, а ворс сверху казался диковинным лесом, узорно раскрашенным в небывалые для растительности цвета.
– Свет могут заметить с улицы. Мне бы не хотелось встречаться с милицией.
Кресло по соседству с натугой приняло в себя крепкое мужское тело.
– Не заметят. Сейчас все смотрят только себе под нос – как бы не упасть и не расшибить этот самый нос. Все остальное никого не волнует.
– А тебя волнует?
– А меня, представь, волнует. Столько вокруг ублюдков, занятых непотребством, и как подумаешь, что разгребать это дерьмо – жизни не хватит, так кишки сводит.
Кулак снова поставил невидимую печать – на этот раз на подлокотнике кресла. Ди посмотрела на него удивленно.
– Слушай, одну вещь никак не могу понять. Откуда в некоторых людях берется столько запредельной ответственности? Их же просто разносит от ощущения личной повязанности на судьбах мира. От бессилия изменить хоть что-то в этом паноптикуме, которому нравится творить непотребство.
– Это как – разносит? – Искоса глянул на нее, легко нахмурясь.
– Ну, примерно как у тебя кишки сводит. У каждого, наверное, по-разному.
Он задумался, угрюмо опустив подбородок на грудь. Потом заговорил. Негромко, приглушенно, словно нехотя – как будто с желанием поставить стену между собой и своими словами.
– Если тебя это правда интересует, могу сказать, как я это себе мыслю.
– Да. Интересует. Мне нужно знать.
– Ладно. Только это не слишком приятная тема. Но ты сама напросилась и не плачься потом, что уши вянут от таких некрасивых и ужасно неромантических вещей.
– В гробу я видела романтику. – Ди совершенно неромантически фыркнула, состроив циничную гримасу.