– Ну… я думаю, у некоторых это из-за страха. Вот сейчас, в наше человеколюбивое время. Очень глубокого, безымянного, но не животного страха, не за свою шкуру. Нет. Не за шкуру, а за то, что под шкурой. Например, когда свора ублюдков режет на кусочки в ванне еще живую изнасилованную девочку, и кто-то из них снимает это на пленку, чтобы потом продать. Или требуют выкуп за твоего ребенка, а потом его находят с вырезанными почками. Само по себе, в отдельности это еще не самое страшное. Смерть приходит и уходит, так всегда было. Но сейчас она слишком раззявила пасть. Этот мир сейчас сам валяется на одре и уже пованивает, хоть и живой еще – все хрипит и гнусит про свободу самовыражения. Сколько ты дашь шансов миру, в котором веселые студенты выходят на охоту, чтобы приторговывать человеческими черепами и поставлять свежую кровь психам, решившим, что они вампиры? Самовыражение, достойное уважения. Или в котором ловкие умники налаживают производство собачьих консервов из бомжей? Я – ни одного, если хотя бы время от времени не вытаскивать его из собственного говна и не отмывать. Жить в больном мире без колик в печенках невозможно. У него меняются мотивы – его нельзя понять. Не знаешь, что он еще выкинет и главное почему, зачем. Из-за этого невозможно рассчитывать собственные действия. Ощущения – как у тряпочки в условиях невесомости.
– А чем он болен? – Вопрос прозвучал тихо, робко, похожий на пугливого мышонка.
– Он просто обожрался правами и свободами. Из глотки уже торчат. И белая горячка. Пьян, как свинья. Твари с копытами вокруг так и скачут. Симптомы очевидны, если ты не страдаешь щенячьей слепотой. Понос без остановки – всем на все и на всех нас…ть, с соответствующей вонью.
– Дух зла. – Мрачный меланхолический пафос. А в ответ – мрачная же патетика похабства:
– Скорее понос духа зла. Ты просила о душепродавцах. Я тебе расскажу, что узнал от того подрезанного. Цивилизованный прогрессивный сатанизм. Упакованный по всем правилам науки. Главный научный метод – расширение сознания. Средства любые – от групповых камланий, коллективного просветляющего онанизма и эзотерических медитаций в положении стоя на ушах до гашиша, мескалина и LSD. И тогда сознание становится таким широким, что сваливается, как необъятные штаны с задницы. После чего к расширившемуся недоумку подлетает дух зла и начинает радостно испражняться в образовавшуюся дыру в его башке. Вот этот понос у них и зовется тайным эзотерическим и магическим знанием, полученным из первоисточника. А знаешь, как подрезали этого уродца? Я поинтересовался. От большой помойки в голове возомнил себя крутым богом и велел уличной сволочи рассыпаться в прах. Не вышло. Я не знаю, кто убил брата, только спинным мозгом чую, что здесь есть связь. Сектанты легкоуправляемы – соплей перешибить можно при умелом подходе. За этими полудурками кто-то стоит. Какая-то умная сволочь. И я до нее доберусь.
Лицо его стало бледным, злым, жестким – затвердевшая гипсовая маска солдата, идущего драться – крушить и убивать. А не повезет – умирать.
Ди подалась вперед – неосознанный жест неоформленного в четкое ощущение беспокойства.
– Почему ты думаешь, что они управляемы? Почему за ними кто-то должен стоять?
Он посмотрел на нее как на несмышленыша. Но ей было наплевать. Ей нужно знать. Она увязла в этом по уши и не хочет больше быть святой простотой и незнайкой на Луне. И нужны не просто факты – а база. Корни и фундамент. Оружие против всех возможных "гроссмейстеров" мира.
– Потому что ничего другого у них не остается. Проверено.
– Ну так почему? Подсознание, спущенное с тормозов, не приручается.
– Только такое и приручается. Когда сидит тихо в своей берлоге, до него не добраться. А слетит с тормозов – голыми руками бери. Это самому со своим разгулявшимся подсознанием несподручно управляться. А тот, кому надо, с этим твоим добром так управится, что любо-дорого. А уж что или кого он из тебя при этом сделает, это, как говорится, уже не твои проблемы.
Ди взяла с диванчика маленькую подушку, обхватила руками, прижав к груди, и ткнулась в нее носом.
– Не понимаю. Все равно не понимаю.
– Чего ты не понимаешь? Как становятся зомби? Легко. Нужно-то всего-навсего – потерять себя.
Ди показалось, что она окаменела – всю ее телесную оболочку до краев затопило расплавленным свинцом ощущение сильнейшего, жгучего протеста. Она чувствовала себя оскорбленной. Потрясенной. Униженной. Растоптанной.
И счастливой. Потому что это, по крайней мере, – точка отсчета. От этого можно отталкиваться. Зная, можно идти наперекор. Наперекор проклятому зову. Наперекор голосу масок. Наперекор невидимому кукловоду, дергающему за ниточки.
Она должна стать собой, если не может отыскать потерянное.
Что для этого необходимо?
Только желание. И еще, пожалуй, капелька, совсем немножко, любви… к себе. К другой себе. Лучшей.
Ди робко, неуверенно посмотрела на мужчину, сидящего в кресле напротив. Он – на нее.
– Что у тебя с глазами?
– Что?
– Они теперь… совсем другие.
Ди встала.
– А может, у них появился хозяин?
Он глядел на нее со все возрастающим интересом. Ди шагнула к нему.
– А я-то все думал, когда же наконец ты увидишь его во мне.
Он тоже поднялся. Ди отрицательно мотнула головой. Легчайшая усмешка тронула его губы.
– Ни за что не поверю. Даже родная мать нас с ним не различала.
Ди мысленно ахнула. Близнецы?! Но виду не подала. Лишь запнулась на мгновенье и не сразу сказала то, что хотела сказать. Заглянула ему в глаза. Взяла за руку и тихонько потянула к себе.
– Ты – это я. А я – это ты. Хорошо, что мы наконец встретились.
Дальше были боль и радость.
МИФОЛОГИЯ С ПЕРЕТАСОВКОЙ
Ди проснулась в незнакомом месте. На голом полу. С четким ощущением чего-то свершившегося.
Она села и протерла глаза. Сладко, вслух, зевнула. И сразу вспомнила.
Как перед этим стояла лицом к лицу с собой. И как… все вспомнила!
Мячиком подскочила с пола и осмотрелась. Пустая большая комната. Двери не видно. Вместо окон – четыре зеркала в человеческий рост. По одному на каждой стене, ровно по центру. Смотрят друг на дружку и уползают в бесконечную даль отраженными анфиладами.
Ди стояла в точке зеркального перекрестья в центре комнаты и, дробясь, уходила вдаль во всех четырех направлениях.
Жутковатое зрелище.
Но Ди больше не боялась.
И она больше не была Ди. Она вспомнила. Мастер преподнес своей музе прощальный дар. Они были две половинки целого, когда-то нашедшие друг друга и снова разлученные. Но он оставил ей большой кусок собственной души. Их общей души, сотворенной им в последнем, недописанном романе. Или воссозданной с фотографической точностью? Будто знал…
Она смотрела на себя в зеркало и видела словно в первый раз. Лицо было знакомым по-старому и незнакомым по-новому.
Из бокового зеркального коридора вышла рысь и, подойдя ближе, прилегла у ее ног. Ди, теперь уже не Ди, машинально почесала кошечку за ухом. И вдруг отдернула руку.
Она не должна снова поддаваться чарам. Снова терять с таким трудом добытое.
Голос, тихий и вкрадчивый, пришел прежде своего обладателя.
– Приятно было встретиться со своим двойником?
Не видя его, она крикнула в пустоту:
– Ты лжец. Это был не двойник. Это мое настоящее Я. Но ты прав – я рада, что нашла его. А вот с тобой мне совсем не хочется встречаться.
Но он уже шел к ней – из зеркальной анфилады. Переступил порог комнаты и тотчас зеркало позади него обросло зеленым плющом. А по стенам ползли вверх и вниз, безо всяких опор, виноградные плети, сцепляясь друг с дружкой, обвивая остальные зеркала. Рысь поднялась навстречу хозяину и ткнулась мордой в его бедро.
Он был дьявольски красив. Но красота его была особого рода – изнеженная, не по-мужски мягкая, пьяная краса умирающего лета, лихорадочная четкость черт, обманчивая гладь трясины, женственная мечтательность с поволокой, манящая податливость, объятия стального капкана.
Он был полуобнажен; на бедрах и плечах – шкуры животных, на ногах сандалии. Он строен и высок, но на теле не видно рельефа мышц, и формы его плавны, как у женщины. Длинные завитки волос отбрасывают на лицо тени, еще больше усиливающие впечатление обманной хрупкой женственности.
Обманной – потому что она знает, как он силен. Очень силен.
Неистовый бог Дионис во всей своей архаичной красе.
Театрал и кудесник, повелитель масок, одержимый безумец, открывающий врата бездны, срывающий покровы, обнажающий хаос.
Он пришел в мир, чтобы объявить ему весть об иллюзорности всего сущего. Он пришел и принес смертным, слабым и плачущим смертным, освобождение от мира – в игре, в опьянении, в исступлении и в забвении.
Это то, что она знала о нем. Но еще большего она, очевидно, о нем не знала. Он мог извлекать свои тайны на свет, как фокусник – кроликов.
– Ты не хочешь видеть Диониса? Дионис противен тебе? Разве Дионис не желает тебе добра, не заботится о тебе?
– Еще как заботится! – фыркнула она. – Дионис обо всех заботится. Ему ведь нужны извращенцы для шабашей. Ему нужны безликие и безымянные, чтобы легче было сделать из них слепую толпу диких тварей. Ты – яд. Ты лишаешь все своих имен. Забираешь сути и даешь взамен фиглярские маски… – Она задыхалась от возмущения.
– Ты думаешь, Дионис желает сделать тебя менадой? – Удивление, может быть, притворное; следом за ним – тихий, почти беззвучный смех. – А хочешь я отдам тебе твое имя?
– Я знаю свое имя. Теперь знаю.
Дионис перестал лукаво усмехаться и взглянул на нее невыразимо печальными глазами только что падшего ангела.
– Неужели? Тогда ты должна знать и другое. Имя твое – магия, Ариадна. Оно пленяет тысячью нитей. Ты знаешь об этом?
– Но… – Замешательство, растерянность, неуверенность: – Меня зовут не Ариадна.
Все та же печаль в глазах у Диониса – быть может, обманная.
– Каждый зовет Ариадну как ему вздумается. Имени этому суждены бесконечные воплощения. Даже Тесей может стать Ариадной, когда найдет ее в лабиринте. И тогда перестанет быть Тесеем. Страсть к Ариадне непростительна. Тот, кто страстен к Ариадне, будет вечно блуждать в лабиринте, пока она не поглотит его. Только Дионису позволено желать Ариадну и смирять ее голод. Ариадна суждена ему в жены.
– О ком ты говоришь, безумный Дионис? – вскричала она.
– О тебе, Ариадна, и о Дионисе, и о том смертном, который стоял меж нами. Дионис не помнит, как звала его ты. Для Диониса он всегда – проныра Тесей, наглец Тесей, вор Тесей. Он всегда крадет тебя у Диониса, уже тысячи лет он похищает мою Ариадну и ни разу до этого не заплатил за свою дерзость. Но нынче Дионис исправил ошибку. Дионис переиграл наново скверную, неправильную пьесу.
– Пьесу?! – Ариадна тонула в смятенном изумлении. – Ты называешь это пьесой? Ты убил моего мужа, а теперь предлагаешь стать твоей наложницей…
– Ариадна, – прервал ее Дионис, – ты ошибаешься. Не Дионис убил Тесея. Дионис не предлагает тебе стать наложницей. Ты всегда была и останешься женой Диониса. Ты – часть Диониса. Ты предназначена Дионису. А пьесу… ты можешь назвать мифом. Так у людей называют то, что повторяется много раз. Это верно – имена вещей и имена смертных, кроме твоего, Ариадна, Дионису безразличны. Ариадна, имя твое – магия. Дионис страстен к Ариадне и к магии. Магия отбирает имена и дает, и снова отбирает. То, что зовешь ты сутью вещей, – сырая глина в руках магии и Диониса. Магия творит много сутей из единственной, много имен из одного. Разве у смертных не это зовется чудом?
– Не обольщайся, – спокойно ответила Ариадна. – У смертных это зовется шизофренией. Расколотой душой. Ты безумен Дионис, и все, к кому ты прикасаешься, становятся безумны. Они становятся слабы, потому что не знают, кто они и для чего живут. Они уже не хозяева в себе и даже не знают об этом. Все, что им остается, – призывать древних богов, чтобы те говорили им, что нужно делать. И боги говорят им, посылают веления. О, как же им не повелевать, ведь они изголодались за долгие века забытья, они хотят кушать и требуют крови…
Ариадна умолкла, переводя срывающееся дыхание, и тут же подумала о Другом. Он – другой, и к Нему обращаются за другим. К Нему приходят, чтобы узнать себя, а не потерять. К Нему приходят, чтобы стать свободным от темной власти своры кровожадных, всегда голодных богов.
– Ариадна, – тихо сказал Дионис, – Дионис прикасался к тебе. Разве стала ты от того безумна?
– Да, я была безумна. Только слепой или такой же приласканный тобой псих не заметили бы этого. Что ты там плел насчет жены? Я не твоя жена и никогда ей не буду.
Дионис шагнул к ней, протягивая руку.
– Не подходи, – звенящим голосом остановила его Ариадна. – Я больше не позволю тебе прикасаться ко мне.
Рысь, лежавшая на полу возле ног Диониса, подняла морду и оглядела их обоих, негромко урча.
– Ариадна, почему ты не слышишь Диониса? Имя твое – магия. Оно притягивает, оно завлекает совсем как Дионис. Ариадну ищет вступивший в лабиринт. Ты искала себя – Ариадну. Ариадну искал Тесей. Ариадну ищут другие.
– Ариадну? Кто же она? – спросила Ариадна, жадно глядя на Диониса. – Разве не та, которая дает нить?
– Ариадна, мифы смертных слепы. Боги не позволяют им быть зрячими. Если бы их мифы были зрячими, ослепли бы смертные – их глаза не годны для того, чтобы видеть сокровенное. Ариадна никогда не давала смертному нити. Ариадна – та, которая отнимает нить. Ариадна – хозяйка Лабиринта. Арианда – блуждающий огонь, уводящий в Несуществующую страну и там пожирающий всякого, кто теряет дорогу назад. Ариадна – сладкий искусственный сон, Ариадна – темная бездна соблазна, Ариадна – гибельный вымысел для слабых. Слабым смертным давно тесен их круглый мир – смертные толпами уходят в Лабиринт, не имеющий пределов. Слабым смертным давно тесно в самих себе – они толпами уходят в Лабиринт, чтобы не быть одним, а стать двумя, тремя, множеством. Ариадна, ты тоже делаешь их безумными, потому что ты часть меня. Ты искала себя, но они не хотят искать себя, потому что ищут тебя. Они хотят, чтобы ты поглотила их и сделала вымыслом – их собственным вымыслом. Ариадна, они хотят чуда – ты даришь им чудо. Ничего другого им не нужно. С ними легко. Они как дети. Ариадна, почему ты назвала это таким странным некрасивым словом – "шизофрения"? Они тебя не поймут. Они не захотят понимать. Они любят Диониса, они бегут за Ариадной. Все остальное для них давно не существует.
Ариадна отступила на шаг, побледнев, опустила голову.
– Ты лжешь. Я не верю тебе… Но даже если это так, я… я изменю себя, – она подняла горящие темным пламенем глаза на Диониса.
– Ты не сможешь этого сделать, Ариадна. – Дионис покачал своей кудлатой головой. – Твоих сил не хватит для этого. Ты всего лишь смертная, хоть и осененная волей богов. Твое число – единица. Дионис сильнее, Дионис – бог, его число – три. Дионис не даст тебе изменить себя, Ариадна.
– Три и один? О! Теперь понимаю… – Ариадна закусила губу, размышляя. – Магический брак чисел. Знаешь что, Дионис. Я ненавижу магию. И твою, и свою, и чью бы то ни было еще. И я знаю, где мне взять сил, чтобы изменить себя.
Другой! Она попросит сил у Другого.
– Где же, Ариадна?
– Там, где тебе и не снилось, – отрезала Ариадна.
– Ариадна, – печально сказал Дионис, – вот теперь Дионис видит – ты становишься безумна.
Ариадна рассмеялась.
– Нет, можешь не беспокоиться за меня, Дионис. Тебе не дано понять человечью душу. Ты ее не видишь, ты просто лишаешь ее людей. Ты никогда не поймешь ее. Лучше скажи – кому отдано число два? Кто стоит меж мной и тобой?
Дионис вскинул голову, и глаза его налились презрением и гордостью.
– Стоит? Меж нами никого нет, Ариадна. Тесей нагл и дерзок, но Дионису хватит удара пальцем, чтобы убрать его. И Дионис убрал Тесея. Два отдано смертному мужеского пола. Почему Ариадна спрашивает о таком вздоре? Ни один смертный мужчина не встанет рядом с Дионисом. Дионис мог бы владеть всеми смертными женщинами. Но Дионису истинно нужна только одна – Ариадна. Дионис звал тебя, Ариадна. Дионис ждал тебя в самом сердце Лабиринта. Дионис знал, что ты придешь. И вот ты пришла, Ариадна.
Дионис снова шагнул к ней, и Ариадна увидела в его лице печать права – права обладать ею, трижды подкрепленного жаждой обладать ею. Для него самого его права бесспорны – но Ариадна принадлежала к миру смертных и право множественных богов ставила не выше права смертных. Убийца мужа ни по закону людскому, ни по совести не займет место убитого возле его жены. Ариадна выставила перед собой руку – защищаясь и предъявляя свои права:
– Стой где стоишь. Я никогда не стану имуществом – ни твоим, ни чьим-то еще. И я никогда не соединю рук с тем, кто убил моего…
Ее заставило замолчать подкатившее к горлу рыдание.
– Ариадна, – Дионис смотрел на нее непонимающе, – твои речи странны Дионису. Тесей не мог владеть твоим сердцем. Тесей – глупец, игрушка в руках Ариадны. Ты пожирала его вымыслами, ты манила его огнем беспощадной музы. Тесей все равно заблудился бы в Ариадне-лабиринте, если бы Дионис не увел его на другую дорогу…У Ариадны тысячи слепых Тесеев…
– Ариадна любила только одного! – в слезах крикнула Ариадна.
– Ариадна любила себя, – возразил Дионис, – ведь он принадлежал тебе. И Ариадна любит Диониса. Больше никого. И ничего.
Слезы мгновенно высохли на глазах Ариадны, когда она в гневе воззрилась на Диониса:
– Как это, интересно, я могу любить тебя, если с тобой я становлюсь никем – пустой болванкой? Пустышка не способна любить.
– Дионис подарит тебе тысячу ликов. Ариадна будет всем. Ариадне необходимо иметь много ликов, чтобы каждый узнавал в ней то, чего он хочет.
Ариадна устало прислонилась к обросшей плющом и виноградной лозой стене.
– Знаешь что, Дионис, шел бы ты со своими ликами. Никакая маска не заменит главного. А если ты не отпустишь меня, лучше убей, как убил Филиппа… Его звали Филипп, а не Тесей.
Дионис помрачнел, потемнел лицом.
– Ариадна, Дионис не убивал Тесея… Но Тесей тоже попросил сделать это, как и ты. Его просьбу Дионис выполнил, а твою не станет. Ариадна нужна Дионису.
Ариадна поперхнулась изумлением.
– Что?! Он попросил? Ты спятил, трижды безумный Дионис?
– Как может спятить безумец, Ариадна? – лукавая усмешка снова взошла на лицо Диониса, словно луна в четвертой доле. – Вспомни же, тебе давали прочесть это. Дионис знает, Дионис видел, как Ариадну терзали псы закона смертных. Тесей позвал меня, на бумаге – но Дионис видит слова, а не бумагу. Он взывал к Многоликому Владыке… разве это не Дионис?… он возжелал быть увенчанным венцом… и разве он не был увенчан? Но Дионис не делает черную работу. Для этого у него есть другие. Много других.
Ариадна покачнулась и снова оперлась о зеленеющую стену. Хрипло пробормотала:
– Кто?
– Для чего Ариадне пешки?
– Кто?
Дионис нахмурился, но почти сразу засмеялся. Нагнулся к рыси. Грацильное животное гибко поднялось на лапы, Дионис потрепал его по загривку. И будто мимоходом, небрежно бросил:
– Минотавр. Ариадне было бы нетрудно догадаться самой.
– Хватит играть словами, лицедей. Я хочу знать, кто он!