"У мертвых свои магистрали. Проложенные в тех неприветливых пустырях, что начинаются за пределами нашей жизни, они заполнены потоками уходящих душ. Их тревожный гул можно услышать в глубоких изъянах мироздания - он доносится из выбоин и трещин, оставленных жестокостью, насилием и пороком. Их лихорадочную сутолоку можно мельком увидеть, когда сердце готово разорваться на части, - именно тогда взору открывается то, чему положено быть тайным". Эта цитата как нельзя более точно передает суть знаменитых сборников Клайва Баркера, объединенных общим названием "Книги крови" и ставших классикой не только мистики, но и литературы в целом.
Содержание:
Книга крови V 1
Запретное - (пер. с англ. М. Красновой) 1
Мадонна - (пер. с англ. А. Крышана) 10
Дети Вавилона - (пер. с англ. М. Красновой) 20
Во плоти - (пер. с англ. М. Красновой) 27
Книга крови VI 39
Жизнь Смерти - (пер. с англ. В. Шитикова) 39
Они заплатили кровью - (пер. с англ. В. Шитикова) 46
Сумерки над башнями - (пер. с англ. В. Шитикова) 53
Последняя иллюзия - (пер. с англ. А. Крышана) 60
Послесловие: На улице Иерусалима - (пер. с англ. Н. Волковой) 73
Примечания 73
Клайв Баркер
Книги крови V–VI: Дети Вавилона
Книга крови V
Джулии
Запретное
(пер. с англ. М. Красновой)
Как в безупречной трагедии изящество структуры плохо различимо за страданиями героев, так и совершенная геометрия района Спектор-стрит была видна лишь с некоторого расстояния. Если прогуливаться по его мрачным ущельям, шагая грязноватыми коридорами от одной серой бетонной коробки к другой, мало что может остановить взгляд или всколыхнуть воображение. Молодые деревья, высаженные прямоугольниками, давно изувечены и выдраны с корнем; трава, хотя и высокая, не похожа на здоровую зелень.
Несомненно, этот район и две соседние застройки когда-то были мечтой архитектора. Несомненно, городские планировщики рыдали от счастья над проектом, позволившим поселить триста тридцать шесть человек на одном гектаре, да еще найти место для детской площадки. Также нет сомнения, что на Спектор-стрит построены состояния и репутации, а на открытии говорились прекрасные слова о том, что это - образец, на который предстоит равняться в будущем. Но слезы пролиты, слова сказаны, и архитекторы оставили район его собственной судьбе, а сами поселились в отреставрированных особняках времен короля Георга на другом конце города. Возможно, они больше ни разу здесь не появились.
Но даже если бы они пришли сюда, они не испытали бы стыда от явных ухудшений. Они бы доказали: порожденье их умов по-прежнему блестяще, геометрия точна, пропорции соразмерны; только люди испортили Спектор-стрит. И это обвинение не было бы неправильным. Элен редко видела столь варварски разрушенную городскую среду. Фонари разбиты, ограды задних дворов повалены, машины без колес, с разобранными моторами и сожженными ходовыми частями брошены возле гаражей. Дома из трех и четырех этажей в одном из внутренних дворов опустошены пожаром, а окна и двери заколочены досками и помятыми листами железа.
И все-таки самое поразительное - граффити. Именно на них пришла посмотреть Элен, вдохновленная рассказом Арчи, и не была разочарована При виде этих наслаивающихся друг на друга рисунков, имен, непристойностей и лозунгов, накорябанных или набрызганных из распылителя на каждом кирпиче, до какого только можно дотянуться, с трудом верилось, что Спектор-стрит существует лишь три с половиной года. Стены, совсем недавно девственные, замазаны так основательно, что муниципальный отдел, ведавший уборкой, уже не надеялся вернуть им прежний вид. Слой свежей побелки, уничтожающий эту зрительную какофонию, предоставил бы художникам новую, еще более соблазнительную поверхность, чтобы оставить свой след.
Элен чувствовала себя на седьмом небе. Любой угол давал свежий материал для темы "Граффити: семиотика городской безысходности". Тут сходились две ее любимые дисциплины - социология и эстетика; она бродила по району и думала, что здесь наберется материала на целую книгу. Элен прошла по дворам, нашла множество интереснейших надписей и отметила их местонахождение. Затем взяла из машины фотоаппарат со штативом и вернулась к наиболее исписанным стенам, чтобы произвести тщательную съемку.
Не самое приятное занятие. Элен не была искусным фотографом, а небо позднего октября непрерывно менялось, свет поминутно перебегал с кирпича на кирпич. Пока она устанавливала выдержку, чтобы как-то компенсировать неустойчивое освещение, пальцы ее делались все более неуклюжими, а самообладание соответственно иссякало. Но она старалась изо всех сил, не обращая внимания на праздное любопытство прохожих. Здесь так много рисунков, достойных запечатления. Она напоминала себе, что нынешние неудобства воздадутся сторицей, когда она покажет слайды Тревору, с самого начала выражавшему сомнения насчет темы ее проекта.
- Надписи на стенах? - произнес он с улыбкой, в своей обычной раздражающей манере. - Это делали сто раз.
Конечно, он прав, и тем не менее… Безусловно, уже есть научные труды о граффити, нашпигованные социологическим жаргоном: "лишение прав на культуру, городское отчуждение". Но Элен тешила себя надеждой, что среди сора сможет отыскать нечто, упущенное другими исследователями: общий принцип, который использует в качестве подпорки для собственного тезиса. Усердная каталогизация и перекрестные ссылки на фразы и образы, представшие перед ней, помогут обнаружить этот принцип, поэтому так важно сфотографировать граффити. Столько рук поработало здесь, столько умов оставило свой след, однако все происходило хаотически; если бы Элен отыскала какую-то схему, доминанту или же лейтмотив, появилась бы гарантия, что ее работа привлечет серьезное внимание, а вместе с работой - и она сама.
- Что вы делаете? - спросил голос у нее за спиной.
Она отвлеклась от своих мыслей и увидела на тротуаре позади себя молодую женщину с сидячей детской коляской.
"Выглядит усталой и озябшей", - подумала Элен.
Ребенок в коляске хныкал, его грязные пальцы сжимали оранжевый леденец на палочке и обертку от шоколадного батончика. Большая часть шоколада и мармеладная начинка были размазаны по его пальтишку.
Элен слабо улыбнулась: казалось, женщине это необходимо.
- Я фотографирую стены, - ответила Элен, подтверждая очевидное.
Женщина - по мнению Элен, ей едва ли исполнилось двадцать - спросила:
- Вы имеете в виду эту пачкотню?
- Надписи и рисунки, - сказала Элен. И добавила: - Да. Пачкотню.
- Вы из муниципального совета?
- Нет, из университета.
- Чертовски противно, - сказала женщина, - то, что они творят. И не только дети.
- Не только?
- Взрослые люди тоже. Им на все наплевать. Посреди дня… Посмотрите только… посреди дня…
Она взглянула вниз, на ребенка, который точил свой леденец о землю.
- Керри! - резко окликнула она, но мальчик не обратил внимания. - Они собираются все это смыть? - спросила женщина.
- Не знаю, - ответила Элен и повторила: - Я из университета.
- О! - сказала женщина так, будто услышала нечто новое. - Значит, к муниципалитету вы не имеете никакого отношения?
- Никакого.
- Кое-что здесь неприлично, правда? По-настоящему грязно. Некоторые штуки, которые они рисуют, мне неловко видеть.
Элен кивнула, глядя на мальчика в коляске. Керри решил для верности сунуть конфету в ухо.
- Не делай этого! - сказала мать, нагнулась и шлепнула ребенка по руке.
За шлепком последовал детский рев. Элен воспользовалась моментом, чтобы вернуться к фотоаппарату. Но женщина не наговорилась.
- Это не только снаружи, нет, - заметила она.
- Простите? - переспросила Элен.
- Они вламываются в опустевшие квартиры. Городской совет пытается заколачивать двери, но это бесполезно. Так или иначе, они туда влезают. Гадят там и пишут мерзости на стенах. Устраивают пожары. Чтобы никто не мог въехать обратно.
Эти слова возбуждали любопытство. Отличаются ли существенным образом граффити внутри от тех, что снаружи? Это стоит исследовать.
- А здесь поблизости вы знаете такие места?
- Пустые квартиры?
- С граффити.
- Прямо возле нас одна или две, - охотно отозвалась женщина. - Я из Баттс-корта.
- Вы могли бы их мне показать? - спросила Элен.
Женщина пожала плечами.
- Кстати, меня зовут Элен Баченан.
- Энн-Мари, - назвала себя мать Керри.
- Я была бы вам очень признательна, если бы вы показали мне одну из этих пустых квартир.
Энн-Мари, озадаченная энтузиазмом Элен, не скрывала удивления. Вновь пожав плечами, она ответила:
- Там не на что особенно смотреть. Только еще больше дряни.
Элен собрала свое снаряжение, и они пошли бок о бок по пересекающимся коридорам между зданиями. Хотя все вокруг было приземистым и дома имели не больше пяти этажей в высоту, окруженные стенами четырехугольные дворы рождали ужасающее чувство клаустрофобии. Лестницы и переходы - мечта воров - изобиловали глухими углами и скудно освещенными подворотнями. Мусоропроводы, по которым с верхних этажей скидывали мешки с отходами, давно были заперты, потому что во время пожаров действовали как воздушные шахты. Ныне пластиковые мешки с мусором высоко громоздились в проулках. Часть их разодрали бродячие собаки, а содержимое рассыпалось по земле. Запах, неприятный даже в холодную погоду, в разгар лета должен был сшибать с ног.
- Мне туда, - сказала Энн-Мари. - Где желтая дверь. - Потом она указала на противоположную сторону двора. - Пять или шесть квартир, считая от того конца. Две из них уже несколько недель как пусты. Одна семья переехала в Раскин-корт. Другая удрала посреди ночи.
Она повернулась к Элен спиной и покатила коляску Керри, продолжавшего пускать слюни.
- Благодарю вас! - крикнула Элен вслед.
Энн-Мари через плечо быстро взглянула на нее, но не ответила.
С нарастающим предвкушением открытия Элен шла вдоль ряда квартир на первом этаже. Большинство их, пусть и обитаемые, не походили на человеческое жилье. Шторы плотно задернуты, молочных бутылок у порогов нет, как и игрушек, которые дети обычно забывают там, где играли. Не наблюдалось ничего, связанного с жизнью. Однако здесь было больше граффити, грубо намалеванных на дверях Элен разрешала себе только небрежно взглянуть на надписи - отчасти из страха, что как раз в тот момент, когда она будет изучать эту отборную ругань, двери распахнутся, но больше потому, что горела желанием увидеть, какие откровения таят в себе пустые квартиры.
Ядовитые запахи, свежие и застоявшиеся, встретили ее на пороге квартиры номер 14. Самый слабый - запах горелой краски и пластика. Целых десять секунд она колебалась, размышляя: безрассудно ли войти туда. Пространство за спиной было чуждым, спеленатым собственной нищетой, но комнаты впереди пугали еще сильнее: тихий темный лабиринт, едва различимый взглядом. Но она вспомнила о Треворе, о том, как сильно желает заслужить его одобрение, и ушедшая решительность возвратилась. С этими мыслями она и шагнула за порог, нарочно поддав ногой кусок обуглившейся деревяшки, надеясь таким образом принудить возможного обитателя квартиры обнаружить себя.
Однако никаких признаков жизни не было. Обретя уверенность, Элен стала изучать первую комнату - судя по останкам распотрошенной софы в углу и мокрому ковру под ногами, гостиную. Бледно-зеленые стены, как и обещала Энн-Мари, были сплошь исчерканы малолетними писцами, довольствовавшимися ручкой и более грубыми приспособлениями вроде головешки от софы, а также теми, кто на радость публике пользовался полудюжиной красок.
Некоторые надписи представляли интерес, хотя часть из них она уже видела снаружи. Знакомые имена и словосочетания повторялись. Элен ни разу не видела этих людей, но знала, сколь жестоким способом Фабиан Дж. намеревался дефлорировать Мишель, а Мишель, в свою очередь, жаждала некоего м-ра Шина. Здесь, как и повсюду снаружи, человек по имени Белая Крыса хвастал своими достоинствами, а надпись красной краской обещала, что братья Силлабуб вернутся. Одна-две картинки, сопутствующие им или соседствующие с ними, представляли особый интерес. Их озаряла почти символическая простота. Рядом со словом "Христос" красовалась малоприятная личность с волосами, торчащими в разные стороны, словно шипы, и другие головы, на эти шипы насаженные. Нарисованный рядом процесс совокупления был так схематизирован, что Элен сначала приняла его за изображение ножа, вонзаемого в ослепший глаз. Но как ни привлекали рисунки, в комнате не хватало света для фотосъемки, а захватить вспышку она не подумала. Если ей потребуется документальное свидетельство, она придет снова, а сейчас удовольствуется простым осмотром помещений.
Квартира была небольшая, но окна повсюду заколочены, и по мере того, как Элен удалялась от входной двери, тусклый свет делался еще слабее. Запах мочи, достаточно отчетливый у порога, становился все гуще. К тому времени, когда она достигла конца гостиной и перешла через короткий коридор в следующую комнату, запах сделался вовсе невыносимым. Эта комната, самая дальняя от входной двери, была к тому же и самой темной, и Элен пришлось переждать несколько мгновений в кромешном мраке, чтобы привыкли глаза Здесь спальня, предположила она Немногочисленная мебель, оставленная жильцами, была разбита вдребезги. Уцелел только матрас, сваленный в угол комнаты среди беспорядочно разбросанных рваных одеял, газет, осколков посуды.
Снаружи солнце отыскало дорогу в облаках. Два или три солнечных луча скользнули меж досок, закрывавших окно спальни, и проникли в комнату, как благовещение, разметив противоположную стену яркими полосами. Мастера граффити потрудились и тут: обычный хор любовных посланий и угроз. Элен быстро осмотрела их, и взгляд ее, следуя за солнечными лучами, скользнул к стене с дверью, в которую она вошла.
Здесь тоже поработали художники, но ничего похожего она прежде не встречала. Дверь оказалась ртом огромной головы, нарисованной на ободранной штукатурке. Картина вышла более искусная, чем большинство из уже виденных: тщательно прорисованные детали придавали изображению ошеломляющее правдоподобие. Скулы проступали под кожей цвета пахты, острые неровные зубы сходились к двери. Глаза из-за низкого потолка находились всего несколькими дюймами выше верхней губы, но эта особенность лишь придавала образу силы - создавалось впечатление, будто голова откинута. Спутанные пряди волос змеились по потолку.
Был ли это портрет? Нечто особенное присутствовало в линии бровей и в складках вокруг широкого рта, в тщательной прорисовке кривых зубов. Несомненный кошмар - возможно, дотошное изображение героинового бреда. Каков бы ни был его источник, оно убеждало. Впечатляла даже иллюзия двери-рта. Короткий проход между гостиной и спальней представлял собой как бы зияющее горло с разбитой лампой вместо миндалин. За глоткой пылал белизной день в животе кошмара В целом производимый эффект напоминал процессию призраков: то же колоссальное уродство, то же бесстыдное намерение напугать. И оно действовало; Элен стояла, потрясенная образом на стене, а глаза, обведенные красным, безжалостно уставились на нее. Завтра, твердо решила она, надо прийти сюда с высокочувствительной пленкой и вспышкой, чтобы осветить художества.
И когда она собралась уходить, солнце зашло, полосы света исчезли. Она взглянула через плечо на заколоченные окна и в первый раз увидела надпись из трех слов, намалеванную в простенке.
"Сладкое к сладкому". Элен было знакомо само выражение, но откуда оно? О чем это - о продажной любви? Если так, то здесь странное место для подобного объявления. Несмотря на матрас в углу и относительную уединенность комнаты, трудно представить себе, кому предназначены эти слова, кто зайдет сюда, чтобы ощутить вкус этой любви. Влюбленные подростки, как бы ни были они распалены, не стали бы играть в папу и маму под пристальным взглядом ужаса со стены. Она пересекла комнату, чтобы осмотреть надпись. Краска, казалось, того же оттенка розового, каким нарисовали рот кричащего человека; возможно, та же рука.
За спиной послышался шум. Элен повернулась так быстро, что почти упала на матрас, заваленный одеялами.
- Кто?..
На другом конце глотки, в гостиной, находился мальчик лет шести-семи, его колени были покрыты струпьями. Он уставился на Элен поблескивающими в полутьме глазами, будто ожидал, когда к нему обратятся.
- Что? - сказала она.
- Энн-Мари говорит, не хочешь ли ты чашку чаю? - провозгласил он без пауз и без интонации.
После беседы с женщиной, кажется, минули часы. Элен была благодарна ей за приглашение. Сырость в квартире рождала озноб.
- Да, - ответила она мальчику. - Да, с удовольствием.
Ребенок не двинулся и лишь смотрел.
- Ты собираешься показать мне, куда идти? - спросила она.
- Если хочешь, - произнес тот без всякого энтузиазма.
- Мне хотелось бы.
- Ты фотографируешь? - задал вопрос он.
- Да, фотографирую. Но не здесь.
- Почему не здесь?
- Слишком темно, - сказала она ему.
- Не работает в темноте?
- Нет.
Мальчик кивнул так, словно эта информация каким-то образом хорошо укладывалась в его картину мира. Он без единого слова повернулся кругом, очевидно уверенный, что Элен последует за ним.
Если на улице Энн-Мари была молчалива, то в уединении собственной кухни она вела себя иначе. Настороженное любопытство исчезло, его сменили поток оживленной болтовни и бесконечная суета, череда мелких домашних хлопот, похожая на старания жонглера удержать несколько вращающихся тарелок одновременно. Элен наблюдала за этим цирковым номером и отчасти испытывала восхищение - ее собственные хозяйственные дарования были ничтожны. Наконец пустой разговор обратился к предмету, который и привел сюда Элен.
- А фотографии, - спросила Энн-Мари, - зачем они вам нужны?
- Я пишу о граффити. Фотографии иллюстрируют мои мысли.
- Не очень-то приятное дельце.
- Да, вы правы, не слишком приятное. Но я считаю, интересное.
Энн-Мари покачала головой.
- Ненавижу этот район, - проговорила она. - Здесь опасно. Людей грабят у их собственных порогов. Дети каждый день поджигают мусор. Прошлым летом пожарная команда приезжала по два-три раза на дню, пока все мусоропроводы не закрыли. Теперь просто сваливают мешки в проходах, а это привлекает крыс.
- Вы живете одна?