Элен подошла к столпившимся зевакам Зрители обменивались короткими репликами, они говорили тихими голосами; несколько женщин постарше плакали. Она попыталась взглянуть поверх голов, но ничего не увидела. Повернувшись к бородатому мужчине, на плечах у которого сидел ребенок, она спросила, что происходит. Тот не знал. Говорят, кто-то умер, но он не уверен.
- Энн-Мари? - спросила Элен.
Женщина впереди нее обернулась и спросила:
- Вы ее знаете? - В голосе слышалось почти благоговение.
- Немного, - нерешительно ответила Элен. - Вы не скажете, что случилось?
Женщина инстинктивно прикрыла рот рукой, словно пыталась не дать вырваться словам. Это не помогло.
- Ребенок, - ответила она.
- Керри?
- Кто-то забрался в дом с черного хода и перерезал ему горло.
Элен почувствовала, что снова покрылась потом Перед ее внутренним взором возникла картинка: газета во дворе Энн-Мари взмывает и падает вниз.
- Нет, - прошептала она.
- Точно.
Она смотрела на стоящую перед ней вестницу судьбы, а губы сами говорили:
- Нет.
В такое невозможно поверить, и все-таки никакие уговоры не спасали от крепнущего осознания ужаса.
Она повернулась к женщине спиной и побрела прочь. Она знала: тут не на что смотреть, да если бы и было, она не желала ничего видеть. Люди, выходившие из домов по мере того, как распространялись слухи, проявляли любопытство, вызывавшее у Элен отвращение. Она не из таких и никогда не станет такой. Ей хотелось ударить по их возбужденным лицам, чтобы привести людей в чувство; ей хотелось крикнуть: "Вы собрались поглазеть на боль и горе. Зачем? Почему?" Но у нее не осталось мужества. Отвращение лишило ее сил, и она смогла лишь уйти прочь, оставив позади развлекающуюся толпу.
Тревор вернулся домой. Он не пытался объяснить свое отсутствие и ждал, пока Элен сама начнет его допрашивать. Увидев, что она не собирается этого делать, он проникся мягким добродушием, что было еще хуже выжидающего молчания. Элен чувствовала, что отсутствие интереса с ее стороны обескуражило его больше, чем ожидаемый скандал. Но ее это не волновало.
Она настроила радиоприемник на местное вещание, где передавали новости. Слова женщины из толпы подтвердились: Керри Латимер был мертв. Неизвестный или неизвестные проникли в дом через заднюю дверь и убили ребенка, который играл в кухне на полу. Полицейский чин, ведающий связями с общественностью, нес обычные пошлости, называя смерть Керри "неописуемым преступлением", а злодея - "опасной и глубоко ненормальной личностью". Один раз эта риторика показалась уместной, и голос мужчины дрогнул, когда он заговорил о сцене, представшей глазам полицейских в кухне Энн-Мари.
- Радио? Зачем? - внезапно спросил Тревор, когда Элен трижды прослушала сводку новостей от начала до конца.
Она не видела причин скрывать от него то, что пережила на Спектор-стрит. Рано или поздно он все равно бы узнал Бесцветным голосом она кратко обрисовала случившееся в Баттс-корте.
- Энн-Мари - это женщина, которую ты встретила, когда ездила туда в первый раз, верно?
Она кивнула, надеясь, что он больше не станет задавать вопросов. Она была готова разрыдаться и не хотела, чтобы он видел ее слезы.
- Значит, ты права, - сказал он.
- Права?
- Насчет местного маньяка.
- Нет, - сказала она. - Нет.
- Но ребенок…
Она встала и подошла к окну. С высоты двух этажей она глядела на темнеющую внизу улицу. Почему она ощущала необходимость настойчиво отрицать версию о тайном сговоре? Почему теперь она молила, чтобы Парселл оказался прав, а все рассказанное ей обернулось ложью? Элен опять и опять вспоминала, как выглядела Энн-Мари во время последней встречи: бледная, нервная, ожидающая. Будто ждала чего-то. Она отчаянно старалась отпугнуть непрошеную гостью, чтобы вернуться к своему ожиданию. Но ожиданию чего, кого? Может ли быть, что Энн-Мари знала убийцу? Возможно, сама пригласила его в дом?
- Надеюсь, они отыщут ублюдка, - сказала Элен, по-прежнему глядя на улицу.
- Отыщут, - ответил Тревор. - Детоубийца, боже… Такими делами занимаются в первую очередь.
На углу улицы появился человек, он повернулся и свистнул. Большая восточноевропейская овчарка возникла у его ног, и оба они отправились дальше, к собору.
- Собака, - пробормотала Элен.
- Что?
Из-за всего случившегося она забыла об этом, а теперь вспомнила свое потрясение, когда собака прыгнула на окно.
- Какая собака? - настаивал Тревор.
- Сегодня я вернулась в квартиру, где снимала граффити. Там была собака. Запертая внутри.
- Ну и что?
- Она умрет с голоду. Никто не знает, что она там.
- Но, может быть, ее специально заперли там, как в конуре?
- Она так шумела, - возразила Элен.
- Собаки лают, - ответил Тревор. - Вот и все, на что они годятся.
- Нет… - сказала Элен очень спокойно, вспоминая звуки внутри заколоченного дома. - Она не лаяла.
- Забудь о собаке, - предложил Тревор. - И о ребенке. Тут ничего не поделаешь. Ты просто прошла через это, получила опыт.
Элен подумала о том же самом чуть раньше, но не могла подобрать слов, чтобы сформулировать свои мысли - ее уверенность рухнула за несколько последних часов. Никто никогда не приобретает опыт просто так, опыт всегда накладывает на человека свою метку. Иногда это лишь царапина, а порой тебе отрывает руки и ноги. Она не знала, насколько серьезно теперешнее ранение, но чувствовала: оно намного глубже, чем можно представить. Это ее пугало.
- Выпивки больше нет, - сказала она, выливая последнюю каплю виски в свой стакан.
Тревор как будто получал удовольствие от собственной предупредительности.
- Я сбегаю, да? - спросил он. - Одну или две бутылки?
- Давай, - ответила она. - Если не трудно.
Он отсутствовал всего полчаса, а Элен предпочла бы, чтоб его не было подольше. Она не желала разговаривать, ей хотелось посидеть и подумать, несмотря на неприятное ощущение в животе. Хотя Тревор считал ее беспокойство о собаке ерундой - возможно, справедливо, - она не смогла удержаться и мысленно вернулась к закрытому дому, представила озлобленное лицо на стене спальни и услышала приглушенный рык животного, скребущего лапами заколоченное окно. Что бы ни говорил Тревор, она не верила, что это место используется в качестве временной собачьей конуры. Без сомнения, пес там заточен: он бегает кругами, вынужденный в отчаянии есть собственные фекалии, и с каждым часом его безумие усиливается. Она боялась, что кто-то ворвется туда, не зная, что ждет внутри. Например, дети в поисках дров для костра. Не то что бы она беспокоилась об их безопасности… Но собака, как только вырвется на свободу, придет за ней. Узнает, где она (так воображала опьяневшая Элен), и найдет по запаху.
Тревор вернулся с бутылкой виски, и они пили вместе, пока, далеко за полночь, ее желудок не взбунтовался. Элен заперлась в туалете. Тревор снаружи спросил, не надо ли чего, и она слабым голосом отослала его прочь. Когда она появилась часом позже, Тревор был уже в постели. Она не присоединилась к нему, а легла на софу и продремала до рассвета.
Убийство стало горячей новостью. На следующее утро оно заняло первые полосы всех бульварных изданий; заметки о нем стояли на видных местах и в серьезных газетах. Были фотографии потрясенной матери, которую выводят из дома, и другие - не особенно четкие, но впечатляющие, снятые поверх ограды заднего двора и через открытую дверь кухни. Что там, кровь на полу или тень?
Элен не утруждала себя чтением статей, ее головная боль усиливалась при одной мысли об этом Однако Тревор, который принес газеты, страстно желал обсудить новости. Элен не разобрала, было ли то продолжение его миротворческой миссии либо неподдельный интерес к делу.
- Женщина арестована! - воскликнул он, погрузившись в "Дейли телеграф". С этой газетой он имел политические разногласия, но насильственные преступления в ней освещались подробно.
Реплика привлекла внимание Элен независимо от ее желания.
- Арестована? - спросила она. - Энн-Мари?
- Да.
- Дай посмотреть.
Он передал газету, и Элен стала искать глазами заметку.
- Третья колонка, - подсказал Тревор.
Там было напечатано, что Энн-Мари взята под стражу для допроса. Следовало уточнить, сколько времени прошло от предположительного времени смерти ребенка до момента, когда о ней объявили. Элен перечитывала эти строки снова и снова, чтобы увериться, что поняла правильно. Да, верно: полицейский патологоанатом установил, что смерть Керри наступила между шестью и шестью тридцатью утра, а об убийстве не сообщали до двенадцати.
Она перечитала заметку в третий или в четвертый раз, но повторение не отменило ужасающих фактов. Ребенка убили до рассвета. Когда она приходила утром, Кэрри был мертв уже четыре часа. Тело находилось в кухне, в нескольких ярдах по коридору от того места, где стояла Элен, и Энн-Мари ничего не сказала ей. Та атмосфера ожидания - что она означала? Энн-Мари ждала какого-то знака, чтобы поднять трубку и вызвать полицию?
- Боже мой… - произнесла Элен, роняя газету.
- Что?
- Я должна пойти в полицию.
- Зачем?
- Надо сообщить им, что я заходила в дом, - ответила она. Тревор выглядел озадаченным. - Ребенок был уже мертв, Тревор. Когда я видела Энн-Мари вчера утром, Керри был уже мертв.
Она позвонила по телефону, указанному в газете для тех, кто располагает какой-либо информацией, и через полчаса за ней приехала полицейская машина. Во время двухчасового допроса Элен многое поразило; особенно то, что никто не сообщил о ней полиции, хотя люди несомненно видели ее возле места происшествия.
- Они не желают ничего знать, - сказал детектив. - Вы думаете, в подобных местах полно свидетелей? Если и так, они стараются не вылезать вперед. Преступление вроде этого…
- Оно единственное? - спросила Элен.
Детектив взглянул на нее поверх стола с царившим там беспорядком.
- Единственное?
- Мне рассказывали о некоторых случаях. Убийства. Этим летом.
Детектив покачал головой.
- Я не слышал. Была вспышка хулиганства, одна женщина попала в больницу на неделю или около того. Но никаких убийств.
Детектив ей понравился. Открытое лицо, в глазах приятная мягкость. Не боясь, что ее слова прозвучат глупо, Элен воскликнула:
- Зачем выдумывают подобную ложь? Про людей с выколотыми глазами. Ужасно.
Следователь почесал длинный нос.
- Мы тоже слышали, - подтвердил он. - Люди приходят и признаются в любой чепухе. Говорят ночь напролет о том, что они сделали. Или им кажется, будто сделали. Излагают мельчайшие подробности. Но стоит проверить, и все оказывается выдумкой. Фантазией.
- Может быть, они не придумали… а действительно совершали это.
Следователь кивнул.
- Да, боже милостивый. Возможно, вы правы.
А рассказанное ей - было ли это признание в несовершенных преступлениях? Фантазии помогают воздержаться от воплощения их в действительность. Мысли, спасающиеся от самих себя, ужасные выдумки нуждались в первопричине, исходной точке. Элен шла домой по оживленным улицам и размышляла, насколько распространены подобные истории. Прав ли Парселл, который говорит, что это общеизвестные вещи? Неужели в каждом сердце есть уголок для чудовищ?
- Парселл звонил, - объявил Тревор, когда она вернулась домой. - Приглашал нас на обед.
Она состроила недовольную гримасу.
- "Аполлинер", помнишь? - подсказал Тревор. - Парселл обещал угостить всех ужином, если ты докажешь, что он не прав.
Отмечать за ужином смерть сына Энн-Мари было абсурдом, и Элен сказала об этом.
- Он обидится на твой отказ.
- А мне наплевать. Я не хочу обедать с Парселлом.
- Пожалуйста, - мягко попросил Тревор. - Он может затаить обиду, а я хочу, чтобы именно сейчас он продолжал улыбаться.
Элен бросила на него быстрый взгляд. Такое выражение лица делало его похожим на промокшего спаниеля. Ублюдок, любящий манипулировать людьми, подумала она, но ответила:
- Ладно. Я пойду. Только не жди танцев на столах.
- Предоставим это Арчи, - согласился он. - Я сказал Парселлу, что сегодня вечером мы свободны. Хорошо?
- Когда?
- Стол заказан на восемь часов.
Вечерние газеты свели трагедию малыша Керри к небольшой колонке на внутренних полосах. Вместо свежих новостей они ограничились описанием расследования, что велось сейчас на Спектор-стрит. Кое-где было напечатано, что Энн-Мари после продолжительного допроса освобождена из-под стражи и теперь находится в кругу друзей. Также между делом упоминалось, что похороны состоятся на следующий день.
Укладываясь вечером спать, Элен и не думала о том, чтобы пойти на похороны, но сон как будто что-то изменил. Проснулась она с готовым решением.
Смерть пробудила жизнь квартала. Элен ни разу не видела здесь так много людей, как сейчас, войдя с улицы в Раскин-корт. Многие уже выстроились на обочине, чтобы наблюдать за похоронным кортежем Похоже, они заняли места пораньше, несмотря на угрозу дождя. Некоторые надели что-то черное - пальто, шарф, - но над всем витала праздничная атмосфера, чему не мешали приглушенные голоса и деланно хмурые лица Бегали дети, взрослые сплетничали, у них вырывались случайные смешки. Элен прониклась общим ожиданием, и настроение ее, как ни странно, стало почти радостным.
Но не присутствие толпы людей успокоило ее. Нет, призналась она сама себе: она счастлива вернуться на Спектор-стрит. Четырехугольные дворы с малорослыми деревцами и серая трава были для нее более подлинными, чем застеленные коврами коридоры, по которым она привыкла ходить; неизвестные люди на балконах и на улицах значили больше, чем коллеги по университету. Одним словом, здесь она чувствовала себя дома.
Наконец появились машины, продвигавшиеся по узким улицам со скоростью улиток. Когда показался катафалк - маленький белый гробик был украшен цветами, - несколько женщин в толпе тихо заплакали. Одна зрительница упала в обморок, вокруг нее собралась кучка взволнованных людей. Даже дети примолкли.
Глаза Элен оставались сухими. Слезы приходили к ней не слишком легко, особенно на людях. Когда машина, где сидели Энн-Мари и еще две женщины, поравнялась с ней, Элен увидела, что осиротевшая мать тоже не желает демонстрировать свое горе публике. Происходящее как-то облагородило ее, и хотя лицо женщины было мертвенно-бледным, держалась она очень прямо, застыв на заднем сиденье. Элен подумала - и это была зловещая догадка, - что видит звездный час Энн-Мари: единственный день в череде бесцветных будней, когда та попала в центр внимания. Кортеж медленно проследовал и пропал из виду.
Толпа расходилась, лишь несколько скорбящих все еще стояли на обочине дороги. Элен пошла в Баттс-корт. Она намеревалась вернуться к заколоченному дому и посмотреть, там ли собака. Если там, Элен разыщет кого-нибудь из муниципальных работников и сообщит об этом.
В отличие от остальных дворов здесь было пусто. Возможно, соседи Энн-Мари отправились в крематорий, дабы присутствовать на службе. Так или иначе, во дворе было необыкновенно пусто. Остались только дети - они играли возле пирамиды костра, и их голоса эхом перекатывались в пустом пространстве между стен домов.
Элен подошла к дверям квартиры и с удивлением обнаружила, что они открыты, как и в тот раз, когда она впервые появилась здесь. При одном взгляде на двери Элен почувствовала головокружение - так часто в последние дни она воображала, что стоит тут, вглядываясь в темноту. Из дома не доносилось никаких звуков. Собака или убежала, или умерла. Ничего опасного, не так ли? В последний раз она перешагнет порог, чтобы увидеть лицо на стене и сопроводительную надпись.
"Сладкое к сладкому". Она не искала первоисточник фразы. Не важно, думала она. Что бы это ни было изначально, здесь оно трансформировалось, как изменяется все, включая и саму Элен. На несколько мгновений она застыла в прихожей, чтобы приготовиться к грядущей очной ставке. Далеко за спиной дети вскрикивали, как сумасшедшие птицы.
Перешагивая через мебельный хлам, она направилась к короткому коридору, что соединял гостиную со спальней. Она медлила, сердце ее колотилось, улыбка играла на губах.
Вот, наконец! По-прежнему неотразимый, портрет неясно вырисовывался на стене. Она отступила в мрачную комнату, чтобы увидеть полную картину, и каблук ее зацепился за матрас, лежавший в углу. Она глянула вниз. Грязная постель была перевернута - вверх той стороной, где меньше дыр, - сверху брошено несколько одеял и завернутая в лохмотья подушка. Что-то блестело между складок верхнего одеяла Она наклонилась, чтобы рассмотреть получше, и обнаружила горсть шоколадок и карамелек в ярких обертках. А среди них - дюжину бритвенных лезвий, не столь привлекательных и сладких. На некоторых запеклась кровь. Элен выпрямилась и попятилась, и тут ее ушей достиг жужжащий звук из соседней комнаты. Она повернулась, и в спальне стало темнее: фигура встала между ней и внешним миром. Элен видела только вырисовывающийся против света силуэт человека, но она чувствовала его запах. Пахло сахарной ватой; жужжание было с ним или в нем.
- Я хотела только взглянуть, - произнесла Элен, - на картину!
Жужжание продолжалось: звук сонного полдня далеко отсюда. Человек в дверях не двигался.
- Ну… я увидела все, что хотела.
Она надеялась, что произойдет чудо и эти слова заставят человека посторониться и пропустить ее. Но он не двигался, а у Элен не хватало смелости бросить вызов и шагнуть к двери.
- Я должна идти, - сказала она Несмотря на ее усилия, страх отдавался в каждом звуке. - Меня ждут.
Она не лгала. Сегодня все приглашены обедать в "Аполлинер". Но до этого еще четыре часа. Ее не хватятся долго.
- Если вы позволите!..
Жужжание на какой-то момент затихло, и в тишине человек в дверях заговорил. Его ровная речь была почти так же сладка, как его запах.
- Пока нет нужды уходить! - выдохнул он.
- Меня ждут… ждут…
Она не могла видеть его глаз, но ощущала на себе его взгляд, и этот взгляд наводил дремоту, подобно песне лета в ее голове.
- Я пришел за тобой, - сказал он.
Она повторила про себя эти четыре слова "Я пришел за тобой". Даже если они означали угрозу, они не звучали как угроза.
- Я не… знаю тебя, - ответила она.
- Не знаешь, - прошептал человек - Но ты усомнилась во мне!
- Усомнилась?
- Тебя не удовлетворило то, что пишут на стенах. Поэтому мне пришлось прийти за тобой.
Сонливость обволакивала ее разум, но она осознала суть сказанного человеком Он был легендой, а Элен своим неверием обязала его показаться и продемонстрировать руку. Элен тут же взглянула и увидела: да, одна рука отсутствовала. Вместо нее был крюк.