Внизу было еще холоднее. Сейчас он бы не отказался поработать лопатой, чтобы согреться. Глупо было так волноваться! Как раз в этом месте песок, похоже, остался нетронутым. Для полной уверенности он, конечно, покопает здесь. Убедится, что труп на месте, а потом снова зароет его. Утопчет песок и уедет.
Найлс принялся усердно копать и вскоре углубился в песок на два фута. Песок легко поддавался. Еще какой-то фут, и лопата уткнется в то, что он ищет.
Не сомневаясь в успехе, Найлс углубился еще на фут. Теперь он копал осторожнее, с суеверным страхом ожидая глухой звук, когда лопата заденет останки погребенного. Но глухого звука все не было. В яму стала медленно просачиваться морская вода, и только.
Найлс вспотел. Он заглянул в темную яму. Может, за зиму труп ушел глубже? Тело просто продавило своей тяжестью мокрый песок, и теперь оно лежит на пару дюймов ниже, чем раньше. Пожалуй, именно так все и было.
Успокаивая себя таким образом, он снова взялся за лопату. Но, углубившись еще на фут, он ничего, кроме песка, не нашел. Только теперь вода заполняла яму еще быстрей. У него засосало под ложечкой. Выбравшись из ямы, он дико огляделся вокруг. Если трупа тут нет, тогда где он? Волны могли смыть только часть песка. Но ведь не весь же песок! А что, если весь?
Найлс схватил лопату и принялся блуждать среди свай. Он продвигался согнувшись, внимательно глядя по сторонам, но в таком неясном свете что-либо различить было почти невозможно. Внезапно позади раздался шум. Найлс в страхе оглянулся. В груди гулко заколотилось сердце. Причиной шума оказалась покосившаяся доска, которая хлопала по верхушке одной из свай.
Через десять минут напрасных поисков Найлс решил, что просто ошибся. Он, наверное, зарыл Курта под третьим настилом слева, а не под вторым; или у десятой сваи, а не у одиннадцатой.
Что ж, стоит попробовать. Скорее всего, он перепутал сваи, а не настилы, так что лучше вернуться ко второму настилу и копать у основания десятой сваи.
Найлс выкопал яму глубиной в четыре фута, и опять ничего. Он задрожал. Он выбрался из ямы, которая на этот раз очень быстро заполнилась водой, и безумным взглядом осмотрелся по сторонам. Где же труп? Неужели он ошибочно запомнил место? Или…
Он с трудом взял себя в руки, чувствуя, что еще немного - и он закричит. Он попробует еще раз, только теперь у одиннадцатой сваи под третьим настилом. Не исключено, что в этих потемках - а в октябре было уже довольно темно - он просто неправильно посчитал настилы.
Тщательно засыпав две выкопанные им ямы, Найлс вырыл еще одну, и снова его лопата ни во что не уткнулась.
Найлс бросил копать и вылез из ямы. Мокрый от пота, он стоял у ее края и тяжело дышал. Внезапно он вздрогнул. А что, если его приятель был еще жив, когда очутился в своей песчаной могиле? Может, от холода и сырости тот пришел в себя? И выкарабкался наружу? Да нет, все это вздор. Хотя… кто попадает в подобный переплет, способен на все. К тому же песок - это тебе не твердая земля, он легкий, рассыпчатый.
От одной этой мысли Найлса охватил ужас. В безумном, неизъяснимом страхе он заметался между сваями. А потом он словно взбесился. Он выкрикивал имя друга, проклиная того и требуя, чтобы он показался.
Под крышей страшно и пронзительно завыл внезапно налетевший ветер; захлопали двери кабинок, задребезжали перила. С гребня нарастающего прилива сорвались пенные волны и заплясали на наружных настилах.
Море вздымалось все выше, и вскоре соленые волны стали заливать песчаный пол павильона.
Найлс ничего не замечал. Уже по щиколотку в воде, он метался под настилами в сумеречном свете, словно исполинский хорек, который преследует неуловимого зайца. Он вел себя как помешанный, замахиваясь лопатой на тени и вглядываясь в темные промежутки между сваями, будто видел там врагов, сжимающих вокруг него кольцо.
- Ты прячешься от меня, черт бы тебя побрал! - кричал он. - Я знаю, ты здесь! Я все равно найду твой паршивый труп! Я знаю, ты здесь! Ты здесь!
Он бесновался так и орал, не замечая, что вода плещется уже у самых коленей и поднимается выше. Наконец он замолчал и в изнеможении прислонился к свае.
И тут он увидел Курта. Тот плыл к нему, мирно покачиваясь на воде, из самого дальнего и темного угла павильона, где сваи стоят почти вплотную друг к другу; на их фоне труп был едва различим. Подталкиваемый приливом, Курт скользил по воде лицом вверх и ухмылялся, слабо фосфоресцируя; вытаращенные глаза закатились, и виднелись одни белки.
Только что Найлс был готов изрубить труп на мелкие кусочки, если отыщет его. Но сейчас, когда он воочию увидел мертвое тело, Найлс оцепенел. На полуразложившемся лице его бывшего друга застыла отвратительная безгубая улыбка. Медленно кружась, мертвец приближался к Найлсу. Сердце его сжалось от томительного страха, вытесняющего все остальные чувства. В эту минуту Найлс желал одного: бежать отсюда сломя голову.
Из горла вырвался хриплый, дикий вскрик. Наполовину обезумев, Найлс подпрыгнул, ухватился за деревянный настил у себя над головой, но не удержался и с шумным плеском упал в воду. Его нога застряла между двумя соседними сваями. Найлс судорожно изогнулся в воде, пытаясь выдернуть ногу. Раздался треск. Его пронзила адская, нечеловеческая боль, на миг заглушившая даже страх. В глазах потемнело. Найлс закричал, и рот тут же заполнился соленой морской водой.
Он бился, будто загарпуненная рыба на мелководье. Боль в ноге была невыносимой, но теперь, когда первый, самый жгучий болевой шок прошел, он осознал весь ужас своего положения.
Найлс не мог пошевелиться от боли, а вода теперь прибывала очень быстро. А тут еще этот мертвец, с кошмарной улыбкой на лице и безжизненными белыми глазами, снова подплывал к нему.
Прилив все ближе подталкивал труп к Найлсу, и чудовищный, леденящий ужас сковал его. Найлс забыл даже о нестерпимой боли в ноге; забыл, что вода вот-вот накроет его с головой. Он с содроганием ждал, когда страшный мертвец коснется его, и терзался своим бессилием избежать этого.
Курт приблизился почти вплотную, и Найлс резко отшатнулся от него. От этого движения сломанную ногу окончательно заклинило между сваями, а сам он опрокинулся на спину.
Боль и страх оглушили его. Он внезапно ощутил сильную слабость. Почти теряя сознание, он погрузился под воду.
Найлс вдруг понял, что тонет, но было уже поздно. На короткий миг ему удалось высунуть голову из воды, но силы оставили его, и он рухнул обратно. Некоторое время он судорожно извивался в воде. Наконец к поверхности побежала струйка мелких пузырьков и растаяла.
Вода все прибывала. Вскоре прилив выполнил то, что не удалось Найлсу, когда тот в недобрую минуту подпрыгнул к настилу. Вода подняла его сломанную ногу между сваями, и он тихо всплыл - так же, как всплыл потревоженный штормом труп Курта Резингера, застрявший между сваями в дальнем углу павильона.
Стало совсем темно. Выл ветер, прилив все нарастал. Среди свай на дне черного, как могила, павильона скользили и кружились, подскакивая на воде, словно мячики, и кивая друг другу, две нелепые человеческие фигуры, два старых приятеля.
Джозеф Пейн Бреннан
Черная мантия
По дну океана передвигалось нечто огромное и черное, само воплощение ужаса. Оно неслышно скользило в мягком придонном иле, словно чудовищная мантия из тягучей скользкой массы, грубо разбуженная чувством голода. То вязкая, то жидкая, слизевая масса временами сплющивалась, растекаясь в иле чернильной лужей. Иногда она, съежившись, замирала, а потом вдруг вздымалась из мутного ила гигантским колпаком. И хотя у этой совершенно бесформенной, но пластичной массы не было глаз, она обладала удивительно развитым чувством осязания и восприимчивостью к малейшим вибрациям, что почти сродни телепатии.
При необходимости она разрасталась щупальцами и становилась похожа на жуткого кальмара или крупную морскую звезду, иногда принимала форму диска или горбатого черного валуна, покоящегося на глубине.
Природа сотворила этот организм еще на заре своей юности, и по возрасту ее творение ненамного уступало самому океану. Оно плавало во мраке, которому не было ни начала, ни конца. Водная стихия, в пучинах которой таилось черная мантия, была почти такой же враждебной, как непостижимая бездна космоса. Ужасное существо постоянно рыскало в черных водах в поисках пищи. Его непрестанный, жестокий голод требовал все новых жертв.
В черной ледяной пучине битва за выживание была свирепой и беспощадной. Короткие схватки обычно заканчивались гибелью одного из противников. Но ненасытный обитатель океанского дна не вступал в бой. Он просто пожирал все, что попадалось ему на пути, независимо от размеров и нрава жертвы. С одинаковой уверенностью в себе он поглощал и микроскопический планктон, и гигантских кальмаров. Не будь существо таким водянистым, его бороздили бы кольцеобразные шрамы, оставленные присосками глубоководного кальмара, отчаянно отбивавшегося от врага; или следы острых как бритва зубов реликтовой плащеносной акулы. Но на зловещем существе не было ни единой царапины, подтверждающей его столкновения с другими обитателями подводного мира. Когда из ила поднимался, колыхаясь, занавес из живой слизи и смыкался над ними, то их самые яростные предсмертные судороги на том и заканчивались.
Черное воплощение ужаса не знало страха. Ему нечего было бояться.
Существо поглощало все, что подавало хоть какие-то признаки жизни, и никогда не встречало соперника, способного съесть, в свою очередь, его самого. Если в вязкую слизевую массу впивалось щупальце кальмара или акулий зуб, рваная дыра тут же затягивалась, а оторванный кусок восстанавливался.
Черная мантия безраздельно правила в жестоком мире безмолвия и беспросветного мрака. В поисках новой пищи она с жадностью обшаривала придонный ил, не зная ни сна ни отдыха. И если мантия не двигалась, значит, она лежала в засаде, когда не могла заполучить пищу иначе. Когда же отвратительная мантия с пугающей скоростью проносилась над илистым дном, то всегда за добычей, а не наоборот. Намеченная жертва неминуемо попадала в ее плотоядные объятия.
Черная мантия зародилась в илистых наносах и слизи на дне первобытного океана и казалась такой же чуждой для обычных форм земной жизни, как и причудливые обитатели какой-нибудь дикой планеты в далекой галактике. Саблезубый тигр, мохнатый мамонт и даже тираннозавр, беспощадный убийца номер один среди огромных земных рептилий, выглядели ручными, ласковыми зверюшками по сравнению с этим чужаком.
Страшный хищник спокойно продолжал бы жить в безмолвной ночи придонного ила и человек так никогда и не узнал бы о нем, не произойди на дне океана мощного вулканического извержения.
Злой рок, в виде чудовищного подземного взрыва, потрясшего океанское дно на огромной площади, извергнул ужасную тварь из черных вязких глубин на поверхность.
Обычная глубоководная рыба непременно погибла бы в результате взрыва или резкой смены давления при выбросе той на поверхность. Но слизевая масса не была обычной рыбой. Она выжила только благодаря вязкой и пластичной структуре своего тела.
Слегка оглушенную, ее с силой подбросило над водой. Шлепнувшись обратно, она растеклась на взбудораженной поверхности огромной кляксой, словно черная медуза. Ревущие волны, вздыбленные подземным взрывом, подхватили ее и понесли к берегу. Водяные валы, усеянные пеплом, пемзой и раздувшейся дохлой рыбой, протащили мантию на милю в глубь суши, миновав узкую полоску песчаного берега, и оставили лежать посреди глубокого солоноватого болота.
К счастью для нее, подводное извержение и последующая приливная волна произошли ночью, и поэтому глубоководной твари не пришлось тут же пережить еще одно неприятное потрясение - свет.
Кромешная тьма на болоте, сотрясавшемся от ударов шторма, не шла ни в какое сравнение с адским мраком, царившим на самом дне океана, куда не проникали даже ультрафиолетовые лучи.
Огромная волна отхлынула, пробиваясь к океану сквозь густую, колючую растительность, и черная тварь прильнула к вязкой отмели, буйно поросшей зарослями рогоза. Внезапная смена обстановки пугала ее. Некоторое время слизевая масса лежала без движения, словно прислушивалась к едва уловимым процессам перестройки организма, происходящим где-то внутри нее. Теперь, когда ее перестали сжимать тиски чудовищного давления воды, такая перестройка была просто необходима. Невероятная приспособляемость черной твари позволила ей перестроиться уже через несколько часов, на что обычному существу понадобился бы длительный процесс эволюции. Через три часа после того, как исполинская волна швырнула чудовище в болотную грязь, оно уже вполне сносно чувствовало себя в новой обстановке.
Более того, ему стало намного легче двигаться, чем раньше.
Высунув чувствительные щупальца, чудовище настроилось на тончайшие вибрации и на нечто неуловимое, испускаемое болотом. И тут же в нем вспыхнуло извечное чувство голода, властное и нестерпимое. Всю информацию сенсорные органы передали в некое подобие мозга, что привело слизевую массу в крайнее возбуждение. Она сразу уловила, что в болоте водится множество сочных, лакомых кусочков трепещущей пищи - в большем количестве и разнообразнее, чем она когда-либо встречала на холодном океанском дне.
Муки голода все сильнее терзали черную тварь. Ее тело в нетерпении содрогнулось.
Скользя по вязкой отмели, тварь легко пробралась сквозь заросли рогоза к черным глубоким омутам с размокшими кочками. Из воды виднелись стебли водорослей, а в больших омутах плавали полузатопленные сгнившие стволы упавших деревьев.
Терзаемая голодом, тварь бултыхнулась в грязный омут и растопырила водянистые щупальца. Вскоре она поймала нескольких жирных лягушек и множество мелких рыбешек, но они еще больше разожгли аппетит.
В поисках добычи она принялась методично и стремительно обследовать один омут за другим, ныряя до самого илистого дна и не пропуская ни единого дюйма мутной воды. Первой ей повстречалась ондатра. Из темноты взметнулся внушительный занавес из клейкой слизи, окутал зверька - и сдавил его.
Подкрепившись, но так и не утолив голода, ужасная мантия с удвоенной энергией бросилась искать добычу в мутных водоемах. Затем она тщательно проверила кочки, на которых могла спрятаться живность, ускользнувшая от нее в воде. С одной из кочек она схватила птичку, прямо из гнезда во влажной траве. Временами она взбиралась на торчавшие из болота под углом сгнившие стволы, пригибая их своей тяжестью, и тогда казалось, будто с них свисает громадный занавес из черной болотной жижи, роняющий грязевые капли.
Выбираясь на сушу, поросшую лесом, мантия вдруг почувствовала, как что-то вокруг нее неуловимо меняется. Она замерла в нерешительности на самом краю небольшого омута у подножия деревьев.
Несмотря на то что тварь поглотила фунтов двадцать пять - тридцать еды в виде лягушек, рыбы, водяных змей, ондатры и живности помельче, ее до сих пор терзали муки жесточайшего голода. Чудовищный аппетит настойчиво гнал на поиски пищи, но что-то удерживало ее.
Причиной ее колебаний был робкий рассвет, разгоняющий ночную тьму над болотом. Черная мантия до сих пор не сталкивалась со светом, если не считать причудливого фосфорического свечения глубоководных рыб. Но дневной свет был ей незнаком.
Тем временем становилось все светлее и рассветные лучи все настойчивее пробивались сквозь свинцовые тучи непогоды. Черная студенистая масса, совсем недавно обитавшая на густо-чернильном океанском дне, чувствовала, как в окружающий ее мир вторгается нечто неведомое. Она распустила во все стороны чувствительные щупальца, надеясь схватить и сокрушить ненавистный ей свет. Но чем яростнее она старалась, тем насыщеннее вибрациями становилась атмосфера вокруг нее.
И когда над вершинами деревьев солнце наконец обрушило на нее смертоносный заряд лучей, разъяренная, сбитая с толку тварь нехотя скользнула в омут и зарылась в мягкий придонный ил. Она оставалась там все то время, пока на небе неистовствовало солнце, а мелкие обитатели болота, крадучись, выходили из своих убежищ.
В одном из закоулков небольшого городка Клинтон-Сентер, что в нескольких милях от Уортонской топи, из жалкой неказистой лачуги, но дающей хоть какое-то подобие крыши над головой, вышел, спотыкаясь, заспанный Генри Хоссинг. Приложив козырьком руку к слезящимся глазам и поскребывая давно не бритую щеку, он равнодушно щурился на восходящее солнце. Этой ночью он плохо спал - и все из-за бури, грохот которой не давал ему сомкнуть глаз. Да и спать он лег на пустой желудок, а это никогда не шло Генри на пользу.
Опасливо глянув на улицу, он двинулся вперед, опустив голову и ссутулясь. Он всегда смотрел себе под ноги, не забывая при этом заглядывать в придорожные канавы в надежде отыскать случайную монетку.
Клинтон-Сентер был неласков к нему. Его жители скупились на милостыню, а вчера один из местных полицейских даже запретил ему приближаться к городу.
Бормоча под нос, он добрел до конца улицы и хотел уже перейти на другую сторону, как вдруг остановился и что-то быстро подобрал с мостовой. Это была смятая зеленая кредитка. Он неистово развернул ее, и на его щетинистом лице застыло выражение безумного, ошеломляющего восторга. Десять долларов! Такой кучи денег у него еще не было.
Аккуратно спрятав купюру в единственный не дырявый карман своей потрепанной серой куртки, он торопливо пересек улицу. Но на этот раз он прохаживался взглядом по магазинам и ресторанам.
Он задержался было у одного ресторана, но тот показался ему чересчур шикарным. Поколебавшись, он пошел дальше, и через несколько кварталов ему встретился ресторан попроще.
Когда Генри уселся, человек за стойкой покачал головой.
- Иди-ка отсюда, приятель. Сегодня нет бесплатного кофе.
Ухмыляясь во весь рот, бродяга вытащил свою десятидолларовую купюру и выложил ее на стойку.
- Здесь ведь хватит на приличный завтрак, дружище?
- Ладно, ладно, - раздраженно проворчал продавец, с подозрением рассматривая купюру. - Что будешь брать?
Генри Хоссинг заказал апельсиновый сок, яичницу с ветчиной, гренок, овсянку, дыню и кофе.
Он съел все, что ему принесли, до последней крошки, заказал еще три чашки кофе, оплатил по счету, словно двухдолларовые завтраки были ему не в диковину, и неспешно вышел на улицу.
Вскоре после полудня, насытившись трехдолларовым обедом, Генри увидел магазин спиртных напитков. Остановившись напротив, он нерешительно мял в руках пятидолларовую купюру. Рассеянно улыбаясь, он пересек наконец дорогу, вошел в магазин и купил кварту ржаного виски.
Позже, уже на улице, он долго колебался, не зная, куда лучше отправиться. Возвращаться в свою лачугу не хотелось, и он зашагал к Уортонской топи. Навряд ли у местной полиции возникнет желание беспокоить его там, к тому же небо уже прояснялось и стало тепло. Одним словом, спешить в лачугу было незачем.
Свернув с дороги, огибавшей топь на несколько миль от города, он пересек заболоченный луг, пробрался через поросли низкого кустарника и устроился под амбровым деревом на опушке леса.
Ближе к вечеру Генри был уже порядочно на взводе и даже не думал возвращаться в Клинтон-Сентер. С трудом оторвавшись от ленивого потока бесформенных мыслей, он заставил себя собрать в лесу немного валежника для костра и снова уселся на мягкий мох под деревом.