- Накануне? - Реб Фишер немного подумал. - Да нет, вроде бы… Прогулялся по берегу, вернулся… - ему не хотелось говорить о детских, как ему казалось, страхах, охвативших его у реки. - Да, поработал немного. Но недолго. У меня раскололся камень: я его приспособил под утюг, но нечаянно плеснул холодной воды, а он как раз был очень раскаленным…
- Камень? - недоуменно переспросил рабби Цви-Гирш. - Раскололся? И что?
- Да нет, - смутился Арье Фишер. Он и сам толком не знал, с чего вдруг вспомнил о расколовшемся плоском камне. - Нет, ничего. Я просто к тому, что недолго вчера вечером работал, лег спать рано. И… - Тут он заметил, что раввин не слушает его, вновь погрузившись в какие-то размышления.
- Камень, - задумчиво повторил рабби Цви Гирш. - Камень… - Он вновь замолчал, рассеянно провел несколько раз по бороде. Сказал: - Мне нужно поговорить с Хавой. Посмотрите, она не спит?
Хава не спала. Она лежала на спине, укрывшись одеялом по самый подбородок и бездумно смотрела в потолок.
Портной сказал нарочито бодрым голосом:
- Хава, тут рабби Цви-Гирш хочет пожелать тебе доброго здоровья.
Не поворачивая головы, жена скосила глаза на дверь и недовольно поморщилась. Словно не замечая этого, раввин приветливо поздоровался с ней, пододвинул табуретку ближе к постели, сел.
- Как вы себя чувствуете? - заботливо спросил он. - Что-нибудь болит?
- Ничего у меня не болит, - сердито ответила Хава. - Мужу какая-то чепуха приснилась, вот он болтает…
Раввин кивнул, словно соглашаясь с этой оценкой, после чего вытащил из кармана небольшую книгу и протянул ее жене портного.
- Хава, - сказал он, - это "Книга псалмов". Знаете, молитвы и чтение псалмов часто помогают при недуге, хотя люди пренебрегают этим. Вот, посмотрите. - Раввин перелистал несколько страниц. - Послушайте, я вам прочитаю, а вы, если захотите, будете повторять за мной. Хорошо? - И, не дожидаясь ответа, начал: - "Живущий под покровом Всевышнего в тени Всемогущего обитает…" - Рабби Цви-Гирш взглянул на Хаву. - Что же вы, Хава? Повторяйте, вреда от этого не будет.
Арье Фишер с тревожным удивлением отметил, что в голосе раввина прозвучали тщательно скрываемые, но заметные нотки страха.
Хава поморщилась, но после минутного колебания все-таки повторила:
- Живущий под покровом Всевышнего в тени Всемогущего обитает…
- Скажу Господу: убежище мое и крепость моя - Бог мой, на которого полагаюсь я… - чуть громче произнес раввин.
- …Полагаюсь я… - повторила Хава.
- …Ибо Он спасет тебя…
Внезапно Хава резким движением выбила из рук раввина книгу. Лицо ее исказила страшная гримаса. - Нет!!. - закричала она. - Нет!.. Оставь меня… убирайся!.. - Она попыталась вскочить. Рабби Цви-Гирш и муж едва удержали ее в постели - такая сила вдруг проявилась в теле женщины.
- Держите ее, как можно крепче, - шепнул раввин портному, а сам, выпрямившись во весь рост и раскачиваясь, продолжил чтение звенящим от напряжения голосом:
- Ибо Он спасет тебя от сети птицелова, от мора гибельного. Крылом Своим Он укроет тебя и под крыльями Его найдешь убежище, щит и броня - верность Его…
Арье, изо всех сил прижимавший к кровати бившуюся в истерике жену, сужасом следил, как по ее телу волнами проходят судороги, а на губах выступает розоватая пена.
- … Не устрашишься ужаса ночного, стрелы, летящей днем!..
При этих словах Хаву выгнуло дугой. Из искаженного рта вырвался поток проклятий. Голос ее, как и давешней ночью, изменился до неузнаваемости. Арье Фишер прижимал ее плечи к подушке так, что у него посинели ногти. Видно было, что и рабби Галичер с трудом сохраняет спокойствие. Когда он дошел до конца и произнес:
- Свидетельства Твои верны совершенно, святость подобает дому Твоему, Господи, вовеки, - лоб его усеян был крупными каплями пота.
С последними словами псалма женщина вдруг успокоилась. Ее измученное лицо обратилось к раввину. Она попыталась что-то сказать, но лишь чуть шевельнула запекшимися губами. В следующее мгновение глаза ее закатились, тело обмякло.
Арье Фишер осторожно убрал руки и отошел от кровати.
- Останьтесь здесь, - сказал раввин тихо. - Сядьте рядом и читайте псалмы. Начните с девяносто первого, он предохраняет от нечистой силы. Вы видели, как он подействовал на… на вашу жену. Потом переходите к следующему, и так до конца. Думаю, она будет спать до самого вечера.
- Что с ней? - еле слышным шепотом спросил портной. - Что с моей женой?
- Очень плохо, - ответил рабби Цви-Гирш скорбным голосом. - Очень плохо, реб Арье. Это диббук.
- Диббук… - повторил портной, спешно отходя на шаг от постели жены. - Но это значит… Это значит…
- Это значит, - сказал раввин с тяжелым вздохом, - что в тело вашей жены, Арье, вселилась чужая душа. Неприкаянная душа какого-то грешника прилепилась к ее душе. Нужно ее изгнать. Сидите и читайте псалмы, до вечера. А вечером я соберу миньян, и мы попробуем ей помочь… Хотя я не уверен, что мне удастся, - закончил он. - Я читал о таких случаях и даже знаю каббалистов, изгонявших диббука, но самому мне еще ни разу не доводилось этим заниматься. Будем уповать на Всевышнего.
- Да, будем уповать на Всевышнего, - эхом отозвался портной.
После ухода раввина он повязал тфилин на лоб и руку, с особой тщательностью произнося благословения, затем накрылся талесом, встал над лежавшей в беспамятстве Хавой и принялся вполголоса читать псалмы, как велел рабби Галичер. Слова сплетались в длинную бесконечную цепь, он прочел каждый из псалмов по нескольку раз.
Все это время Хава лежала неподвижно, откинувшись на подушки. Глаза Арье Фишера начали слезиться от напряжения, язык заплетался, но он пересиливал себя и продолжал читать, держась за "Книгу псалмов" так, как утопающий держиться за спасительно протянутую ему руку. Больше всего он боялся прервать чтение: ему казалось, что в этом случае диббук вновь начнет сотрясать измученное тело Хавы.
Ход времени реб Фишер не ощущал. Только когда в комнате стало темнеть, он, по-прежнему произнося вполголоса стихи псалма, бросил короткий взгляд в окно и обнаружил, что день давно прошел.
Он принялся читать громче, одновременно чуть отодвинувшись от постели. Чем гуще становилась вечерняя темнота, тем ближе к выходу оказывался портной и тем больше он путался в произносимых словах. С опозданием Арье Фишер подумал, что следовало заранее заготовить свечи.
Заскрипели дверные петли, послышались шаги и негромкие голоса. Реб Фишер остановился на полуслове, повернулся и с облегчением опустил книгу. Пришел рабби Галичер. Его сопровождали восемь пожилых мужчин - тех самых ватиким, с которыми портной обычно молился в синагоге по утрам. Все они несли в руках свечи и молитвенные принадлежности. В молчании рабби Цви-Гирш расставил вокруг кровати свечи - их было несколько десятков. Шепча молитвы, он зажег одну за другой. В комнате стало светло как днем.
С тревожным ожиданием следил Арье Фишер за тем, как рабби Галичер ставил рядом с кроватью высокий табурет, как водружал на него какие-то сосуды, наливал в них воду, сопровождая все эти действия чтением неизвестных портному молитв.
Раввин аккуратно развесил на спинках кровати амулеты, назначение которых реб Фишер также не знал. После этого рабби Цви-Гирш оглянулся на стоявших в ожидании мужчин и знаком велел им приблизиться.
Миньян молча окружил неподвижно лежавшую Хаву. Так же как и на портном, у всех были повязаны тфилн, а головы покрывали полосатые талесы. Десять мужчин стояли, словно боясь нарушить тишину. Их лица выглядели сосредоточенно и неподвижно, хотя Арье Фишеру казалось, что все они, так же как и он сам, пребывают в состоянии испуга.
Даже раввин.
Раввин медлил еще какое-то время, потом искоса взглянул на Арье Фишера и сказал:
- Нам нужно привязать ее к кровати. Для ее же пользы, - поспешно добавил он.
Один из пришедших протянул портному связку широких полотняных лент. Он осторожно обвязал запястья и щиколотки жены, притянул их к спинкам кровати. Хава никак не реагировала на его действия. В лице ее не дрогнула ни одна черточка.
И еще: она была холодна как лед, обжигающе холодна. Реб Арье отошел в сторону. Рабби Цви-Гирш проверил веревки, кивнул, отошел к серебряным сосудам, закрыл глаза и сказал:
- Во имя Господа, Бога Израилева, Царя Вселенной…
По мере чтения молитвы голос раввина словно раздвоился, сначала подобно эху, потом Арье Фишеру начало казаться, что молитву читают несколько человек, причем стоящих в разных углах комнаты.
Рабби Цви-Гирш закончил молитву, сказал: "Амен", и все остальные повторили следом: "Амен".
Слово какое-то время словно висело в воздухе, затем тишина растворила его.
Реб Фишер чувствовал странное оцепенение, постепенно овладевавшее всеми его членами. То же самое, как ему казалось, происходило с остальными. Они стояли, бросая друг на друга тревожные взгляды. Но никто ничего не сказал.
Рабби Цви-Гирш между тем манипулировал с серебряными кубками, молитвы его становились все менее понятными, превращаясь в невнятное низкое гудение, - так, во всяком случае, казалось Арье Фишеру.
Вдруг раввин замолчал, и в комнате воцарилась тишина столь напряженная, что могла разорваться, лопнуть. Со стороны картина выглядела жутковато: неподвижная женщина, лежащая навзничь в постели, десять мужчин в молитвенных покрывалах, с черными коробочками филактерий, множество ярко горящих свечей.
Взгляды всех были устремлены на Хаву. Арье Фишеру показалось, что в тишине, висевшей в комнате, родился какой-то неясный звук. Он невольно напряг слух. Звук шел от постели и был похож на еле слышный звон комара. Он быстро усиливался, рвался в уши, так что вскоре его можно было терпеть лишь с трудом. Звон не обрывался, поднимался вверх, пока на совсем уж немыслимой высоте, почти нестерпимой для человеческого слуха, не застыл подобием точки.
Десять мужчин в талесах боялись шевельнуться, боялись взглянуть друг на друга. Далее желтые огни свечей горели так ровно, что казались твердыми.
Хава шевельнулась, медленно повернула голову и посмотрела на мужа. Портной с ужасом понял: это не ее взгляд, этот взгляд был темен и страшен, так глазами несчастной женщины смотрела в мир пропащая, неприкаянная душа грешника. От этого взгляда холод пробрал Арье Фишера до костей, до самого сердца. Он содрогнулся. Пламя ближайшей свечи качнулось.
От этого движения рабби Цви-Гирш сбросил с себя оцепенение.
- Именем Бога живого, Бога Авраама, Ицхака и Яакова, именем Бога Израилева повелеваю тебе: назови себя! - хриплым от волнения голосом потребовал он.
Хава так же медленно повернула голову в его сторону. Рот ее искривила усмешка.
- Я… вижу тебя… раввин… - сказала она. Голос ее то и дело прерывался, слова сопровождались низким эхом. - И слышу… Мое имя проклято… тебе нет нужды его знать…
- Для чего ты пришел? - сурово вопросил раввин. - Для чего мучаешь эту несчастную женщину?
Словно в издевку над этим вопросом диббук пронзительно расхохотался, после чего тело Хавы выгнулось дугой, почти невозможной для человека в обычном состоянии.
Истерический хохот рвался в уши, вызывая жуткую боль. Хава дернула руками, но веревки удержали ее в прежнем положении. Некоторое время она пыталась высвободиться, причем лицо ее то и дело искажалось самым странным образом.
Когда эти попытки не удались, диббук вдруг успокоился. Видно было, что поистине нечеловеческое напряжение, в котором неприкаянная душа держала тело жены портного, ушло.
- Ты хочешь знать мое имя? - глухим голосом спросила Хава. - Изволь, я назовусь. Мое имя - Лейб, сын Мордехая и Фейги… - При этих словах вновь появилось уже упоминавшееся эхо. - Не знаю, говорит ли тебе это о чем-нибудь…
- Лейб, сын Мордехая, - повторил раввин торжественно-мрачным тоном, - великий грешник и убийца, именем Господа Бога Израилева, великого и страшного, заклинаю тебя покинуть тело этой женщины!
- Не могу, - ответил диббук, и странная тоска послышалась Арье Фишеру в знакомо-незнакомом голосе. - Не могу, раввин, не могу… Не могу…
В это самое время портной почувствовал, как оцепенение, охватившее его ранее, усиливается, словно невидимые сети начинают пеленать тело. Он затряс головой, отгоняя наваждение, но это не помогло.
Ему вдруг показалось, что свет десятков свечей начал меркнуть - не гаснуть, но все желтые огоньки одновременно начали тускнеть. Негромкий голос рабби Цви-Гирша превратился в сонное бормотание, а фигуры прочих собравшихся мужчин явственно зашатались.
Спустя какое-то мгновение портной обнаружил, что фигуру неподвижно лежавшей Хавы обволакивает едва заметное облако, имевшее очертания человеческой фигуры. Арье Фишер хотел обратить на это внимание раввина, но не смог произнести ни слова: рот его оказался словно заклеенным.
Он услышал глухой стук и с изумлением обнаружил, что члены миньяна падают один за другим и остаются лежать неподвижно.
Последним упал раввин.
Свет едва теплился. В этом тусклом и слабом освещении реб Фишер увидел, как облако сгустилось и медленно поплыло к нему. Он хотел бежать, но не мог сделать ни единого шага.
"Арье… - услышал он голос. - Арье, ты виновен во всем… Тебе и исправлять…"
- В чем… - прошептал портной. - В чем я виновен?..
"Намне кровь праведников… Большой грех… Тяжкий… Столь тяжкий, что после смерти душе моей дьяволы закрыли путь в ад, а ангелы - в рай…"
Этот голос, страшный, неживой голос звучал в голове портного, застывшего словно соляной столб посреди затянутой серой мглой комнаты.
Облако охватило портного, теперь он не видел ничего, кроме серой колеблющейся мглы перед глазами, и эта мгла темнела, превращалась в дымную вращающуюся воронку, куда втягивалось и втягивалось его меркнущее сознание…
… Очнувшись, Арье Фишер долго не мог понять, что произошло и сколько времени он был без сознания.
- Очнулся, - произнес чей-то знакомый голос. Скосив глаза (он лежал на спине), портной взглянул наговорившего. Это оказался раввин Цви-Гирш Галичер. Чуть приподняв голову, Арье Фишер внимательно осмотрелся. Они находились в спальне его дома, а сам он лежал на кровати.
- Где… Хава?.. - спросил он. Язык плохо слушался. - Что со мной было?..
- Все уже хорошо, - успокаивающе сказал рабби Цви-Гирш. Реб Фишер попытался подняться. Тело его было слабым, он ухватился рукой за плечо раввина и тут же разжал пальцы: рука была покрыта плотной коркой грязи и запекшейся крови. - Что это?! - с ужасом спросил Фишер. - Что я делал? Чья это кровь?
- Успокойтесь, реб Арье, - ответил рабби Цви-Гирш. - Это ваша кровь, вы ободрали себе руки, пока совершали… совершали исправление, - короткая пауза, сделанная раввином, не осталась незамеченной портным.
- Какое исправление? - спросил он недоуменно.
- Вы ничего не помните? - в свою очередь спросил раввин.
Арье Фишер покачал головой. Неожиданно перед его глазами встала картина: освещенный пронзительным желтым светом, исходящим от невидимого источника, он озабоченно кружит среди поваленных надгробий старого кладбища и что-то ищет… что-то очень нужное… важное… Реб Арье спросил:
- Что я там искал? - Голос был хриплым. Рабби Цви-Гирш молча помог ему сесть на кровати, потом отошел к столику, на котором его талес укрывал какие-то предметы.
- Вот, - сказал раввин, откидывая талес. - Вот это вы искали.
Под покрывалом Арье Фишер увидел свиток Торы. Поднявшись, он подошел ближе. Свиток был очень старым, частично истлевшим. В некоторых местах его покрывали бурые пятна.
- Кровь, - сказал рабби Цви-Гирш. - Кровь праведников, пытавшихся укрыть свитки. Это случилось давным-давно, реб Арье.
- Лейб, сын Мордехая, - произнес вдруг портной. - Убийца и изменник. Я же слышал о нем! Он крестился и выдал гайдамакам равина Авраам бен-Элиягу и еще нескольких стариков, спрятавшихся в беттохора! Вот оно…
- Верно. - Лицо рабби Галичера потемнело. - Душа убийцы и изменника Лейба не знала покоя на том свете. Ей не было доступа ни в ад, ни в рай. Единственное, что могло как-то облегчить судьбу и дать этой неприкаянной душе хоть какое-то пристанище, было вот это. - Раввин указал на свиток Торы. - Убийца знал, что спрятали мученики в тех развалинах. Вот что удивительно: рука, резавшая невинных, не поднялась на Божье слово… Душа его мучительно искала возможности вернуть этот свиток синагоге… В конце концов, он вселился сначала в Хаву потом в вас, реб Фишер. И вашими руками в конце концов совершил то, что должен был совершить.
- Но почему он выбрал именно нас, меня и Хаву? - спросил портной.
- Вы сами виноваты, реб Фишер. Камень, который вы по неосторожности раскололи, был последним пристанищем этой грешной души. Я ведь уже объяснял: ни в ад, ни в рай не было ей доступа. И путь к дальнейшим перевоплощениям, способным искупить прегрешения злодея Лейба, тоже был закрыт волею Всевышнего, да будет благословенно Имя Его. Эту душу заключили в неподвижный камень. То, что вы совершили из неосторожности, означало, по сути, смерть камня и, как следствие, освобождение заключенной в нем души. Вот так душа этого грешника стала неприкаянной и принялась искать тело, в которое могла вселиться хотя бы на время…
- А чем же Хава провинилась? - спросил реб Фишер.
Раввин развел руками:
- Вы же сами знаете, реб Фишер! Беспричинная сварливость - это, между прочим, серьезный грех. За него ваша жена и подверглась столь суровому наказанию… Впрочем, - раввин лукаво улыбнулся, оглянулся на открытую дверь и чуть понизив голос, сказал: - Думаю, ее характер теперь изменится к лучшему.
Даниэль Клугер
Ночь Энеи
Пробуждение было мучительным.
Пробуждение всегда мучительно, ибо вырывает из одного состояния и вталкивает в другое. Разрушает тончайшую ткань мира сновидений и заставляет испытать почти физическую боль от вторжения в грубый мир реальности.
Пробуждение всегда мучительно.
Даже для человека.
Энеи Хьонгари не был человеком. Вернее сказать, когда-то, много веков назад, - был. Не просто человеком, но владетельным энси города Сатракк. Пока не встретил девушку удивительной красоты. С этого все началось.
С той самой ночи, когда Хьонгари, владетельный Энси Сатракка, отрекся от всего - ради ее красоты.
И еще - ради бессмертия. Страшного бессмертия. В ту ночь ее поцелуй - единственный поцелуй - погрузил его в сон. Спустя полвека наступило пробуждение - первое. Энси Хьонгари (мысленно он продолжал называть себя так) ощутил особого рода жажду. Он бодрствовал тогда до тех пор, пока новый Энси Сатракка не устроил на него настоящую облаву, будто на дикого зверя. Это случилось после двенадцати дней бодрствования, постоянной жажды и попыток ее утоления. Двенадцать дней - двенадцать девушек - в основном крестьянских дочерей из окрестностей Сатракка. Их кровь была восхитительна, их предсмертные судороги - прекрасны.
Охотники нового энси загнали сиятельного Хьонгари в развалины его собственного замка, в подземелье. Здесь он уснул. Еще на пятьдесят лет.
Потом новое пробуждение. Нфвая череда встреч. Новая охота и новый сон.