Как только мы поднялись наверх, я с тревогой осведомился о состоянии мисс Хисгинс, но она сама вышла ко мне, чтобы сказать о том, что с ней все в порядке и мне не о чем беспокоиться и не в чем обвинять себя. Тут я почувствовал облегчение и отправился одеваться к обеду, после которого мы с Парскетом отправились в одну из ванных комнат, чтобы проявить отснятые мной негативы. Тем не менее, ни на одной из пластинок ничего не обнаружилось, пока мы не добрались до последней, отснятой в подвале. Проявлял Парскет, а я вынес стопку уже закрепленных негативов и рассматривал их при свете лампы.
Старательно посмотрев всю стопку, я услышал восклицание Парскета и, вбежав к нему, увидел, что он рассматривает полупроявленный негатив, поднеся его к красной лампе. Запечатленная на нем девушка, напряженно вглядывалась вверх, однако потрясла меня нависшая над ней тень огромного копыта, вырисовывавшаяся во мраке. И это я сам навлек на нее такую опасность - вот какая мысль мучила меня в это мгновение.
Как только проявление закончилось, я опустил промытую пластинку в фиксаж, а потом рассмотрел ее при свете. Сомнений не было никаких, над головой мисс Хисгинс вырисовывалось колоссальное сумрачное копыто. И все же я ничем не приблизился к какому-либо знанию, и мог только предупредить Парскета, чтобы тот ничего не говорил девушке, чтобы этим не увеличить ее испуг, однако показал снимок капитану, поскольку тому подобало представлять степень опасности.
На ночь ради спокойствия мисс Хисгинс мы предприняли те же самые предосторожности, что и ранее, Парскет составил мне компанию; однако до рассвета мы дожили без всяких приключений, и я отправился спать.
Спустившись к ленчу, я узнал, что Бомонт прислал телеграмму, в которой обещал приехать в начале пятого; а кроме того, мне сообщили, что Ректору послали депешу. Конечно же, было ясно, что дамы в доме пребывают в огромном волнении.
Поезд Бомонта опоздал, и он появился уже ближе к пяти, однако Ректор так и не прибыл, а появившийся наконец дворецкий сказал, что посланный за ним кучер вернулся в одиночестве, так как Ректора куда-то неожиданно вызвали. Экипаж за ним посылали еще два раза в течение вечера, однако священник так и не вернулся, и совершение бракосочетания пришлось отложить на следующий день.
Вечером я вновь установил свою защиту вокруг постели девушки, а капитан и его жена, как и прежде, остались рядом со своей дочерью. Бомонт, как я и ожидал, настоял на том, что будет нести вместе со мной караул, однако пребывал он в явном волнении; не за себя, как вы понимаете, а за мисс Хисгинс. Он сказал, что испытывает полную уверенность в том, что этой ночью будет предпринято последнее и ужасное покушение на жизнь дамы его сердца.
Конечно же, я сказал ему, что все дело в нервах; однако на самом деле весьма встревожился, поскольку мне пришлось повидать слишком многое, и я превосходно знал, что в подобных обстоятельствах предчувствие неотвратимой беды не обязательно объясняется одними только нервами. Более того, Бомонт был настолько искренне и бесхитростно убежден в том, что ночь принесет некое чрезвычайное откровение, что я попросил Парскета протянуть длинный шнурок от колокольчика дворецкого вдоль всего коридора.
Самому дворецкому я велел не раздеваться и приказать то же самое двум лакеям. Он должен немедленно явиться ко мне с двумя фонарями, которые должны содержаться наготове и гореть всю ночь напролет.
Если колокольчик по какой-то причине не зазвонит и я дуну в свисток, он должен отреагировать на свист, как на звонок колокольчика.
Оговорив все эти мелкие детали, я нарисовал Пентакль вокруг Бомонта и настоятельно велел ему оставаться внутри звезды, что бы ни произошло. Наконец все было сделано, и мне оставалось только ждать и молиться о том, чтобы ночь прошла так же спокойно, как и предыдущая.
Мы почти не разговаривали, и около часа ночи нами овладело такое волнение и тревога, что Парскет наконец встал и принялся расхаживать по коридору, чтобы как-то успокоить себя. Потом, успокоившись, я присоединился к нему, и примерно около часа мы ходили бок о бок, изредка негромко переговариваясь, пока я наконец не зацепился ногой за шнурок от звонка и не упал, ничего, впрочем, не повредив и не наделав шума.
Когда я поднялся, Парскет поманил меня к себе.
- А вы заметили, что звонок не прозвонил? - шепнул он.
- Боже мой! - пробормотал я. - А ведь это действительно так.
- Минуточку, - отозвался он. - Шнурок, наверное, зацепился за что-то.
Оставив свой револьвер и взяв в руку лампу, он на цыпочках отправился вниз дома, держа револьвер Бомонта наготове в правой руке. Помню, тогда мне подумалось: какой отважный все-таки парень!
И тут Бомонт сделал мне знак, требуя полной тишины. Сразу же после этого я услышал тот самый звук - гулко раздававшуюся в ночи поступь конских копыт. Скажу честно, меня словно мороз продрал по коже. Звук растаял вдали, оставив после себя, знаете ли, такое жуткое и странное уныние. Я дернул за шнурок от звонка, надеясь, что Парскет услышит его. А потом принялся ждать, оглядываясь по сторонам.
Миновало, быть может, минуты две, полные какой-то неземной тишины. А потом в дальнем и освещенном конце коридора прогрохотало огромное конское копыто, лампа, звякнув, упала на пол, и мы оказались в темноте. Я изо всей силы дернул за шнурок и дунул в свисток, а потом навел аппарат и нажал на вспышку. Ослепительный свет залил коридор, ничего так и не осветив, а потом тьма ударом грома обрушилась на нас.
Я услышал, что капитан оказался возле двери спальни, и крикнул, чтобы он скорее вынес лампу, но вместо этого что-то заколотило в дверь, и я услышал, что к голосу капитана присоединились женские крики. Я ощутил испуг оттого, что чудовище могло проникнуть в спальню, но в то же самое мгновение по коридору вдруг прокатилось то злобное и заливчатое ржание, которое мы слышали в парке и подвале. Я вслепую нащупал шнурок колокольчика, вновь дунул в свисток и крикнул, чтобы Бомонт оставался в Пентакле, что бы ни произошло. После я снова крикнул, чтобы капитан вынес лампу, но тут в дверь спальни что-то грохнуло. Схватив спички, я попытался добыть хоть толику света, прежде чем немыслимое и незримое чудовище нападет на нас.
Спичка чиркнула о коробок и неярко вспыхнула, и в это короткое мгновение я услышал за спиной какой-то негромкий звук. Охваченный безумным ужасом я обернулся и увидел в неярком свете еще не погасшей спички чудовищную конскую голову возле Бомонта.
- Смотрите, Бомонт! - отчаянно завопил я. - Оно возле вас!
Спичка немедленно погасла, и возле моего уха выстрелом из обоих стволов немедленно прогрохотала двустволка Парскета (Бомонт явно нажал на оба спусковых крючка одновременно). Пламя выстрела на короткий миг осветило огромную голову… окруженное дымом чудовищное копыто как будто бы неторопливо опускалось на Бомонта. Я без промедления трижды разрядил свой револьвер. Раздался глухой удар - и кошмарное тягучее ржание прозвучало уже совсем рядом со мной. Дважды выстрелив на звук, я ощутил удар, бросивший меня на спину. Поднявшись на колени, я во весь голос закричал, требуя помощи. За закрытой дверью спальни кричали женщины, изнутри доносился стук в дверь, и я как-то вдруг осознал, что Бомонт возле меня борется с какой-то мерзкой тварью. Мгновение-другое я оставался на месте, не ощущая ничего, кроме тупого страха, а затем вслепую, едва ли не одеревенев от страха, бросился к нему на помощь, выкрикнув его имя. Скажу вам честно - меня едва ли не мутило от ничем не прикрытого страха. Из тьмы донесся негромкий задушенный звук, и я бросился на него вперед. Я вцепился в громадное, покрытое шерстью ухо, и тут же получил сильнейший удар, от которого мне стало дурно. Слабый и ослепленный, я нанес ответный удар и покрепче вцепился рукой в немыслимую вещь.
Тут вдруг за моей спиной раздался оглушительный треск и вспыхнул яркий свет. В коридоре появились огни, раздались шаги и крики.
Рука мои оторвались от мохнатой шкуры; я глупо закрыл глаза, надо мной кто-то вскричал и обрушил на меня увесистый удар, подобно рубящему тушу мяснику… а потом что-то повалилось на меня.
Капитан и дворецкий помогли мне подняться на колени. На полу лежала огромная конская голова, из которой торчали человеческие ноги. К рукам лежавшего были прикреплены внушительного размера копыта. Таким оказалось наше чудовище. Капитан что-то перерезал шпагой, которую держал в руке, нагнулся и поднял маску - ибо это была маска и ничто другое. И я увидел лицо человека, которое она скрывала под собой. Это был Парскет. На лбу его открылась глубокая рана - капитан задел его шпагой, разрезая маску. Я недоуменно перевел взгляд от него на Бомонта, сидевшего привалившись спиной к стене. А потом вновь посмотрел Парскета.
- Боже мой! - выдавил я наконец и умолк - так стыдно мне было за этого человека. Понимаете? Он как раз открыл глаза. А я уже начал симпатизировать ему.
И тут, понимаете ли, когда Парскет уже начал приходить в себя и оглядываться по сторонам, произошла вещь странная и совершенно немыслимая. Из конца коридора до нас вдруг донесся стук копыт. Бросив взгляд в ту сторону, я немедленно обратил взгляд к Парскету и заметил гримасу жуткого страха на его лице. Приподнявшись с трудом на локте, он посмотрел в конец коридора, а мы, остальные, замерли как скульптурная группа. Помню, я не отводил глаз от конца коридора, а из комнаты мисс Хисгинс за моей спиной все доносились негромкие всхлипывания и шепот.
Тишина затянулась на несколько секунд, а потом копыто в конце коридора ударило снова. И тяжелая поступь начала приближаться к нам.
Даже в тот момент, знаете ли, мы прежде всего подумали о том, что это Парскет привел в действие какой-то хитроумный механизм, и пребывали в странном состоянии, соединявшем в себе испуг и сомнение. Кажется, все глядели на Парскета. Наконец капитан вдруг выпалил:
- Немедленно прекрати эту глупость. Или тебе еще мало?
Страх и волнение по-прежнему одолевали меня: приближалось нечто неотвратимое и ужасное. В этот момент Парскет наконец выдавил:
- Это не я! Боже мой! Это не я! Боже мой! Это не я.
И тут, понимаете ли, до всех нас как-то разом дошло, что по коридору к нам приближается нечто действительно страшное. Все дружно ощутили желание броситься наутек, и даже старый капитан Хисгинс отступил вместе с дворецким и лакеями.
Бомонт лишился сознания: как я обнаружил впоследствии, он получил серьезный удар. Я привалился к стене - как стоял на коленях, отупевший и ошеломленный настолько, что даже не смел и мечтать о бегстве. А громоподобные конские шаги все приближались ко мне, сотрясая своею тяжестью прочный пол. Звуки умолкли мгновенно, и я с болезненной очевидностью понял, что тварь остановилась напротив двери в спальню. И тут я увидел, что Парскет, пошатываясь на нетвердых ногах, встал в двери, раскинув руки, стараясь заполнить собой дверной проем. По бледному как снег лицу его струилась кровь из раны во лбу; и тут я отметил, что он смотрит в коридор каким-то особенным… отчаянным, неотступным, невероятно властным взглядом, хотя смотреть было на самом деле не на что. И вдруг - цок, цок, цок - копыта загремели в обратную сторону. В тот же самый миг Парскет повалился лицом вперед.
Из кучки мужчин, теснившихся друг к другу, послышались голоса, два лакея и дворецкий попросту бежали прочь с фонарями в руках, но капитан только привалился спиной к стене и поднял над головой бывший у него в руках фонарь. Ровная поступь коня миновала его, оставив невредимым, и зазвучала, все дальше и дальше отступая от нас по тихому дому, а потом наступила мертвая тишина.
Тогда посеревший, как сама смерть, капитан шевельнулся и сделал несколько шагов в нашу сторону - медленных и неровных.
Я перебрался к Парскету, и капитан помог мне. Мы перевернули лежащего, и я, знаете ли, сразу понял, что он мертв… можете себе представить, какие это вызвало чувства в моей душе!
Я посмотрел на капитана, который внезапно проговорил:
- Он… он… он… - И я понял, что Хисгинс хочет сказать мне, что Парскет стал между его дочерью и тем, что только что ушло вон из коридора. Поднявшись, я помог капитану устоять на ногах, хотя собственные конечности едва подчинялись мне.
Тут лицо его дрогнуло, он опустился на колени возле Парскета и зарыдал, как испуганное дитя. Из спальни выглянули женщины, и я оставил старика на их попечение, а сам повернулся к Бомонту.
Вот практически и вся история, и мне осталось только дать ответ на некоторые оставшиеся необъясненными вопросы.
Должно быть, вы поняли, что Парскет любил мисс Хисгинс, и этот факт является объяснением многой чертовщины. Вне сомнения, на нем лежит изрядная доля ответственности за наваждение; на мой взгляд, он виноват в ней почти целиком, однако, понимаете ли, я не могу ничего доказать, и все, что могу сказать вам, основывается лишь на логических выводах.
Во-первых, очевидно, что Парскет намеревался отпугнуть Бомонта, и когда обнаружилось, что он не в состоянии этого сделать, по-моему, пришел в такое отчаяние, что и в самом деле вознамерился убить соперника. Об этом неприятно даже говорить, но факты заставляют меня думать подобным образом.
Не сомневаюсь, что руку Бомонту сломал именно Парскет. Ему были известны все подробности так называемой легенды о коне, и он решил использовать старинную историю в собственных целях. Очевидно, он изобрел способ незаметно проникать в дом и выходить из него, очевидно, через одно из многочисленных доходящих до пола двустворчатых окон или же раздобыл ключ к той или иной садовой двери, и когда его считали отсутствующим, на самом деле находился неподалеку и приходил в удобное для себя время.
Случай с воздушным поцелуем в темном зале я отнес на счет нервного воображения Бомонта и мисс Хисгинс, однако должен сказать, что стук копыт за дверью замка объяснить трудновато. Тем не менее, я по-прежнему придерживаюсь прежнего мнения об этом и считаю, что в нем не было на самом деле ничего сверхъестественного.
Стук копыт в бильярдной и в коридоре производил с нижнего этажа сам Парскет, ударяя в деревянную обшивку потолка привязанным к одному из оконных крючков деревянным бруском. Внимательное обследование позволило мне обнаружить вмятины в поверхности дерева.
Звуки лошадиной поступи вокруг дома также, наверное, устраивал Парскет, который мог привязать коня где-нибудь невдалеке, в посадках, если только он не производил их собственноручно, хотя в таком случае я не могу понять, как он мог передвигаться достаточно быстро, чтобы создавать нужную иллюзию. Впрочем, абсолютной уверенности в этом вопросе я не ощущаю. Как вы помните, я так и не сумел отыскать конских следов.
Ржание в парке также следует отнести на счет успехов Парскета в области чревовещания, нападал там на Бомонта тоже он, и когда я предполагал, что он находится в спальне, он, должно быть, находился все время вне дома и присоединился ко мне лишь после того, как я выбежал из входной двери. Все это вполне возможно. Я хочу сказать здесь то, что Парскет мог послужить причиной уже перечисленных событий, потому что, если бы он заметил нечто серьезное, то, конечно же, отказался бы от своей выходки, понимая, что в ней более нет нужды. Не могу понять, каким образом ему удалось не получить пулю в саду, и в том последнем безумном финале, о котором я только что поведал вам. Как вы, наверное, поняли, он был совершенно лишен страха за себя.
Когда мы слышали конский галоп вне дома, притом что Парскет находился среди нас, то, должно быть, обманывали себя. Никто не испытывал в этом большой уверенности, кроме, конечно же, Парскета, который естественным образом поощрял нас в этом заблуждении.
Случай, когда мы услышали ржание в погребе, стал, на мой взгляд, первым откровением для Парскета, получившего возможность заподозрить, что здесь кроется нечто неладное и куда более опасное, чем его обман. Ржал он сам, так же как делал это в парке; однако, припоминая, как ужасно он выглядел после этого, я ничуть не сомневаюсь в том, что к производимым им звукам в подвале прибавилась некая адская нотка, перепугавшая самого Парскета. Тем не менее, впоследствии он мог уговорить себя в том, что пал жертвой разыгравшейся фантазии. Конечно, не следует забывать и о том, какое воздействие на него должна была оказать реакция мисс Хисгинс.
Далее, отсутствовавший священник, как выяснилось впоследствии, отправился, так сказать, по ложному вызову, явно подстроенному Парскетом, чтобы получить несколько дополнительных часов на достижение той своей цели, которую вы легко назовете, поскольку он уже понял, что Бомонт просто так не отступит. Противно даже думать об этом, однако приходится. В любом случае, очевидно, что он был все это время несколько не в себе. Странная болезнь, эта любовь!
Потом у меня нет никаких сомнений в том, что Парскет в каком-то месте перерезал шнурок к звонку дворецкого, чтобы иметь возможность под благовидным предлогом оставить нас. Это дало ему возможность унести из коридора одну из двух ламп. После этого ему осталось разбить вторую и уже в полной темноте предпринять свое покушение на Бомонта.
Парскет запер также дверь спальни и взял с собой ключ, который нашелся в его кармане. Это помешало капитану выскочить к нам на помощь с лампой в руках. Однако капитан Хисгинс сумел взломать деверь тяжелой кочергой, и именно его удары в дверь произвели столь пугающее впечатление в обступившем нас мраке.
В отношении чудовищного копыта, повисшего над мисс Хисгинс в подвале, я не могу быть настолько уверен. Парскет мог подделать снимок, поскольку меня не было в комнате; это легко удалось бы всякому человеку, знающему, как делаются подобные вещи. Однако, понимаете ли, изображение не производит впечатления поддельного. Тем не менее, в пользу подделки указывает столько же, сколько и против; потом, фотоснимок все-таки не настолько четок, чтобы по нему можно было сделать определенные выводы, поэтому я не стану занимать ни ту, ни другую сторону. Но снимок, конечно, жуткий.
Ну а теперь последнее страшное происшествие. Никаких других кошмаров более не наблюдалось, поэтому мои выводы страдают чрезвычайной неопределенностью. Если бы мы собственными ушами не слышали те последние звуки, и если бы Парскет не обнаружил свой жуткий испуг, все дело можно было бы объяснить уже названными мной естественными причинами. Более того, как вы могли заметить, я придерживаюсь того мнения, что других здесь искать не стоит, однако не вижу, каким образом можно истолковать самые последние звуки конского топота, и тот страх, который отразился при этом на лице Парскета.
Его смерть?.. Нет, она не доказывает здесь ничего. Обследование бесхитростно объяснило ее сердечным приступом. Причина вполне естественная и не позволяет считать, что он действительно умер, став между девушкой и некой невероятной и чудовищной тварью.
Выражение на лице Парскета и брошенный им вызов твари, гремевшей копытами по полу коридора, ясным образом свидетельствуют о том, что он в итоге осознал подлинность того, что доселе считал только кошмарным подозрением. И страх его перед подступавшей колоссальной опасностью был острее и искренней моего. А потом он совершил свой прекрасный и благородный поступок!
- Но причина? - спросил я. - Какова была причина?
Карнакки покачал головой.