- Сторожем? - наверное, я выглядел довольно нелепо.
- В Рамони. Во дворец.
Дворец я знал. Областная достопримечательность. Красивый, но запущенный донельзя. Последние двадцать или тридцать лет закрыт на бессрочную реставрацию.
Сегодня в Рамонь ехать, пожалуй, не стоит. Подожду результатов утренних хлопот. Информации. А вот кому информации, свежая информация, кто забыл купить, подходи, дешево отдам!
Отдадут, жди.
Налоговое управление отняло у меня остаток дня. К вечеру, вернувшись домой, я мог сказать себе - день прошел не напрасно. Мог, но не сказал. Потому что день пока не прошел.
Вернулся Егор. Почин удачный, но нам пришлось повозиться с, довести до ума конягу.
Отмывшись от масла, я, наконец, раскрыл газету. Нет, сегодня ничего нового из Глушиц.
Зазвонил телефон. Однокашник из облздрава.
- Между прочим, по сети мне с Америкой разговаривать дешевле, чем с тобой, - начал он.
- Повесь трубку, я перезвоню.
- Как же. Дозвонишься. Простыну я к твоему звонку. Лучше ты поскорее повесь свои уши на гвоздь внимания. Слушай, значит. В переводе на обыкновенный язык, причина смерти Настасьи Киреевой - необратимые структурные изменения ткани лобных и височных долей головного мозга.
- Ну, если это перевод…
- Еще проще, для идиотов, наступило нечто вроде окаменения мозга.
- Такое бывает при бешенстве?
- Нет, не совсем. При бешенстве, скорее, разжижение - опять же, языком идиотов. Возможно, причина - атеросклероз. Мозг известью пропитался. Это ты понимаешь?
- Понимаю, - смиренно отозвался я.
- В общем, материал послали для анализа в Москву.
- Зачем?
- Приказ такой есть, за номером… Забыл записать, ну, неважно. Любое подозрение на бешенство требует подтверждения из Москвы. Особо опасная инфекция - своего рода.
- И куда в Москву? - спросил я для очистки совести.
- В лабораторию некробиологических структур.
- Куда?
- Туда, где изучают мертвую ткань, о необразованный, но пытливый отрок. Я попробовал пробраться в эту лабораторию по сети, но вход закрыт. Пароль требуют. Более того, поймали меня, как нашкодившего мальчишку и срисовали адрес. Зачем, не знаю. Коммерческая информация? Но я ничего не скачал… - и он начал ботать по компьютерной фене.
Я поблагодарил его, и, пообещав серьезно изучить проблему приобретения компьютера, дал отбой.
Некробиологических структур. Бывают же названия, однако.
Думать не хотелось. Боязно. Можно додуматься до самых невероятных мыслей. А я не люблю невероятного. Копнешь это самое невероятное, и окажется - дрянь и обман. Искать надо объяснения простые, здоровые, ясные, не впадая в агностицизм и поповство. Так меня учили на курсах самой правильной философии. А никакой иной я не знаю.
Напрасно я пытался напялить на себя шкуру здорового солдафонства. Не получалось. Я действительно чувствовал себя маленьким мальчиком, оставленным в темном доме, от которого спрятали спички и свечу, чтобы пожара не случилось. А электричество то ли отключили, то ли вовсе не было.
Бесцельно послонявшись по дому (лампочки везде мощные, наверное, действительно я чураюсь тьмы), я с трудом дождался полуночи, когда получил полное право лечь спать. Даже не право, а почетную обязанность, которую исполнять следует с достоинством и честью.
Я подумал, не почитать ли на сон грядущий. Из книг на любимой полочке были водка пшеничная, молдавский бренди, виньяк из Будапешта и, в холодильнике - болгарская мастика. Подумал, и отказался. Для глаз вредно. Я слишком большой любитель чтения. Надо и честь знать.
Перед тем, как лечь, я везде выключил свет. Возможно, я и не люблю темноты, но свет ночью пугает меня больше. При свете не скроешься от одиночества.
Сны… Сны - это гораздо более личное, нежели явь. Но последнее время стал чужой себе во сне. Видится нелепость и мерзость, и проснувшись среди ночи, первое, что ощущаешь - радость. То был просто сон.
Но в эту ночь, проснувшись, я решил, что продолжаю спать. За окном, казалось, кто-то стоял, стоял, и всматривался в глубь комнаты.
Я затряс головой, стараясь проснуться окончательно, потом посмотрел опять. Нет никого, но осталось ощущение отпрянувшей, отошедшей тени.
Поставив ноги на пол, я нашарил ружье. Оно у меня пристроено под диваном. На всякий случай. Детей в доме нет, и потому оно всегда заряжено. Два патрона крупной дроби.
С ружьем в руках я на цыпочках прошел по комнате, стараясь не слишком приближаться к окнам. Совсем необязательно подставляться, пусть даже собственным кошмарам.
Сквозь фрамуги ночной воздух заползал внутрь и падал, овевая ноги прохладой. Я потихоньку трезвел, приходил в себя.
А переутомление оказалось много сильнее, нежели я предполагал. Вместо пижамы на ночь смирительную рубашку впору надевать. И смирительные штаны. Шутка. Грязная, непристойная шутка - для понимающих.
Я уже было собрался отложить ружье, включить свет и выпить-таки рюмочку мастики, когда второе окно потемнело, и скудный свет сельской ночи исчез.
Гость. Незваный гость.
Зазвенело выдавливаемое стекло. Я не стал колебаться и ждать развития событий.
Ружье двенадцатого калибра и в поле стреляет громко, а здесь - просто оглушительно. Заряд дроби выбил во двор и залезавшего, и остатки стекла, и часть рамы. Я постоял, оглушенный и ослепленный вспышкой выстрела, едкий дым резал глаза, заставлял кашлять. Или это просто нервное?
Я осторожно, как бы не ступить на стекло, подошел к другому окну. Вдруг еще кто снаружи? Нет, не видно. Тогда. Выйдя в коридор, я включил наружный свет - три маленьких прожектора, переделанных из автомобильных фар. Включил и распахнул дверь.
Никого. Совсем никого.
- Эй, Витька! - стукнула дверь соседа. - Ты чего это?
Сосед у меня не просто любопытствующий. Поможет, если что. Несмотря на свои шестьдесят лет, отставной капитан милиции Прохоров К. А. сто очков другому даст. На дух не выносит шпаны и уголовщины, потому с девяносто третьего года и пенсионер.
- Да так, дядя Костя. Лезло в окно что-то, я и стрельнул, - крикнул я в ответ.
- Сейчас, сейчас погляжу, - и через пару минут он стоял рядом. Нисколько не стесняясь своих белых кальсон со штрипками, он деловито прошел по двору, зашел в дом. Я - следом.
- Да, Витька, ружье у тебя - просто пищаль, - посмотрев на окно, заметил он. - И в кого же ты промахнулся?
- Не знаю, - честно ответил я. - проснулся, вижу - ходит кто-то под окном. Ну, пока ходил - ладно. А вот когда в окно ломиться начал, я и не выдержал.
- Это ты правильно сделал. Пусть знают, что в Маковке (село наше Маковкой зовется) люди живут, а не овцы, - он наклонился, вглядываясь в осколки стекла. - Так и есть, снаружи лез.
- Я же говорил…
- А я слушал. А теперь вижу. И могу засвидетельствовать, если понадобиться. Раньше за этот выстрел тебя бы затаскали… А теперь, теперь никто, небось, и не спросит, - он вышел во двор. Я, как привязанный, за ним.
Под окном он разве что на четвереньках не ползал. Потом нашарил щепочку, поковырял ею землю, поднес к носу и понюхал.
- Фу, гадость какая. А крови нет. Должно быть, убежал. Разбил окно и убежал.
- Кто убежал?
- А я почем знаю? Это ты видел, не я. Следов не видать, двор у тебя утоптанный. Ты бы землю вскопал, цветы посадил, что ли. Или помидоры, вот как у меня…
- Дядя Костя, а если это и не человек был вовсе?
Старик посмотрел на меня внимательно.
- Не человек? Ты зверя имеешь ввиду? Я слышал от наших, росомаха объявилась. Уже дважды в дома вламывалась, людей задирала. Но то не здесь, около Глушиц.
- Она могла и сюда…
- Ну, не знаю, - он покрутил головой. - Я по четвероногим зверям не того… Не знаю, честно.
После его ухода я закрыл ворота, поднялся на крыльцо. Скоро светать начнет.
В поисках добычи способна проходить до ста километров в сутки. Отличается свирепостью, беспощадностью, неутомима в преследовании добычи.
Не знаю, был ли заглянувший ко мне росомахой, но ружье я перезарядил. Потом поднялся в мезонин, пустой и неуютный, я когда-то думал, гости на лето приезжать будут, друзья, а вот не едет никто, разложил раскладушку и лег. Почему-то казалось, что я обязательно должен доспать, что от этого зависит что-то важное.
Я уснул. Но никаких откровений мне не явилось.
Утром я застеклил окно и прибрался - начерно. Под окном ничего особенного не нашел, только стекло и щепки. И то и другое я смел в совок. Вскопать землю. Хорошая идея. Пустить корни и полить. Потом и слезами.
Стук в калитку отвлек меня. Я подошел, открыл.
- У вас, говорят, ночью звери шалили? - передо мной стоял дачник, милый человек, а рядом, у его ног, подняв ко мне печальную морду, вздыхал бассет-хаунд.
- Да. Звери. Вернее, зверь. Одна штука.
- Вы не возражаете, если я пущу своего песика по следу? Знаете, Гельмут, его Гельмутом зовут, прекрасно берет след. Просто чудесно.
- Вы думаете, стоит?
- Ну, конечно. Понять, откуда пришла ваша росомаха, может, найти отпечаток.
- Ведь не кролик. Если схоронилась где-нибудь неподалеку…
- Это вряд ли. Да мы и осторожно. Так вы позволите?
Я посторонился, впуская дачника.
- Ап! - скомандовал он собачке, и она перепрыгнула через порожек. Для бассета довольно ловко.
- Она, росомаха, в то окно лезла?
- Именно в то.
- Идем, Гельмут. Работать, работать, - но пес заупрямился, сел, упираясь в землю всеми четырьмя лапами, и начал жалобно поскуливать.
- Гельмут, Гельмут, - укоризненно посмотрел на него хозяин. - Не ленись!
Он потянул за поводок, но бассет завертел головой, освободился от ошейника и бросился наутек.
- Ко мне! Ко мне, Гельмут! - и хозяин побежал вслед за собакой.
Вот и нашли след.
Я пожарил и съел яичницу с салом, напился впрок чаю, но они не вернулись.
Я пожалел, что нет у меня собачьего чутья. Иначе давно бы убежал, подобно мудрому Гельмуту.
Но… Но ведь я и так никуда не лезу. Стою в сторонке. И все-таки ко мне пришли. Не отстояться, выходит.
С Егором мы прикинули сегодняшний и завтрашний маршруты. Бизнес-план, так сказать. И, уверясь, что дело не страдает, я отправился в Рамонь. Пообщаться, как принято было когда-то говорить.
В дороге ночное происшествие начало бледнеть, терять осязаемость. Будто действительно сон, или того хуже - бред. Я сосредоточился на дороге.
После того, как выехал на Задонское шоссе, опять задумался. Что происходит. С кем происходит. Кто виноват и что делать.
Замок стоял, окруженный невысоким каменным забором и высоким деревянным, внутренним, сляпанным наскоро из горбыля. Для служебного пользования заборчик. Я остановился, запер кабину и пошел искать вход. Найдя, долго стучал, пока, наконец, воротца не отворил Роман.
- Проходи, - сказал он, словно мы виделись только вчера.
Во дворе был обыкновенный беспорядок стройки, но стройки, скоропостижно скончавшейся. Леса вокруг замка пустовали, везде валялись доски, ошметки засохшего бетона, сваленный в кучу кирпич, в общем, типичный кавардак долгостроя.
- Не кипит работа, - заметил я.
- У фирмы трудности. Банк лопнул.
- Надежный и устойчивый?
- Замок у района в аренду фирма взяла. На девяносто девять лет. Хотели отель открыть, для иностранцев или наших очень русских людей. Индивидуальные туры. Получили кредит, начали работы, но почти сразу дело и стало.
- А как же ты? Деньги с кого получаешь?
- Да платят. Район. Наличными, еженедельно. Мне и Портосу.
- Портосу? Он с тобой?
- А с кем же ему быть. Сейчас увидитесь. Портос, ко мне!
Сегодня - собачий день. Портос - большой мощный ротвейлер - подбежал ко мне из-за штабеля кирпича, в виде исключения аккуратно сложенного, каждая кирпичина в полиэтиленовой упаковке, подбежал и посмотрел на хозяина - рвать или признавать.
- Поздоровайся, песик. Это Виктор, хороший человек, не забыл? Дай лапу.
Лапа оказалась широкой и тяжелой.
- Молодец. Теперь ступай, работай. Охраняй двор.
Портос затрусил вдоль забора.
- Пойдем под крышу, там прохладнее, - Роман провел меня боковым, непарадным ходом.
Внутри следов ремонта я не заметил.
Мы поднялись по лестнице вверх и оказались в комнате, совсем небольшой для замка.
- Вот тут я и обитаю, - сказал Роман. - Келья отшельника.
Роскошью обстановка действительно не блистала. Два крашеных табурета, топчан со свернутым матрацем, электроплитка, пара кастрюль да чайник и всякая мелочь. Разумеется, и стол, старый конторский однотумбовый стол с пишущей машинкой стопкой бумаги на столешнице.
- Творишь?
- Помаленьку. Замок приехал посмотреть, или как?
- Да вот… Развеяться захотел, - мне вдруг стало неловко. Приехал, оторвал творческого человека от дела, а с чем приехал?
- Ну, развейся.
Я понял, что если не расскажу Роману, то не расскажу никому. Может быть, просто не успею. Но пересилить неловкость не мог. Вернее, не неловкость, а - растерянность, стыд, страх. Нет, опять не то. Помимо всего, внутри возникло убеждение, что мое дело - это именно мое дело. На чужие плечи, пусть и дружеские, не переложишь.
- Ты во все это веришь?
- Во что - во все?
- Ну, о чем газетка твоя пишет, Астрал. В чертовщину.
Он долго молчал. Поставил чайник на плиту. Выглянул из окна, кликнул Портоса, тот вбежал длинным путем в комнату, получил несколько сухариков, сгрыз их и пошел вновь в дозор. Роман походил, померил пол от стены к стене, то и дело подходя к чайнику и щупая его бок, как щупают лоб больного в горячке, потом сел на топчан.
- А сам ты что обо всем этом думаешь? - наконец, спросил он.
- Ничего.
- Ты не увиливай. Говори, раз приехал.
- Я просто не знаю. Понимаешь, порой встречаешь просто не знаешь что. Непонятное.
- Значит, встретил…
Роман опять подошел к чайнику. На этот раз он ладонь отдернул и даже подул на нее, потом разлил кипяток по кружкам - белым, эмалированным, засыпал кофе из большой двухсотграммовой банки, не спрашивая, бросил по три куска сахара.
- Давай попьем сначала. Пей, пей, голова нужна ясная, а ты, как я понял, спал ночью неважно.
Кофе я не хотел, но спорить не стал. Отпил, и действительно, почувствовал себя бодрее.
- Ты газетенку нашу знаешь, - полуутвердительно произнес он.
- Да, - не выражая своего отношения, ответил я.
- Средняя газетенка. Последнее время, так и совсем дрянь. Это я не потому говорю, что ушел из нее, не думай. Пришел я в туда случайно, ты знаешь, после очередной смены курса нашего "Коммунара". Надоела угодливость и псевдополитика хамелеонов. Поначалу интересно было. Загадочные явления, тайны, НЛО. Но потом понял, что гораздо загадочнее само существование этой газеты. Сколько раз она была на грани краха - то тираж не разойдется, то бумага подорожает, то еще что-нибудь в этом же роде - а и в огне не горели, и в воде не тонули. Дешевая бумага объявится, тираж купят оптом, дадут льготный кредит. Подписчиков у газеты мало, реклама - слезы, а вот перебивались. Не роскошествовали особо, но - жили.
А печатали полную ахинею. И требовали от меня того же, чем дальше, тем больше. Пару раз я проводил так называемые журналистские расследования. На Куршскую косу ездил, а второй раз так прямо в нашем городе. На свой страх и риск. И за свой счет, между прочим. Поездочка а Прибалтику стоила - о-го-го… Ладно, не о том я. Просто дело велось у нас непрофессионально. Читательские письма, что мы отбирали, были самые глупые и неправдоподобные, типа "я вчера говорил с инопланетянином из центра галактики, и у них там пиво дешевле, но больно разбавленное". А если писем не было, мы их сами сочиняли, не заботясь о качестве. И, тем не менее, жили. Знаешь, конкуренты пробовали выпускать газеты всерьез, приглашали специалистов, давали неплохой анализ событий, но прогорали быстро, слишком быстро. Так вот, я понял, что если наша газета живет, значит, это кому-нибудь нужно. Только - кому? Читателям? Нет, доходы от продажи расходов не покрывали. Тогда кому?
Что, собственно, делает наша газета? Создает шум. Шум, в котором правдивая информация тонет, забитая водопадом чуши. Любому здравомыслящему человеку после знакомства с "Астралом" становится ясно - никаких аномальных явлений не существует, все - сущая мура, выдуманная щелкоперами, прямое одурачивание публики. И отношение это он перенесет и на другие сообщения о подобном. Мы сеем неверие в необычное. Фабрикуем дезинформацию. Парадоксально, но факт: именно в этом состоит истинная задача нашей газеты выдавать дезу на-гора. Не уверен, что это осознал даже главный редактор. Для него "Астрал" - газета, которую он может делать так, как может. Минимум хлопот и постоянный доход. Народ глуп и любит лажу, потому писать нужно проще, доходчивее. И сам он, редактор и совладелец, верит только в деньги. Раз газета кормит, значит, правильной дорогой шагаем, товарищи!
Нами управляют незримо и умно. Предоставили режим наибольшего благоприятствования именно нашей газете, редактор, скорее всего, инстинктом это осознал и, опять же интуитивно, проводит ту политику, при которой к газете относятся благосклонно. Да, дешевая, да, желтая, да, бульварная, так цэ ж то, шо трэба, хлопцы!
- И поэтому ты ушел?
- Ну, нет. Куском хлеба не бросаются. Я вынужден был уйти. После того как опубликовал материалы о событиях на Куршской косе у конкурентов - для нашего "Астрала" статья получилась слишком серьезной, слишком академичной, - меня обвинили в том, что я нарушил должностные обязанности, передав написанное в чужие руки.
- И ты переквалифицировался в сторожа?
- Почему нет? На еду мне и Портосу хватает. Поработаю здесь, закончу книгу. Своего рада оплачиваемый творческий отпуск. Материал под боком. Если удастся рукопись продать, начну другую. Возможно, оно и к лучшему - что ушел. Не жалею. Текучка заедать стала. Здесь времени подумать хватает, поразмыслить. И знаешь, я отчетливо понял - происходит много непонятного. Куда больше, чем можно представить.
- Но наука…
- Дорогой, я ведь не против науки. Наоборот, за - всеми четырьмя руками. Но наука вправе говорить лишь о том, что она исследует, причем исследует серьезно. А кто у нас занимается аномальными явлениями? Какие ассигнования под это выделены? Где отчеты, труды, публикации? Ничего нет. Не спорю, может быть, кое-кто кое-где делает кое-что, лаборатория некробиологических структур, с ней я сталкивался в своих, с позволения сказать, расследованиях, та еще лавочка, но Большая Наука, академики, доценты с кандидатами знают об аномальных явлениях не больше рядового обывателя, читателя "Астрала". Знаешь, в свое время французская академия высмеяла сообщения о падении камней с неба. Не может быть, потому что и быть не может, суеверия невежественных людей. То же происходит и сейчас.
- Но почему?
- Не знаю. Надеюсь, из-за косности, консерватизма, отсутствия средств.
- Надеешься?
- Именно. Альтернатива - что исследования все-таки проводятся, но скрытно от общественности. А результаты настолько мрачны, что их обнародование могло бы вызвать хаос и панику.