Свое обещание воскресенье выполнило - спидометр моего Чуни показал триста сорок километров. Триста сорок оплаченных километров, очень и очень неплохо. Чуня - это грузовик, ЗИЛ-130, кормилец последних лет. Два года назад я подзанял денег и купил его у одного председателя одного колхоза. С тех пор у меня очень мало свободного времени, но без хлеба не сижу. Всегда кому-нибудь требуется отвезти в ремонт холодильник, на продажу картошку или мясо, переправить из города купленную мебель, а стройматериалы, а лес… Общедоступное грузовое такси нужно селу не меньше газа, электричества и оспопрививания. С гордостью замечу, что заказчиков своих я не подводил и потому заработал определенную репутацию. К вечеру воскресенья эта репутация отозвалась ломотой в теле и гудением в голове, тем, что называют приятной усталостью. Но все же я прежде вычистил и вымыл Чуню, а уж потом себя. Скотина, она ласку любит, на нее отзывчива.
Я верю в предзнаменования, особенно дурные, но в ту ночь сны мне снились самые банальные, и понедельник я встретил в полной безмятежности. Оно и к лучшему.
Ровно в восемь утра я высадил на городском рынке десант, старушек, торгующих по мелочи - сотней другой яиц, парой уточек, редиской и прочими плодами праведных трудов. В восемь двадцать я въехал во двор красного корпуса университета. Студенты грузились споро, Петька представил меня руководителю группы и тоже начал ставить в кузов ящики с надписью "Осторожно! Стекло!"
- Вас, значит, пять человек всего? - спросил я более, чтобы разговор завязать. До пяти я считать умею, даже дальше могу, если понадобиться.
- Двое заболели, получается, действительно, пять. Со мной.
- А куда едем?
- Да старая деревенька около Глушиц, Шаршки.
- Не слыхал.
- Там еще речушка есть, Шаршок.
- Маленькая, наверное.
- Да, почти пересохла. Эй, ребятишки, вы там поаккуратнее, - извинившись, руководитель сам запрыгнул в кузов наводить порядок. На слух, ничего не разбилось. Помощи моей явно не требовалось - голов много, рук еще больше, не баба Маня к сыну в город переезжает.
Минут через пять руководитель вернулся и догадался представиться:
- Камилл Ахметов, докторант кафедры почвоведения.
- Очень, очень приятно. Виктор Симонов, извозчик грузовика, - так я переиначивал утесовского водителя кобылы. - Интересная работа предстоит?
- Обычная. Сбор и анализ образцов почв.
- На предмет?
- Химический состав и все такое, - докторант был нерасположен обсуждать со мной детали научного творческого труда. - Да, кстати, - он залез в карман джинсовой куртки, - мы с вами можем расплатиться бензином, - и вытащил талоны городской администрации. Признаться, я был немножко разочарован. Бескорыстное дело переставало быть бескорыстным. Ничего, в другой раз наверстаем.
- Можем ехать? - вежливо осведомился докторант.
- Секундочку, - я развернул карту. - Шаршки, Шаршки…
- Любопытная у вас карта, - заинтересовался Ахметов.
- Без нее нельзя, - карта была действительно замечательная, трофейная, из тех, что дед с войны принес. Немецкая, подробная, честная. Наклеенная на ткань, кажется, коленкор, она много лет пролежала в сундучке, пока я случайно на нее не наткнулся. Наши, сусанинские, способны человека свести с ума. Деревенские хорошо знают округу на пять верст, сносно на десять, а дальше - чушь и дичь. Накружишься, бензину нажжешь… - Вот они, Шаршки.
Я заглянул в кузов. Ребята сидели на откидных скамейках, груз лежал основательно.
- Жарко?
- Есть немножко, - ответил Петька. Остальные согласно закивали.
- На ходу прохладнее станет, - тент действительно раскалился. Зато случись дождь - сухими будут.
Я закрыл дверцу заднего борта, соскочил с лестничной ступеньки.
- Едем.
От докторанта пахло франко-польским одеколоном, но это пустяки, я опустил стекло и сразу стало лучше.
До Глушиц мы добрались даже быстрее, чем я ожидал.
- Проедем село и направо, - подсказал Ахметов. - Я там несколько раз бывал, дорогу знаю.
Вернее сказать, он знал направление. Дороги, как таковой, не было. Чуне моему все равно, у него оба моста ведущие, но скорость упала.
- На чем добирались? - поинтересовался я.
- Вездеход, УАЗ.
- Хорошая машинка, - похвалил я и замолчал. Пошли ухабы, и скорость стала еще меньше - я же не дрова вез, а стекло.
- Хорошая, - согласился Ахметов и тоже замолчал. Переживал за груз, по лицу видно.
Пошли пустые, нераспаханные поля - при нынешних ценах и налогах число их растет год от года. Дешевле из Америки привезти хлебушек. Я поглядывал на карту, пытаясь сориентироваться. Все-таки времени прошло многонько. Не трудно и сбиться с пути.
- Правильно, - успокоил меня Ахметов. - Еще километров шесть.
Не скажу, что эти километры были самыми трудными в моей жизни, но почему не поехали университетские водители, я понял. Ничего, Чуне полезно иногда размяться.
- Теперь налево, - скомандовал Ахметов, - к колодцу.
Колодец на моей карте был, но на ней много еще чего было - деревня, например. А на деле оказалось - дюжина домишек, большей частью заколоченных, полуразвалившихся. Да не полу, больше.
- Можно немного дальше проехать, вон к тем деревьям? - попросил докторант.
- Как прикажите, - я загнал Чуню в тень берез, уже стареньких, почтенных, доживающих век.
Пока студенты разгружались, я немножко побродил по новому месту. И ноги размять, и спину. Чуня грузовик хороший, но силу любит. А она у меня своя, не казенная.
Местечко - на загляденье. Чистые травы, дикие цветочки, ни мусора, ни битого стекла, просто разбивай бивуак (в таких местах непременно разбивают бивуак, а не лагерь, иначе быстро появится это самое битое стекло) и живи, наслаждайся девственной натурой. Даже захотелось остаться на недельку, отдохнуть. Мне часто хочется отдохнуть последние годы. Но - не время. Вот встану на ноги окончательно, годам к шестидесяти, семидесяти, и сразу же отдохну. Может быть, и здесь. А что, место чудесное: заповедник в десяти верстах, реченька Шаршок, и общество - образованнейшие, милейшие люди.
Милейшие люди тем временем начали ставить палатку, большую, шатровую.
- Военная кафедра одолжила, - пояснил Петька. - В обмен на спирт.
- И хороший спирт?
- Обыкновенный, медицинский, - кузен старательно вбивал в землю колья. Молодец, в жизни пригодится.
Я заглянул в кузов, не забыли ли чего практиканты. Оказалось - не забыли.
- Значит, за вами через месяц приезжать, - для порядка сказал я докторанту. Тот пересчитывал ящики, сверяясь с бумажкой. Раньше надо было считать, раньше. Что теперь-то?
- Да, да. Через месяц. Десятого июля. Надеюсь… - он замолчал, покачал головой и повторил: - Десятого июля.
- В какое время?
- К полудню, если не возражаете.
- Договорились, - я сделал пометочку в своем блокноте. - Счастливо оставаться.
Докторант что-то пробормотал, Петька махнул рукой, прощаясь, остальные тоже поглядели мне вслед. Странно как-то поглядели, словно хотели вернуться со мной назад. Так мне показалось. Наверное, просто усталость сказывается, переутомление.
В город я поспел к сроку, да еще по пути захватил дюжину жителей Глушиц: рейсовый автобус опять не пришел.
Вечером, засыпая, я вспомнил деревеньку Шаршки. Вот где бы оказаться, расслабиться. Оттянуться, как говорят некоторые. Странно, но теперь эта мысль энтузиазма не вызвала, напротив, пришло какое-то облегчение, что я здесь, дома, пусть умотанный, но - дома. А не там, в благодати и покое. Чем-то покой тот был душе не люб.
В последующие две недели деревенька та нет-нет, да и приходила на ум. Засыпая, я видел ее ласковые травы, но мнилось, что под ними топь, трясина, прорва. Надо же, как запала. Наваждение просто. Дурное, вредное наваждение, с которым надо кончать.
Очередной облагодетельствованный горожанин подрядил меня отвезти его скарб на новые земли - двадцать соток. Контейнер, купленный по случаю, всякие там лопаты, раскладушки, доски, все то, с чего начинается дачный участок. Я специально смотрел по словарю: дача - дом для отдыха за городом. Монплезир центрального Черноземья. Ладно, каждый отдыхает, как может. Землю ему выделили (вернее, продали, но недорого) неподалеку от Глушиц. Далековато, зато настоящая природа, бодрился новоявленный помещик.
- Раньше у нас вина делали, как раз в этих местах, - разливался он, - отличные вина, по всем меркам.
- Плодово-ягодные? - с содроганием предположил я.
- Что вы, что вы! - он даже руками замахал. - Натуральные, игристые вина. Северное цимлянское, донское. Слышали про такие?
- Слышал, и пил. Но их вроде южнее… В Ростовской области…
- Это сейчас. А прежде виноградарством занимались вплоть до Воронежа.
- Прежде - это когда? При царе, до революции?
- Начали до, закончили после нэпа. Виноград капризная культура, любовь требует к себе, а не колхоза.
- Что ж, и климат тогда теплее бы, при нэпе?
- Климат как климат. Работали справнее. А знаете, еще в оны годы, при крепостном праве, в парках тутошних помещиков пальмы росли, лимоны и абрикосы. Всяк перед соседом похвастаться хотел. Выйдут, значит, в парк при усадьбе чай пить - и под банан какой-нибудь усядутся.
- Неужели? - попался мне краснобай нынче.
- Совершенная правда. А секрет был в трудолюбии, ну, и дешевизне крестьянского труда. Для пальмы на холодное время сооружали теплицу, а летом разбирали, и получалось, будто растет сама собой. Груши свои ели, персики, мандарины. Розы круглый год на столе стояли. Многое умели в старину, многое. Что здесь, на Соловках, на севере сады цвели.
- И вы надеетесь возродить, так сказать, славу наших садов?
- Славу, не славу, а сделать кое-что можно. Районировать сорта, вспомнить старые приемы. Я ведь сам из деревни, и сельскохозяйственный кончал. Потом, правда, все в городе работал, но помню, помню землю… Тут начать только надо, втянуться, а природа свое скажет, отблагодарит…
Далее он весь остаток пути посвящал меня в планов своих громадье, но совета не спрашивал. И хорошо делал. Участок действительно оказался в славном месте, будь он хотя бы гектаров десять, можно бы затеваться, а… Не мое это дело.
Разгрузив Чуню, мы с дачником распрощались. У того как раз начинался отпуск, и обещал он быть незабываемым. Пожелав ему успехов в основании родового гнезда, я посмотрел по карте. Шаршки были в двадцати верстах, не совсем по пути, но и крюк невелик. Время непозднее, почему не навестить родственника. Заодно и дяде Ивану весточку будет приятно получить.
Нашлась деревенька не сразу, но я не спешил - ехать вот так, без дела, безвыгодно - это и есть мой отдых. Я искупался в речке, неглубокой, но чистой, обсох, и лишь затем направил колеса к лагерю практикантов. Да, к сожалению, к лагерю. Появился, появился мусор, пусть и не битое стекло.
Мне повезло, дневалил Петька.
- Где остальной народ?
- На участке. Я пораньше ушел, ужин сготовить.
- Допоздна работаете, - было шесть вечера. Впрочем, дни теперь длинные.
- Пока погода стоит, - Петька высыпал в котел над костром пачку риса "Анкл Бен". Судя по мусору, питались они именно полуфабрикатами.
- Ну, и как тебе здесь?
- Да ничего, - неопределенно ответил Петька.
- Что, тяжела наука на практике?
- Нет, сносно, - но энтузиазма я не расслышал.
- Какие-нибудь проблемы?
Он длинной поварешкой размешивал рис, а сам, похоже, решал, говорить, или нет.
- Ерунда, - наконец, ответил он. - Совершенная ерунда, просто переутомление.
Вот, еще один утомленный. Это у нас семейственное.
- Может быть, ну ее, практику? - вдруг предложил я. Предложил всерьез. Захотелось и самому уехать, и Петьку увезти. И остальных тоже.
Петька мгновение колебался, потом рассмеялся:
- Скажете тоже. И я хорош. Все идет нормально, работа интересная, тема неизбитая. Несколько печатных работ гарантировано, задел для диссертации.
- Твоей?
- Каждому своей. Мне - кандидатскую, Камиллу Леонидовичу - докторскую.
- Уже пишите?
- Напишем. Сейчас с этим проще. К окончанию университета и защичусь… - Петька начал разглагольствовать и строить планы. На него это непохоже, обычно он предпочитает делать, а не болтать.
- Ты, может быть, черкнешь пару строк домой? - предложил я ему. Петька осекся, как-то испуганно посмотрел на меня:
- Вы что-то сказали?
- Письмо, говорю, напишешь? Мать, небось, волнуется.
- Что волноваться, не на войне. Сейчас напишу, - он снял котел с огня: прикрыл крышкой. - Бумагу только возьму.
Он сбегал в палатку, вернулся с толстой тетрадью.
- Это мой дневник.
- Научных наблюдений?
- Нет, вообще… - он начал быстро писать. Я поглядывал по сторонам.
- Э, да вы работаете рядом, да? - мне показалось, что я расслышал голос докторанта.
- Совсем рядом. Шагов двести, просто за деревьями не видно, - не отрываясь от бумаги, ответил Петька.
Не видно, значит, так тому и быть. Обходить деревья ради праздного любопытства не хотелось. К тому же и Петька докончил письмо, свернул солдатским треугольником, где и выучился, и протянул мне:
- Вам пора, наверное.
Стало ясно, что меня выпроваживают. Почему, зачем, допытываться я не стал. По дороге назад думал, но ничего толкового на ум не приходило. Разве что особенно интересное нашли и держат в тайне. Черноземные алмазы или золотую жилу. Золото партии. За деревьями.
Вечером, у дяди Ивана, меня спросили, как мне показался Петька, его практика, житье-бытье. Я отвечал честно - вид здоровый, щеки румяные, место красивое, практика идет хорошо, научные статьи готовит. Притомился чуть. Места моим смутным чувствам в разговоре не было. Что сказать? Не нравится мне что-то? А что именно? Я попытался определить, что и оказалось - пустое. Мое личное отношение к данному ландшафту. Вкусовщина.
Спал я и эту, и последующие ночи крепким сном честного трудящегося. Если что и снилось, то поутру забывалось сразу и начисто. Тонны, километры и барыши вытеснили туманные предчувствия.
Тем не менее, на десятое июля я никаких иных дел, кроме эвакуации Петькиной практики, не планировал. Маленько передохну.
Сушь стояла большая, не даст Бог в ближайшее время дождичка, великой будет. Крестьяне тревожно смотрели на небо, на поля, да и мне радоваться нечему. Воздух возить, как не уродится ничего? Правда вечером обещали - идет! Циклон из Атлантики! А сегодня должен быть крестный ход. Дождя!
Такими вот мыслями я отвлекал себя всю дорогу. Это я позже понял, что отвлекал, тогда казалось - реальные заботы реального работяги.
Речушка обмелела, вода спала на треть, но оставалась чистой и прохладной. Никакого желания купаться не было. Хотелось поскорее вернуться и заняться обычными, повседневными хлопотами.
Мусору в лагере поприбавилось, но никто меня не ждал. Я-то надеялся, что все готово, собрано, сложено, упаковано, а - зря. И никого нет. Я посигналил, гудок у Чуни громкий, но никто не спешил ко мне с извинениями или объяснениями. Заработались, да? Раздраженный, я пошел туда, откуда в прошлый раз доносились голоса практикантов. Если они думают, что у меня других дел нет, кроме как мотаться на край глухого района, то ошибаются. Пусть ищут другого извозчика.
За деревьями, в низине лежало кладбище. Старое, давно заброшенное, непомерно большое для крохотной деревеньки. Я спустился, подошел ближе. Вот она, практика. Словно кроты изрыли - тут и там виднелись кучки земли, дыры, идущие вглубь, вниз - прямо над могилами. А некоторые и вообще выглядят разрытыми. Образцы почв. Однако…
Я побродил между рядов могил. Большинство - самые скромные, но встречались и мраморные плиты, настоящего мрамора, не крошки. Правда, старые, еще дореволюционные. Как не украли? Народ нынче ушлый, все украдет, все продаст. Видно, не пронюхали, деревенька скромная и уж больно далекая. Очередь не дошла.
Запах от потревоженных могил мне претил, и я поспешил покинуть кладбище. Куда все же они подевались?
Я решил съездить в саму деревеньку. Вблизи она производила еще более удручающее впечатление: некрашеные, нечиненые дома, косо врастающие в землю, отсутствие обычной живности - кур там, уток, коз, да просто отсутствие людей.
Окна и двери заколочены кое-как, больше для порядку. Большинство досок и с самого начала были траченными, трухлявыми, а сейчас и вовсе ни на что не годились. Отдирать их от дверей я, конечно, не стал, но тоски они поприбавили.
Наконец, попалась изба жилая. Две курицы разгребали что-то во дворе, и вся скотина. Нет, еще кошка - она сидела на порожке, словно следила - за мной, курами, просто за жизнью. Серенькая, с темными полосами и невзрачной шерсткой, таких по округе на дюжину тринадцать. Порода среднерусская обыкновенная. Подкупает у таких кошечек морда. Просто не морда, а лицо.
Я долго разглядывал и двор и кошку лишь потому, что не хотелось стучать в дверь, беспокоить. Беспокоить не хозяина - себя. До сих пор ничего особенного не произошло - ну, нет ребят, бывает. Отошли на новое место, образцы взять, а с отъездом решили повременить. Что меня не предупредили, так впервой разве сталкиваться с человеческой необязательностью?
Занавеска крохотного окошка качнулась. Смотрят на меня, стало быть. Теперь медлить просто невежливо.
Я легонько постучал в дверь. В таких старых домишках они все разные, особенные. По себе делались, и ширина, и высота, сразу можно было узнать и стать хозяина, и достаток. Эта дверь говорила только о старости.
Брякнула щеколда, дверь открылась полностью, как знакомому, а не на четверть, как чужому.
Старушка действительно была в годах, лет семидесяти, но живая, бодрая.
- Тебе кого, милок?
- Узнать хочу. Тут студенты на практике, я их забрать должен, в город отвезти. А их нет. Не скажите, где могут быть?
- Эти, что кладбище рыли?
- Ну, не знаю. Наверное. Рыли что-то. Я водитель, мое дело - привез, отвез, - стало неловко, и я начал оправдываться. Но старуха, похоже, не сердилась. Она - боялась.
- Я им говорила. Упреждала. Кто слушает. Силы моей на них нет, власти нет. Делали, как хотели, бумага ум заменила.
- Я что-то не понимаю…
- То не страшно. Не понимаешь - отойди, подумай. Людей спроси.
- Я и спрашиваю. Где они, студенты?
- Так разве я знаю? Разбудили они его, подняли. Я говорила, что им. Словно глухие, незрячие.
- Кто - они?
- Студенты, кто же. И начальник. Бойкие, торопились.
- А разбудили кого?
- Его. Что лежал…
За два года я начал привыкать торопиться медленно. Чаще всего старики непонятны потому, что их не хотят понять. Но сегодня терпение мое не казалось особенно стойким. Может быть, потому, что я начал волноваться.
- Значит, он лежал, а они его подняли?
- Растревожили.
- И что, они вместе куда-то пошли?
- Нет. Он пришел за ними.
- Ну хорошо, пришел, а дальше?
- А дальше для них ничего больше нет.
- Почему?
- Он их всех оборол.
- Оборол?
- И оборотил. Нет их больше. И не ищи, - она беззвучно пошевелила губами, будто хотела добавить что-то, но не решалась вслух.
- Искать я должен. Мне ж в город их доставить нужно.