Из журнала "Вокруг света", 1993, №№ 10-12
Рисунки В. Хомякова.
Перевел с французского И. Алчеев.
Оригинал:
Pierre Boulle. L'energie du desespoir (1981)
Содержание:
Часть первая - Психиатрическая больница 1
Часть третья - Корпуса Д и М 8
Часть пятая - Аликс и Марк 16
Примечания 20
Пьер Буль
Энергия отчаяния
(главы из романа)
Часть первая
Психиатрическая больница
I
Мною овладело неодолимое желание побывать в психушке. Так называли это странное заведение те редкие крестьяне, что еще цеплялись за свой угол, затерявшийся где-то в Лозере, за чахлую землю, у которой с каждым годом оставалось все меньше хозяев, что грозило ей превратиться в настоящую пустыню, потому как покидала ее в основном молодежь.
Я выбрал Лозер после тяжелой болезни, изнурившей мои тело и дух, решив бежать из города в глушь, чтобы поправить здоровье в уединении, скрашенном разве двумя-тремя книгами, что я захватил с собой, да работой над рукописью романа. Я журналист, но порой журналистика нагоняет на меня смертную скуку, вот я и стал подумывать оставить это занятие, если мои литературные сочинения найдут своего читателя.
И здесь-то, в полупустыне, к величайшему удивлению местных жителей, перебивавшихся лишь тем, чем их одаривали жалкие угодья да тощая скотина, два с лишним года назад построили психиатрическую больницу. Я снимал комнату в старом, обветшалом домишке, на первом этаже которого размещался единственный в деревне кабачок, где иногда по вечерам собирались пастухи и крестьяне. Когда заходил разговор о больнице, они переходили на шепот, будто толковали о некой тайне, которую страшились постичь до конца. Всякий раз их беседы будили мое любопытство, но стоило мне обратиться к ним, как лица делались непроницаемыми и эти простодушные люди спешили заговорить о другом.
Я прожил там дня четыре-пять и наконец повстречал одного старичка, не обремененного трудами праведными и питавшего слабость к сухому винцу, и за стаканчик он согласился мне кое-что прояснить. Как я понял, мой новый знакомый некогда промышлял браконьерством. Ему не раз случалось бывать в психушке, он носил туда свою добычу - кроликов, однако теперь ему стало боязно казать туда нос, и своими страхами он охотно поделился со мной.
Больницей заведовал престранный субъект, очевидно, ученый; все величали его профессором. Но каких именно наук? Об этом мой новый знакомец не имел ни малейшего понятия. Вместе с профессором работала женщина, судя по всему, выполнявшая весьма важные обязанности, и он не раз слышал, как прислуга, обращаясь к ней, называла ее "доктор".
- Я так понял, сударь, там всем верховодит профессор. А докторша вроде как у него в помощницах. Видал я его только раз - в тот день я принес им пару зайцев; женщина была чем-то занята. Меня провели прямо к нему в кабинет, потому как - это он мне сам сказал, да эдак таинственно - ему нельзя было отвлекаться от очень важного опыта. За зверьков он рассчитался тут же, в кабинете, и, заметьте, не торговался. Но ежели б мой папаша, царство ему небесное, ненароком оказался на моем месте в профессорском кабинете, он уж точно заподозрил бы профессора в колдовстве.
- В колдовстве? - изумился я.
- Ей-Богу, сударь, хоть сам я в такие штучки не очень-то верю. Но этот кабинет! Там полно всяких бутылок, пузырьков, склянок, трубок - больше, чем в аптекарской лавке. Почти во всех до краев разноцветная жидкость, она так и пузырилась.
- Он, наверное, химик?
- А я думаю - этот… ну как его… физик, что ли. Стол его был завален книгами да бумагами. А позади стола - громадная черная доска, навроде школьной, исписана непонятными знаками и цифрами. Сразу видать, ученый, хоть сам я, знамо дело, ни черта в этом не смыслю.
- Странный кабинет и странные занятия для заведующего психбольницей, - заметил я, призадумавшись.
- Правда ваша, сударь. Но там еще столько чудного!
- Что же еще?
- Перво-наперво для своей психушки они выбрали чудное место - мы, тутошние, сразу удивились. Наша деревня к ним ближе всех - километров двадцать будет. Похоже, сударь, - тут старик понизил голос, - они нарочно искали место подальше от любопытных глаз и, может, даже ушей….
- Ушей? Вы хотите сказать, что оттуда доносится шум?
- Подозрительный стук. Знаете, сударь, кроме меня, думаю, мало кто его слышал. Удары, иной раз даже очень сильные, вроде кто потехи ради барабанил в стену просто так.
- Что же тут удивительного? Может, они что-то строили.
- Вот-вот, я так сперва и подумал. Только уж больно эти удары были громкие - голова прямо-таки лопалась. Потом, ежели на то пошло, каменщики и прочие строители во время работы обыкновенно посвистывают или напевают, а не стонут эдак жалобно.
- Как это стонут?!
- Вот именно что стонут. А то и кричат. Вы скажете, это, мол, больные, у них у всех вдруг случился припадок. Только у меня от всего этого мороз шел по коже,
Я молчал, размышляя над этими новыми подробностями.
- Я уже говорил, сударь, мы все удивлялись, чего ради их занесло в наши края. Они купили старую ферму-развалюху и превратили ее в крепость. Вернее, они ее не трогали, оставили в развалинах, а рядом отгрохали свои корпуса. И на кой черт сдалась им эта ферма! У нас о ней идет дурная молва. Никто не хотел там селиться, все обходили ее стороной. Давным-давно папаша рассказывал мне, там злодейски убили людей, как на знаменитом постоялом дворе в Пейребеле. А старухи твердят, мол, по ночам туда приходят духи.
- Неужели дом с привидениями?
- Насчет привидений не знаю. И все же, сударь! Вы только послушайте. Много лет назад молодожены, что все потешались над этими баснями, купили эту ферму вместе с клочком земли. А чем кончилось? Наслушались по ночам всякой жути и уже через несколько дней дали тягу. Женщина даже уверяла, будто видела привидение. Я это знаю лучше всех, потому как ее муж - один из моих племянников, а он малый не робкого десятка, и его, бьюсь об заклад, просто так на испуг не возьмешь.
- Но почему не испугались новые хозяева фермы? Может, они просто не знали, что у нее дурная слава?
- Нет, сударь, то-то и оно, что знали. Племянник мой - он все еще числился ее хозяином, - выложил им все как есть. Считал, это его долг, а ежели смолчать, на себя же навлечь беду. Но эти-то так и загорелись. Верно вам говорю. Племянник пересказывал разговор профессора с докторшей, когда они обсуждали купчую. "Место самое подходящее", - повторяла она. А профессор потирал руки от удовольствия. "Нам повезло, - отвечал он ей. - Это добрый знак".
- Престранный разговор, - пробормотал я.
- Вот именно. Я и сам так подумал… Стало быть, они купили дом и землю в придачу, пустили слух, что собираются лечить людей не совсем здоровых, и начали строить. А управились, сударь, месяцев за пять. Уму непостижимо, и ведь какие домищи отгрохали. Верно, профессор здорово спешил и на расходы не скупился. Без тугой мошны да без связей целую армию рабочих и машины, каких у нас отродясь не видывали, сюда не пригонишь. Я уже говорил - построили вроде как крепость. Два громадных корпуса - друг против друга, на окнах и вокруг зданий решетки, и еще кучу разных построек. Говорят, в корпусах живут их подопечные, в одном мальчики, в другом девочки.
- То есть их подопечные - дети?
- Совершенно верно, сударь, - подтвердил старик почти шепотом и покачал головой. - Мальчики и девочки, совсем зеленые. Так, от тринадцати до восемнадцати. А некоторым и того меньше. И это, скажу я вам, из ряда вон, ведь это не простая больница, а психушка.
Собеседник мой вдруг умолк, словно потерялся в мыслях, которые могли бы объяснить загадку. Я предложил ему еще стаканчик, и он продолжил рассказ с новым воодушевлением:
- Чуть погодя, сударь, я скажу про ребятишек, ежели вам интересно. Но самое чудное, доложу я вам, это электрическая линия; протянули ее довольно быстро, в то же время, когда построили психушку. Ну и громадина! Высоченные опоры, провода толщиной с руку, изоляторы с голову - да вы небось заметили. И все для одной крепости. Неспроста это.
- Эту линию могли соорудить разве только на частные средства. И тут наверняка не обошлось без ЭДФ.
- Вот-вот, сударь. И работами руководил инженер из этой самой ЭДФ. Жил он по соседству, и здешний мэр даже просил его провести электричество в две или три деревни, где и по сей день нет света. Оно и понятно: обошлось бы это недорого, а молодежь не рвалась бы отсюда, а то что ни год, непременно кто-нибудь да уезжает.
- Понятно-то понятно. А что инженер?
- А инженер сказал, ничего, мол, не выйдет. Линия только для психушки, и отвести ее в сторону никак нельзя.
- Боже мой, но зачем им столько энергии? Сколько же их там, этих больных, - не сотня же тысяч?
- Что верно, то верно, сударь, но, думаю, около тысячи будет. Мальчиков и девочек, примерно поровну.
- Откуда, черт возьми, вы знаете?
- Есть у меня двоюродная сестра, таких любопытных, как она, свет не видывал. Что опять-таки удивительно, доложу я вам, их подопечные стали приезжать, как только построили корпуса. Сестра живет на самой окраине, дом прямо у дороги, что ведет в поселок, - там у нас единственная станция на всю округу. Так вот, грузовики и автобусы с ребятишками приезжали этим путем, по-другому до нас никак не доберешься. Сестра больно слаба, и единственная отрада для нее - торчать у окна да глазеть на дорогу. Одно время их привозили каждый день. И она составляла что-то вроде расписания - приездов и отъездов. Да-да, бывало, оттуда и уезжали. Правда, не так чтоб уж часто, особенно поначалу; после - все больше и больше, а последние месяцы и подавно. Сестра сказала, те, кто уезжал, с виду постарше. Я уже говорил, им примерно лет по тринадцать-восемнадцать - так вот, похоже, уезжали, как раз восемнадцатилетние… Выходит, ежели верить сестре, их там тысяча - мальчиков и девочек. Думаю, она навряд ли обсчиталась. Уж я-то ее знаю - хоть едва волочит ноги, а глаз у нее острый.
- Ладно, пусть будет тысяча, но ведь за ними нужен уход. Раз уж это заведение для ненормальных детей, значит, там должно быть много работников - медсестер, санитаров?
- Похоже, сударь, не так уж и много. По-моему, там почти всем заправляют профессор с докторшей. Медсестры? Санитары?.. Может, они и есть. Только те, кого я видал, больше смахивают на надзирателей, уборщиц да стряпух. Кроме них, есть еще человек десять-двенадцать - вроде как механиков или электриков. Они-то как раз, думаю, и занимаются линией. Некоторые из них захаживают сюда - купить то да се и заодно пропустить стаканчик-другой. Но они молчат как рыбы. Говорят, мол, детская психбольница, и все тут. А еще, сударь, коли вам угодно, они молчат потому, что им приказали.
- Хорошо, - рассуждал я. - Выходит, их там тысяча - детей, и обслуга - несколько человек. Но, как ни крути, все равно непонятно, зачем им такая мощная линия электропередачи. Нет, тут что-то нечисто.
- Вот-вот, сударь, я тоже так думаю. Еще инженер - ну тот, самый главный, - поразился размаху работ. А зачем - он, как и мы, ни сном ни духом. Единственно, ему сказали, это, мол, для опытов какого-то знаменитого ученого, кажись, физика, из этой самой ЭДФ. Он-то и заведует психушкой. А теперь скажите, сударь, что маститому ученому, тем паче из ЭДФ, понадобилось в психушке? Тут волей-неволей поверишь в басни старушек про колдовство.
- Я и сам себя об этом спрашиваю, - серьезно проговорил я. - А как зовут таинственного профессора?
- Фамилию я запомнил. Племянник видел ее на бумаге, когда они подписывали купчую; да инженер ее не раз называл. Профессора зовут Трувер.
Трувер! Я вскрикнул от изумления. Довольно редкая, необычная фамилия.
Давным-давно я знавал одного Трувера, да-да, именно так его звали; помнится, над ним из-за нее подтрунивали ученики подготовительного класса Политехнической школы. Того Трувера считали на редкость одаренным, хотя и немного странным. Он обладал незаурядными способностями к математике, превосходно разбирался в сложнейших областях физики и при том проявлял полное невежество в других предметах. Но его интересовали вещи, не имеющие ни малейшего отношения к нашей программе, - к примеру, поэзия. Он даже написал сборник стихов и дал мне почитать - похоже, у него действительно был талант, хотя он решительно отвергал классические правила стихосложения.
В довершение всего он одно время самозабвенно увлекся астрологией и оккультизмом. О них он рассуждал серьезно и пылко. Эти пристрастия он, наверное, унаследовал от своей матери-шотландки, искренне верившей во всякий мистический вздор.
В его облике, помнится, не было ничего особенного: тонкий, загнутый книзу нос, рост выше среднего, едва уловимая сутулость, светлые волосы и ясные голубые глаза, которые, казалось, всегда были начеку, словно высматривали нечто новое и необычное. Мне вспомнилась его привычка потирать руки всякий раз - тем самым он выражал удовольствие, - если ему казалось, что он сделал какое-то открытие.
Я попросил старика описать, как выглядит профессор. Тот говорил слишком общо, и трудно было судить, насколько описание соответствует внешнему облику моего бывшего однокашника. Однако ореол тайны, окружавший странного заведующего психиатрической больницей, все больше убеждал меня, что профессор и приятель моей юности - одно и то же лицо.
Но, может, то был не он, а кто-то другой: с какой стати ученому, работающему в ЭДФ, обрекать себя на прозябание заведующего детской психиатрической больницей? Я пребывал в полном недоумении, как и мой собеседник. Я поблагодарил старика и оставил его допивать стаканчик в одиночестве. А сам поднялся к себе и принялся размышлять над услышанным. И решил завтра же хоть краешком глаза посмотреть на таинственную психиатрическую больницу профессора Трувера.
II
Остановив машину неподалеку от ограды незадолго до захода солнца, я отсоединил провода в двигателе, чтобы его нельзя было завести, закрыл капот, пару раз с силой нажал на стартер и направился к больнице.
Поначалу безрадостный, даже зловещий вид этого места, давящая атмосфера произвели на меня гнетущее впечатление. Ближние окрестности деревушки, где я жил, да и соседних, пленяли красотой и иногда привлекали туристов, а профессор Трувер, похоже, выбрал самое неприглядное место во всем департаменте. Оно лежало в низине, заросшей кустарником и чахлыми деревцами, сплошь изъеденными насекомыми. От пруда со стоячей водой исходил удушающий смрад; к ограде, опоясывающей территорию больницы, подступали непролазные заросли ежевики, готовые поглотить ее целиком.
Линия электропередачи с огромными, словно гигантские чудовища, опорами только подчеркивала неприглядность этого унылого места. Она заканчивалась трансформаторной подстанцией, примыкавшей к ограде. Изнутри доносилось ровное слабое гудение наподобие назойливого стрекота насекомого.
Я двинулся к ограде - высокой железобетонной стене с единственным входом; вместо ворот - решетка из толстых железных прутьев, точно в тюрьме. Сквозь нее нетронутые развалины старой фермы и новые постройки смотрелись одинаково тоскливо. От уродливых руин фермы тянуло гнилью. Два огромных корпуса походили на громадные железобетонные блоки, серые и угрюмые, как и стена ограды, с длинной чередой узких зарешеченных окон. Старик ничуть не преувеличивал: то, что открылось моему взору, являло собой подобие тюрьмы или крепости - обитель скорби и жути.
Мне стало жалко детей, оказавшихся в столь безотрадном месте. У ребятишек, может, и вправду не все в порядке с психикой, к собственному удивлению, рассуждал я шепотом, но только безумный мог заточить их в эту злосчастную дыру, где ни о каком восстановлении душевного здоровья нечего и думать.
Здешняя среда и на меня действовала подавляюще - некоторое время я стоял перед решеткой в полной нерешительности. И тут из чрева главных корпусов послышался странный гул, от которого мне сделалось не по себе. Он был похож на жалобный, полный горького отчаяния стон. Я прислушался. Нет, ошибки быть не могло. Время от времени непонятный шум заглушался пронзительным воем, подобным воплю человека, охваченного нестерпимой болью.
Потом все стихло, однако через мгновение-другое я услыхал сильные удары - раз, два, три… будто кто-то нещадно колотил в стену. Старик и тут был прав.
Я взял себя в руки и надавил на кнопку - мне показалось, что это звонок, но раздался протяжно-заунывный вой сирены, она ревела отовсюду - из парка, из больничных корпусов, пристроек, словно предвещая неминуемую беду.
Испытанию нескончаемым ревом сирены подверглись не только мои нервы. В сгустившихся сумерках я разглядел группу из четырех или пяти мальчиков, гулявших в парке. "Парк", в устах старика это звучало как насмешка. Ни газона, ни единого цветочка, лишь колючие кусты да крапива. Малыши двигались медленно и безмолвно, точно тени. Я заметил, что они подскочили на месте, встревоженные сиреной. Украдкой поглядели в сторону решетки - в глазах я прочел страх. Вымученно улыбнувшись, я приветливо махнул рукой, но они тотчас развернулись и быстро направились к одному из корпусов. Им всем было лет по тринадцать-четырнадцать.
Когда сирена наконец стихла, из сторожевой будки возник охранник или привратник и вежливо спросил, что мне угодно. Я поведал ему про поломку в машине, а поскольку надвигалась ночь и до ближайшей деревни было далековато, попросился переночевать. Мне сгодится любая койка, сказал я ему, или, на худой конец, обычное кресло.
Смерив меня суровым взглядом, он все же уступил моим настоятельным просьбам и сказал, что надо известить начальство. Осмотрев решетку и удостоверившись, что она наглухо заперта, он скрылся в домике неподалеку от больничных корпусов, а я так и остался стоять за оградой.
Он долго не возвращался, и у меня было время осмотреть пустынный парк и корпуса больницы, в сумерках выглядевшие ничуть не привлекательнее, чем днем. Когда же в парке решились наконец зажечь свет, я подумал, что в кромешной тьме было куда спокойнее: тут и там вдруг вспыхнули слабые огоньки, и в их мерцании по стенам поползли тени от кустов, похожие на пляшущие призраки.
У меня появилось смутное ощущение, что все здесь, начиная от выбора самого места до строительства и оборудования корпусов, было тщательно продумано: убийственная обстановка тревоги и страха - вот что было нужно профессору.