- Вот видишь! И лампа может гореть всю ночь - право выбора остается за ними - либо размышлять, либо спать, либо читать.
Профессор, не переставая, расхваливал преимущества такой обстановки. Еще он сказал, что любая пациентка, если пожелает, может послушать музыку, нажав на кнопку. Как и следовало ожидать, музыка также была тщательно продумана: она представляла собой какофонию, сплетенную из сладострастных напевчиков и мотивов, вызывающих тревогу, страх и даже ужас.
Мы вышли из палаты и отправились дальше - Лиза, провожала нас долгим пристальным взглядом.
- Как видишь, наши подопечные ни в чем не нуждаются, - самодовольно сказал Трувер.
- Ни в чем или почти ни в чем, - проговорил я. Тут он спохватился и, опередив меня, поправился:
- Я хочу сказать - из того, что не нарушает принятого здесь распорядка и не мешает нашей работе.
Продолжая осмотр, мы поднимались с этажа на этаж, однако наше восхождение почему-то больше напоминало мне сошествие в Ад, описанное Данте.
Ничего нового я не увидел - изощренные методы, с помощью коих детей принуждали вырабатывать так называемый пучок энергетических зарядов, везде были одни и те же. Трувер позволил мне переброситься лишь несколькими словами с пациентками, - этого было недостаточно, чтобы понять, как они относятся к такому бесчеловечному обхождению. Среди них были и инвалиды: я видел одну слепую девочку, двух или трех глухонемых и еще одну, страдавшую слуховыми галлюцинациями. Однако их было совсем немного. Большинство же выглядели вполне нормальными и здоровыми детьми.
- Среди таких несчастных, - заметил Трувер, - иной раз попадаются настоящие самородки, правда, это случается довольно редко. Поэтому к мнению так называемых экспертов-псевдоромантиков, утверждающих, будто калеки - прирожденные полтергейстеры, мы относимся весьма скептически. Так что, как видишь, большая часть наших пациенток на здоровье не жалуется.
Это было похоже на правду, однако у девочек под глазами синели круги - следы долгих бессонниц, а зрачки были ненормально расширены, как у наркоманов, живущих в мире болезненных грез.
Наконец мы добрались до последнего этажа.
- А вот и знаменитая Аликс, - объявил профессор.
Он произнес это с гордостью музейного смотрителя, приготовившегося выставить на обозрение главную жемчужину коллекции.
- Аликс, говорят, ты вчера плохо себя вела, стены в твоей палате опять нагрелись. Почему ты думаешь о постороннем?
- Я думаю о чем хочу, - недовольно отозвалась Аликс. - Иногда мне бывает трудно сдержаться.
Она не сказала "господин директор", как все остальные девочки. Но профессор нисколько не обиделся и даже улыбнулся.
- Но ведь так нельзя, дорогая моя. Если ты хочешь, чтоб мы оставались друзьями, будь любезна вести себя как полагается.
Когда мы вошли в палату, Аликс лежала на кровати. При виде нас она встала, повернулась к нам спиной и в точности, как вчера ночью, замерла у коридорной решетки. Она действительно была хрупкая и еще совсем маленькая - как Марк. Однако, несмотря на это, чувствовалось, что, как и у Марка, у нее довольно сильный характер - его не сломили даже кошмарные условия. От слащаво-дружеского тона Трувера миловидное личико ее исказилось в презрительном негодовании. Губы девочки беззвучно зашевелились, и мне показалось, что я прочел по ним слова, произнесенные утром Марком: "Я не люблю, когда мне тыкают". И это меня снова обрадовало.
Когда Аликс вышла, я окинул взглядом палату и обнаружил, что здесь нет ни одной книги.
- Аликс не любит читать, - объяснил профессор. - Она и музыку не слушает. Даже ни разу не была в кинозале. И мы ее не неволим - ей это ни к чему. Она просто думает. Понимаешь - думает! И вырабатывает столько энергии, что диву даешься, причем без всяких искусственных стимуляторов! Когда мысли ее работают в нужном направлении, она выдает такое!.. Да она одна стоит доброго десятка полтергейстеров. И это при том, что я еще не успел узнать весь диапазон ее возможностей.
Мы вышли в коридор - Аликс стояла все в той же позе, надменно повернувшись к нам спиной. Трувер похлопал девочку по плечу, мне показалось, что оно пренебрежительно передернулось, однако Аликс мгновенно подавила охватившее ее раздражение.
- Повторяю, дружище, такой экземпляр надо еще поискать. Ведь ты у нас талант, да еще какой, правда, Аликс?
Профессор сказал это с видом барышника, расхваливающего товар. В ответ Аликс только пожала плечами.
- Скажу тебе по секрету, Аликс, сегодня утром к нам приехал твой друг, самый, пожалуй, лучший друг.
На этот раз Аликс повернула голову и посмотрела прямо на нас. И я смог заглянуть в бездонную глубину ее глаз.
- Знаю, - сухо ответила она. - Марк здесь. Он приехал утром на красном автобусе, а с ним еще десять мальчишек. Я видала.
Я поразился ее безукоризненно точному ответу. Хотя она никак не могла выйти из корпуса, откуда больничные ворота не разглядеть. Не могла она при всем своем желании видеть и дорожку, ведущую к корпусам, даже если бы ей удалось высунуться в узкое оконце палаты.
- Ей разрешают гулять в парке?
- Во время заезда мальчиков это совершенно исключено, - пробормотал Трувер, отводя меня в сторонку. - Но она говорит правду. Кроме способностей к полтергейсту, у Аликс, бесспорно, есть дар ясновидения. Такое встречается, хотя и довольно редко.
- Я видала его, - повторила Аликс- Когда мне можно с ним поговорить?
- Об этом пока не может быть и речи…
- Вы все время так говорите - "пока", - перебила его Аликс.
И снова ее слова поразили меня. То же самое по приезде сказал Марк. Но Трувер как ни в чем не бывало продолжил:
- Если вы будете умницами, я позабочусь, чтоб вас поселили друг против друга. И вы сможете не только видеться, но и общаться между собой знаками.
Девочка вновь передернула плечами, не сказав, однако, ничего в ответ, и просто отвернулась. Труверу пришлось оставить ее в покое, и он повел меня назад, к выходу.
Не обмолвившись больше ни словом об Аликс, профессор радушно пригласил меня в корпус для мальчиков, как две капли воды похожий на девичий: те же палаты, те же гравюры и книги, вызывавшие отвращение и чувство горькой тоски. Уже успев насмотреться этого вдосталь, я все время молчал и думал об Аликс и о Марке. Когда мы вышли в парк, я спросил профессора:
- Ты сказал - Аликс с Марком давно знакомы. И подружились они еще в детстве, задолго до того, как их сюда упекли…
- Поместили, - поправил меня Трувер.
- Пусть так. А раньше были подобные случаи?
- Никогда. Все дети из разных концов Франции, есть даже иностранцы: ведь я создал отборочные пункты и за границей, поскольку необычные случаи полтергейста время от времени отмечаются и в других странах, и мои подопечные не могли знать друг друга. А случай с Марком и Аликс просто уникальный.
И он, по своей неизменной привычке, потер руки, отчего мне едва не сделалось дурно.
- И возможность использовать столь необычное сочетание этих двух характеров интересует меня больше, чем работа с каждым в отдельности. По моим расчетам…
- Ты, конечно, и из этого случая умудрился вывести формулу?
- Конечно. Так, по моим расчетам, это не только не повредит, а, напротив, значительно повысит эффективность. Правда, тут наши мнения с доктором Мартой расходятся. Она сомневается - как бы это не обернулось нежелательными последствиями. Поживем - увидим, кто из нас прав. Когда все взвешено, просчитано и обдумано, остается только ждать результатов опыта.
IV
Я гостил у Трувера уже четыре дня, но поговорить с пациентами психушки смог лишь в присутствии профессора и доктора Марты; разговор всегда был коротким, и получить представление о состоянии их психики мне так и не удалось. Остальное же время я делал наброски для будущей статьи, только совсем не такой, как хотелось бы профессору.
Беседы с Трувером стали меня утомлять - его самовосхваление не знало пределов. И я решил, что впредь буду говорить только с Мартой. Хоть она и восхищалась профессором, тем не менее не всегда была согласна с его методами. Я даже предполагал, что в глубине сердца она все-таки жалеет несчастных ребятишек.
- Марта, - обратился я к ней, - разве вы не чувствуете, как страдают эти несчастные? Неужели вам их не жалко? Опомнитесь! Вас-то в детстве, наверно, так не мучили?
Взглянув на меня округлившимися глазами, она с искренним удивлением ответила:
- Меня - никогда!
Дальнейшие упреки и уговоры оказались бессмысленными. И я вдруг понял: наверняка ей знакомо чувство сострадания, но дети ее не интересуют, а значит, она не может понять их страданий. И сколько еще на свете таких психиатров!
О сотрудниках этого психопромышленного комплекса я ничего толком так и не узнал. Здешний персонал подразделялся на две категории. Одни занимались пациентами. Их здесь называли санитарами и санитарками. Но, по сути, они оказались самыми обыкновенными тюремными надзирателями, следя лишь за неукоснительным соблюдением распорядка, а то, что творилось в этой странной больнице, их совершенно не заботило.
Другая категория состояла из электротехников. Их было человек двенадцать - они работали посменно, на пульте управления станции. Тайна преобразования психической энергии в электрическую их не интересовала, они занимались только техническим процессом, чтобы энергия непрерывно поступала в сеть ЭДФ.
Трувер обстоятельно показал мне электрический узел установки. Он состоял из пункта управления, заставленного всевозможными щитами и пультами, как на обычной электростанции, трансформаторной подстанции по соседству с внешней оградой и отходящими линиями. Ничего примечательного там не было. А вот в главный блок, где находился загадочный преобразователь Трувера, мне позволили заглянуть лишь мельком. Это была запретная зона. Туда не разрешалось входить даже электрикам - разве что отказывал какой-нибудь прибор, и тогда электриков сопровождал профессор. Трувер показал мне этот узел, будучи уверен, что я ничего не пойму, и он оказался прав.
Главный блок был отделен от пункта управления раздвижной перегородкой, которую профессор, покидая блок, тщательно запирал. Мы пробыли там недолго: Трувер молча указал мне на преобразователь и замер подле него, как священник подле алтаря. Преобразователь стоял посреди зала под металлическим кожухом, из которого в разные стороны торчали всевозможные трубки и разноцветные электрокабели, отчего установка больше смахивала на гигантского спрута. Изнутри доносилось легкое гудение. Установки поменьше, вдоль стен, очевидно, обеспечивали жизнь этого чудовища: небольшие генераторы, конденсаторы и стеклянные баки с желтоватой пузырящейся жидкостью. У входа я заметил контрольный щит и пульт - это было рабочее место Трувера, когда требовалось его присутствие.
Дверь в дальнем конце вела в кабинет профессора, одновременно служивший ему лабораторией, туда можно было проникнуть и снаружи. Именно там он однажды принимал старика браконьера, и я понял, почему тот назвал его кабинет берлогой колдуна. Его описание в точности совпадало с тем, что открылось моему взору. Часть кабинета, заставленная ретортами, стеклянными кубами, трубками, пробирками, дистилляторами, действительно напоминала логово средневекового алхимика. В другой половине, собственно кабинете, стоял стол, заваленный книгами и разноцветными папками; стены были завешаны графиками, схемами и диаграммами. Огромная черная доска, занимавшая целиком всю стену, была испещрена бесконечной чередой уравнений, формул, знаков, заимствованных из разных мертвых языков, и математических символов.
Дня через четыре я решил, что все самое интересное - по крайней мере, с точки зрения Трувера - уже посмотрел и мне остается только попрощаться с профессором. Я хотел в тишине и спокойствии просмотреть мои заметки и обдумать план будущей статьи. Однако скоро, должен признаться, к своему стыду, переполнявшие меня гнев и возмущение мало-помалу уступили место странному чувству безропотной жалости. Да, я был настроен написать обо всем без утайки, но при этом то и дело ловил себя на мысли, что сейчас уже больше думаю не о судьбе несчастных детей, а о том впечатлении, какое произведет моя статья.
В таком умонастроении застал меня профессор Трувер.
- Уехать - прямо сейчас! - изумился он. - Да ты что! Погоди хоть несколько дней, а лучше недельку. Скоро новые испытания! Я надеюсь получить такие результаты, каких отродясь не было.
- Какие еще испытания? - насторожился я.
- Марк уже в норме. Завтра включаю его в цепь.
Включение мальчика в цепь, как выразился профессор Трувер, не привнесло особых изменений в привычный распорядок дня психушки. И только вечером случилось то, чего профессор никак не ожидал.
Я прогуливался по парку и думал о том успехе, какой ожидает мою будущую статью, мысленно уже раздутую мною до невообразимых размеров, как вдруг из обоих корпусов донесся оглушительный стук. Я слышал его не в первый раз, однако мне показалось, что теперь, когда Марка включили в цепь, сила и частота ударов заметно увеличились.
Днем мне не удалось поговорить с Трувером: профессор с утра заперся в блоке преобразователя и почти не выходил оттуда, а если выходил, то тут же бежал на смотровую площадку или в палаты к пациентам. Марта была занята не меньше его, но, улучив минуту, я все же спросил ее, что случилось. Она ответила, что эксперимент проходит не так, как было запланировано, но со временем, мол, все образуется.
По правде, на сей раз дело обстояло весьма серьезно. Удары раздавались непрерывно, а их сила все возрастала. Я заметил, что слабое освещение парка, включенное совсем недавно, резко изменилось. Свет то гас вовсе, то вдруг ярко вспыхивал, обдавая ослепительным блеском чахлые кустарники, напоминавшие в эти мгновения охваченные пламенем непроходимые заросли.
Я кинулся к лифту на смотровую площадку, надеясь оттуда все получше разглядеть, и тут же поплатился за свою неосторожность. Лифт, казалось, в буквальном смысле слова взбесился. Он взвился точно смерч - от ускорения у меня подогнулись колени, и я едва не распластался на полу, потом он так же резко затормозил, и я чуть было не угодил головой в потолок кабины. Это повторилось несколько раз. И мне в ужасе стало мерещиться, будто лифт - некое живое существо, охваченное приступом ярости, выражавшейся в беспорядочных рывках то вверх, то вниз.
Тем не менее он кое-как довез меня до смотровой площадки, взбрыкнув в последний раз, словно выпустил остатки злости. Я опрометью выскочил на площадку. И первое, что услыхал, - это страшный, оглушительный грохот. Впечатление, будто оба корпуса сотрясали изнутри непрерывные раскаты грома.
Я заткнул уши. И тут заметил, что и с освещением творится что-то неладное. Вместо плавного светового цикла, когда полумрак сменялся ярким свечением, позволявшим различать очертания обоих корпусов, я увидел резкие, точно молнии, частые вспышки, едва не ослепившие меня и следовавшие сразу же за громовыми раскатами.
Шкала гигантского ваттметра, показывающего полезную энергию, тоже вела себя черт знает как. Она вдруг загоралась слепящим огнем, приходилось даже закрывать глаза, и каждый миг я ожидал, что ваттметр вот-вот взорвется. Потом шкала так же внезапно гасла, а через мгновение-другое разгоралась снова. Стрелка прибора скакала как бешеная возле отметки двадцать мегаватт, иногда падая до десятки, но чаще всего она рвалась к цифре тридцать, допустимому пределу шкалы. И прежде чем отскочить назад, яростно билась о железный корпус ваттметра. И вновь у меня возникло ощущение, будто передо мной живое существо - неистово мятущееся огненное чудовище.
Я посмотрел на другой ваттметр, показывающий психическую мощность. И он то гас, то загорался, однако стрелка его застыла на одном месте, словно ее пригвоздили к высшей отметке тридцать мегаватт. Хотя я и чувствовал себя растерянным, но сообразил: случился серьезный сбой, значительное отклонение в поведении полтергейстеров - элементарно, дорогой Уотсон.
От ослепительного сверкания приборов у меня нестерпимо болели глаза. Я решил посмотреть, что происходит в больничных палатах, буквально ходивших ходуном, озаряемых мощными вспышками, иной раз настолько яркими, что можно было без труда разглядеть силуэты детей, как будто скрывавшие их решетки вдруг разом растворились. Полтергейстеры, все как один, на всех этажах высыпали в коридоры, казалось, они чрезмерно перевозбуждены. Однако жалобные стоны, сопровождавшие оглушительные удары, больше напоминавшие громовые раскаты, от которых сотрясались корпуса и площадка, переросли в неистовый вой, а руки, тысячи рук, просунутых сквозь решетки, извивались в пустоте, как змеи в поисках незримой жертвы.
Быстро оглядев эту фантастическую картину, я устремил взор туда, где должна была находиться Аликс. Девочка была на самом последнем этаже. Но в отличие от остальных детей она держалась на удивление спокойно. Аликс стояла перед решеткой в своей обычной позе, точно статуя, и смотрела на корпус М - туда, где находилась палата Марка. Они оба замерли в одном положении и на фоне всеобщего безумства хранили странное, загадочное молчание. Когда очередная яркая вспышка разорвала тьму, я мог разглядеть каждую черточку на лицах детей: в их позах улавливалась напряженность, но при этом они улыбались друг другу.
Я спрашивал себя, к чему может привести этот бесконтрольный выброс энергии, как вдруг за спиной Аликс возникла Марта в сопровождении смотрительницы. Женщины схватили девочку за руки и, несмотря на явное сопротивление, увели от решетки. Одновременно с ними в мальчишечьем корпусе Трувер проделал то же самое с Марком. После этого чудовищная какофония понемногу утихла и вскоре прекратилась вовсе. Световой цикл выровнялся, выйдя на обычную амплитуду и частоту. Стрелки обоих ваттметров застыли чуть ниже отметки двадцать мегаватт.
- Теперь полный порядок, - сказал Трувер. Поглощенный своими мыслями, я так и остался стоять на смотровой площадке и даже не заметил, как подошел профессор.
- Трувер, - обратился я к нему, все еще не в силах совладать с волнением, - не смей говорить, что все это - наука. Это лежит за ее пределами и отдает колдовством. Никакие заботы о техническом прогрессе не могут оправдать безрассудное вторжение в чуждый нам дьявольский мир. Ни одному человеку не удастся безнаказанно воспользоваться этими зловещими силами. Однажды это неминуемо приведет к катастрофе, и ты не сможешь ее остановить. Умоляю, прекрати свои сатанинские опыты и верни несчастных детей домой.
Я впервые осмелился высказать переполнявшее меня возмущение. Но Трувер лишь пожал плечами:
- Мне жаль тебя. Ты несешь сущий вздор. Назвать колдовством величайшую, благороднейшую из наук - науку о разуме! Сегодня ты стал свидетелем действия самых что ни на есть естественных сил - психической энергии, которую я не рассчитал и не смог укротить, и другой, все той же, - энергии сбоев. Но будь уверен, следующий раз все пойдет как по маслу.
- Ты намерен продолжать?!