- Мне безразлично, куда отправится твоя душа, когда покинет землю, - ответил Джулиан. - Разве я тебе не говорил? Я чувствую материальную оболочку, которая оживает благодаря порочной крови, аппетит, который эту кровь разгоняет, и необъятную гордыню, которая подхлестнула тебя забрать мою племянницу.
- Ты вне себя, - сказал я. - Помни, что с тобой ребенок. Ведь ты преследуешь какую-то цель, когда берешь ее в свидетели. Веди же себя прилично.
Повернулась дверная ручка. Они исчезли. Такие необщительные застенчивые существа.
Кукла упала на диван, а так как у нее не было ни локтей, ни коленей, то выглядела она душераздирающе покинутой, когда уставилась несчастными нарисованными глазами в равнодушное пространство комнаты.
Вошли Квинн и Мона.
Квинн переоделся в узорчатый вязаный свитер и простые слаксы, так как приходилось считаться с охлаждающей мощью кондиционеров. Мона же осталась в своем великолепном черном платье, ее бледное лицо и руки сияли. Теперь одна из камей была закреплена у нее на шее, большая и очень красивая, из белого с голубым сардоникса.
- Мы теперь можем поговорить? - очень вежливо спросил Квинн.
Он с величайшим сочувствием посмотрел на Мону, потом его взгляд вновь обратился ко мне.
Я осознал, что Квинн очень верно описал мне в начале нашего знакомства свои чувства к Моне.
Ее печаль, да и она сама, счастливая ли, несчастная ли, - продолжала вытеснять собственные тревоги Квинна и переживания, теснившие его сердце. Она продолжала владеть им безраздельно, особенно теперь, когда он потерял тетушку Куин и своего двойника - Гоблина. Что бы маленький скорпион мне ни сделал, его любовь к ней оставалась незамутненной.
Как еще объяснить, ту легкость, с которой он воспринял тот факт, что я из чистейшей блажи узурпировал восхитительную кровать тетушки Куин?
Я придвинулся к подушкам, пока не прижался к ним, заняв вертикальную позицию, ноги я свободно вытянул вперед, скрестив лодыжки. Я кивнул. Нечасто мне доводилось видеть собственные ноги в черных носках. Никогда раньше я не замечал в них ничего особенного. Но теперь они показались мне очень маленькими для двадцать первого века. Досадно. Хотя шесть футов все еще считается хорошим ростом.
- Я хочу сказать, что обожал тетушку Куин, - пробормотал я. - Я спал на покрывале. Я был выбит из колеи.
- Возлюбленный босс, ты чудесно здесь смотришься, - благожелательно сказал Квинн. - Считай это место своим. Ты знал тетушку Куин. Она спала целыми днями. Все окна задернуты непроницаемыми жалюзи, скрытыми красивыми шторами.
Эти слова оказали на меня очень успокоительный эффект. Я незаметно дал ему это понять.
Он сел на скамеечку перед столиком тетушки Куин, спиной к большому круглому зеркалу, отражавшему мягкий свет. Мона устроилась на диване очень близко к кукле, которую недавно бросил призрак Стеллы.
- Ты теперь отдохнул? - спросила Мона, изображая благовоспитанную особу.
- Сделай что-нибудь полезное, - пренебрежительно сказал я Моне. - Возьми эту тряпичную куклу и посади ее хорошенько, чтобы она не выглядела такой потерянной.
- О, да, конечно, - сказала она так, будто не была неугомонным исчадием ада.
Она прислонила куклу к пухлому валику, скрестила ей ноги, а руки положила на ее колени. Теперь кукла взирала на меня с благодарностью.
- Что там произошло с тобой, Лестат? - спросил Квинн, выказывая большую заботу.
- Я не знаю наверняка, - ответил я. - Возможно, какая-то сила пыталась утащить меня вместе с ней. Мы соединились, когда она начала подниматься. Но мне удалось вырваться. Не уверен. Иногда я вижу ангелов. Это страшно. Не могу говорить о них. Не хочу вспоминать. Но Патси больше нет. Это главное.
- Я видел Свет, - сказал Квинн. - Я точно его видел, но я не видел Патси.
Он говорил очень чистосердечно, нисколько не рисуясь и не преувеличивая.
- Я тоже видела, - сказала Банши. - А ты с чем-то сражался и ругался по-французски. И ты что-то прокричал про дядюшку Джулиана.
- Теперь это не важно, - сказал я, глядя на Квинна. - Как я уже говорил, я предпочитаю не вспоминать.
- Зачем ты это сделал? - с уважением спросил Квинн.
- Что, интересно, ты хочешь сказать? - спросил я. - Ведь это нужно было сделать. Разве нет?
- Это понятно, - сказал Квинн. - Но почему ты? Это я убил Патси. А ты пошел туда один, приманил ее дух. Призвал Свет. И тебе пришлось бороться. Зачем же ты это сделал?
- Для тебя, наверное, - сказал я, пожав плечами. - Возможно, я решил, что никто другой не сможет. Или, наверное, я сделал это ради Жасмин, потому что обещал, что призрак ее не тронет. Или ради Патси. Да, ради Патси. - Я задумался. Сказал: - Вы еще только вступили на путь Крови. Вы мало повидали. Я же видел умерших, которые не покинули земные пределы, они неслись в потоке ревущих ветров. Я видел их души в вакууме между сферами. Когда Мона сказала, что Патси не знает, что мертва, я понял, в чем тут дело. Поэтому я пошел на болото и сделал то, что сделал.
- И, кроме того, была еще песня, - сказала маленькая гарпия, глядя на Квинна. - Томми исполнил ирландскую песню, и она была такой печальной.
- Да, насчет ее песен, - я уже частично исполнил обещание, - сказал Квинн. - По-крайней мере, я начал. Я пригласил агента Патси, вытащил его из постели. Он планирует переиздать все ее записи, сделать оригинальный альбом, в который войдет все то, что она могла бы пожелать сама. Ее агент так переживет, что она мертва, он едва держит себя в руках.
- Что! - воскликнула Мона.
- Ах, ну ты знаешь, мертвые звезды приносят хорошую прибыль, - ответил Квинн, чуть пожав плечами. - Он сделает рекламу на ее трагической гибели. Преподнесет ее карьеру в особом ракурсе.
- Я знал, что тебе придется сдержать обещание, - сказал я. - И я прослежу за этим, пожалуй. Да, так и сделаем, если позволишь. Итак, все закончилось, ведь так?
- У нее был восхитительный голос, - сказал Квинн. - Если бы я только мог убить ее, но не ее голос.
- Квинн! - сказала Мона.
- Ну, в общем-то, ты так и сделал, Братишка, - заметил я.
Он тихонько рассмеялся.
- Я думаю, ты прав, Возлюбленный босс.
Он улыбнулся Моне и ее невинному шоку.
- Однажды ночью я расскажу тебе о ней все. Когда я был маленьким, я думал, она сделана из пластика и клея. Она все время визжала. Хватит о ней.
Мона покачала головой. Она слишком его любила, чтобы настаивать.
Кроме того, были еще проблемы, которые ее тревожили.
- Но, Лестат, что ты думаешь обо всем этом? - спросила она меня.
- Я уже говорил тебе, сумасшедшая маленькая негодяйка, я не собираюсь вспоминать. Для меня тема закрыта. Кроме того, назови мне хоть одну причину, почему я должен с тобой разговаривать? Почему мы вообще в одной комнате?
- Лестат, - сказал Квинн, - пожалуйста, дай Моне еще шанс.
Я разозлился. Не на Мону, но я не хотел снова попадаться на эту удочку. Я просто разозлился. Они были такими прекрасными детьми, эти двое, и…
- Ну хорошо, - сказал я, взвешивая каждое слово. - Пусть то, что я скажу, будет для вас законом. Если я остаюсь с вами, то я глава собрания. И я не намерен что-либо вам доказывать. И я не собираюсь постоянно отстаивать свой авторитет!
- Я понимаю, - сказала Мона. - Я действительно, действительно, понимаю.
Казалось, она говорила от чистого сердца.
- Что ж, - сказал я, - Я предпочитаю забыть о том, что случилось. Но и вам следует забыть.
- Да, Возлюбленный босс, - горячо сказала Мона.
Повисла пауза.
Я не собирался так легко сдаваться.
Квинн не смотрел на нее. Он очень внимательно смотрел на меня.
- Ты знаешь, как сильно я тебя люблю, - сказал он.
- Я тоже тебя люблю, Братишка, - сказал я. - Мне жаль, что из-за наших разногласий с Моной мы отдалились друг от друга.
Он повернулся к Моне.
- Скажи то, что должна сказать, - сказал он.
Мона опустила голову. Ее руки лежали на коленях, одна на другой, и внезапно она показалась мне такой несчастной и трогательной, ослепительной по контрасту с черным цветом платья, а ее волосы были такими роскошными, что… Подумаешь, и что?
- Я осыпала тебя оскорблениями, - признала она, ее голос зазвучал мягче и глубже, чем до этого. - Я была настолько, настолько не права, - она взглянула на меня. Никогда еще я не видел ее зеленые глаза такими умиротворенными. - Я не должна была говорить о других твоих птенцах так, как я говорила, с намеренной жестокостью упоминать о когда-то настигших тебя несчастьях. Ни с кем нельзя обращаться с такой черствостью, тем более с тобой. Это было с любой точки зрения грубо. И мне это совсем не свойственно. Пожалуйста, поверь мне. Это и в самом деле было отвратительно.
Я пожал плечами, но, по правде, я был впечатлен. Да здравствует английский язык.
- Но зачем ты это устроила? - спросил я, изображая холодность.
Она задумалась на какое-то время, в течение которого Квинн изучал ее с глубоким сочувствием. Потом она сказала:
- Ты влюблен в Ровен. Я это видела. И это испугало меня. Действительно, действительно испугало.
Тишина.
Неожиданная боль. Мое сердце не вспоминало Ровен. Я чувствовал только пустоту. И осознавал, что она далеко, далеко от меня. Может быть навсегда. "Доколе не порвалась серебряная цепочка, и не разорвалась золотая повязка".
- Испугало? Но почему?
- Я хотела, чтобы ты любил меня, - сказала Мона. - Я хотела, чтобы ты оставался заинтересованным во мне. Я хотела, чтобы ты был на моей стороне. Я… Я не хотела, чтобы она отняла тебя у нас.
Она запнулась.
- Я ревновала. Я была, как заключенный, вырвавшийся из одиночной камеры после двух лет изоляции и вдруг обнаруживший вокруг себя сокровища. Я боялась, что потеряю все.
И снова я был тайно потрясен.
- Ты ничем не рисковала, - отозвался я. - Абсолютно ничем.
- Но ты, конечно же, понимаешь, - сказал Квинн, - что значит для Моны быть усыпанной нашими дарами и оказаться не в состоянии справиться с собственными переживаниями. Вот в каком мы оказались положении в том самом саду за Первой улицей, в том самом месте, где были закопаны тела Талтосов.
- Да, - сказала Мона. - Мы говорили о вещах, которые меня мучили годами и я, я…
- Мона, ты должна мне доверять, - сказал я. - Ты должна доверять моим принципам. В этом наш парадокс. На нас перестают действовать естественные законы, когда мы получаем кровь. Но мы принципиальные существа. Я не переставал любить тебя ни на секунду. Что бы я ни чувствовал к Ровен, это никак не отразилось на моих чувствах к тебе. И как бы могло быть иначе? Я дважды предупредил тебя, чтобы ты была терпимее к своей семье, потому что считал, что так будет лучше для тебя же. Потом, в третий раз, хорошо, я зашел слишком далеко, высмеяв тебя. Но я лишь пытался как-то сдержать твои оскорбления, твои оскорбления по отношению к тем, кого ты любишь. Но ты не желала меня слушать.
- Теперь я буду слушать, обещаю, - сказала она. И снова уверяющий тон, совсем не похожий на тот, который я слышал прошлой ночью, да и этой немногим раньше.
- Квинн часами инструктировал меня. Он предупреждал меня, насчет моей манеры себя вести с Ровен, Михаэлем и Долли Джин. Он говорил, что я не могу, походя, называть их "человеческие существа", и при этом смотреть им в глаза. Дурной тон для вампира.
- Ну конечно же, - сказал я скорбно. (Ты, должно быть, шутишь?)
- Он объяснил, что мы обязаны с терпением относиться к их манере себя вести, и теперь я это вижу, я понимаю, почему Ровен так долго говорила. И я не должна была ее перебивать. Я это осознаю. И я больше не буду влезать с нелепыми замечаниями. Я должна обрести… обрести зрелость в Крови.
Она замолчала, но потом добавила:
- Я должна найти точку, где невозмутимость соприкасается с учтивостью. Да, именно так. Но пока мне до этого далеко.
- Правда, - сказал я. Я изучал ее в мельчайших подробностях. Я не был абсолютно убежден этой безупречной демонстрацией раскаяния. И как прелестно тугие черные манжеты обтягивали ее маленькие запястья. И, конечно же, ее туфли с головокружительными каблуками и похожими на змейки ремешками.
Но мне нравились ее слова.
- Где невозмутимость соприкасается с учтивостью.
Мне они очень понравились, и я знал, что это ее слова. Все, что она сказала, шло от нее, неважно, чему ее научил Квинн. Я мог утверждать это по реакции Квинна.
- И по поводу платья с блестками, - сказала она, сбив меня с этого направления мысли. - Теперь я понимаю.
- Ты понимаешь? - спросил я сдержанно.
- Конечно, - сказала она, пожав плечами. - Общеизвестно, что мужчины восприимчивее женщин к тому, что видят. И почему мы, люди ночи, должны быть исключением?
- Лучистый взгляд больших зеленых глаз. Розовые губы.
- Ты не хотел и дальше отвлекаться на созерцание всей этой обнаженной кожи и наготы. И ты честно предупредил об этом.
- Мне следовало выразить свои желания с большим тактом и уважением, - произнес я уныло и монотонно. - В следующий раз я постараюсь вести себя галантнее.
- Нет, нет, - сказала она, беспечно тряхнув волосами. - Мы все знаем, что платье было чересчур откровенным, таким оно и должно было быть. Поэтому я и одела его, чтобы появиться на террасе отеля. Оно было намерено соблазнительным. Поэтому, когда я вошла в этот дом, в первую очередь я переоделась во что-то более приличное. Кроме того, ты Создатель. Именно это слово употребил Квинн. Создатель или Мастер. Учитель. И ты имел полное право сказать мне: "Сними это платье", - и я знала, что ты имеешь в виду.
- Но, понимаешь, я заболела в самый сложный период моей жизни. Будучи смертной девочкой, я не знала, что значит носить такие платья. Видишь ли, я не успела стать смертной женщиной.
Ее охватила глубокая печаль.
- Просто я из ребенка сразу превратилась в инвалида, - сказала она. - А потом пришла сила, та степень силы, которую ты мне доверил. И все что я сделала - это набросилась на тебя, потому что я думала… думала, что ты влюблен в Ровен. - Она замолчала с озадаченным видом, отвернулась. - Наверное, я хотела показать тебе… что я тоже женщина в этом платье, - сказала она мечтательно. - Наверное, в этом было дело. Показать тебе, что я такая же женщина, как и она.
Ее слова поразили меня, поразили до глубины души. Души, которой, как предполагалось, у меня не было. Угодившей в ловушку души.
- В этом есть какая-то ирония, правда? - сказала она понизившимся от переполнявших ее эмоций голосом. - Что такое зрелость женщины? Способность быть матерью, способность соблазнять. Способность смириться, что и то и другое осталось позади. Способность… - Она закрыла глаза. Прошептала: - И это платье. Просто воплощение женской силы.
- Так не сопротивляйся же этому больше, - сказал я, впервые смягчив свой голос. - И вот ты назвала вещи своими именами. Ты смогла.
Она это знала. Она посмотрела на меня.
- Упивающаяся своей властью шлюха, - прошептала она. - Вот, как ты меня назвал и был прав. Я была пьяна от собственной силы, у меня кружилась голова, я была…
- О, нет, не надо…
- И мы можем переступать пределы. Мы так благословенны, даже если это темное благословение. Мы волшебные создания. Нам доступны разные чудесные проявления свободы.
- Это моя задача, - сказал я. - Направлять тебя, инструктировать тебя, оставаться с тобой, пока ты не сможешь быть сама по себе. И не терять терпения, как со мной случилось. Я был не прав. Я тоже выступил с позиции силы, как и ты, дитя. Мне следовало быть терпеливее.
Тишина. И эта грусть пройдет. Должна.
- Но ты все-таки любишь Ровен, да? - спросила она. - Ты в самом, в самом деле, любишь ее?
- Запомни то, что я тебе сказал, - произнес я. - Я очень мерзкий тип. Но я могу быть милым.
- О, нет, ты совсем не мерзкий, - сказала с негромким смешком. Ее печальное лицо просветлело от ясной улыбки. - Я просто обожаю тебя.
- О, нет, я - мерзавец, - сказал я. - Но меня полагается обожать. Запомни собственные слова. Я учитель.
- Но почему ты любишь Ровен?
- Мона, не следует слишком давить на это, - сказал Квинн. - Я думаю, теперь мы пришли к соглашению, и Лестат не оставит нас.
- Я и не собирался вас оставлять, - сказал я вполголоса. - Я никого из вас не покину. Но теперь, когда мы собрались вместе, мы можем продвинуться дальше. У меня есть некоторые соображения.
Тишина.
- Да, мы можем продвинуться, - сказала Мона.
- Какие соображения? - с некоторым опасением спросил Квинн.
- Прошлой ночью мы говорили о неких поисках, - сказал я. - Я дал слово. И я намерен его сдержать. Но я хочу прояснить некоторые вещи…. О самих поисках и о том, что может выйти из нашей затеи.
- Да, - сказал Квинн, - Я не уверен, что все понимаю насчет Талтосов.
- А нам многое необходимо понять, - сказал я. - Уверен, Мона согласится с этим.
Я заметил, что облачко тревоги вновь набежало на ее ясное лицо, брови нахмурились, а уголки губ поникли. Но даже при этом в ней чувствовалось больше новой зрелости и самообладания.
- У меня есть кое-какие вопросы… - сказал я.
- Да, - сказала Мона. - Я попытаюсь на них ответить.
Я помедлим, потом спросил с некоторым напором: - Ты абсолютно уверена, что хочешь найти этих существ?
- О! Я должна найти Морриган, ты же знаешь! Лестат, как ты мог, как мог ты?..
- Позволь мне сформулировать это иначе, - сказал я, поднимая руку. - Неважно, что ты говорила раньше. Теперь у тебя было время подумать. Привыкнуть к своему новому воплощению. И теперь, когда ты знаешь, что Ровен и Михаэль не обманывали тебя, когда ты знаешь, что тебе все известно, и ты знаешь, что выяснять больше нечего, ты хочешь найти Морриган, чтобы просто узнать, что она жива и здорова или ты хочешь дать ей понять, кто ты на самом деле?
- Да, это важный вопрос, - сказал Квинн. - Что скажешь?
- Хорошо, я нисколько не сомневаюсь в том, хочу, чтобы она знала, кто я, - ответила она без колебаний. - Я и не думала, что могу поступить иначе.
Она выглядела озадаченной.
- Я не только хотела убедиться, что с ней все в порядке. Я… Мне представлялось, что мы будем вместе. Я так хотела обнять ее, прижать к себе. Я…
Ее лицо потеряло всякое выражение от боли. Она затихла.
- Ты же понимаешь, - насколько мог тактично сказал я, - что если бы она этого хотела, то давно бы сама пришла к тебе?
Конечно же, такие мысли приходили ей в голову. Должны были. Но сейчас, когда я смотрел на нее, я пытался понять, как глубоко она погрузилась в мир лжи и фантазий, представляя, что Ровен все знала о Морриган, но держала в секрете. Что Ровен поила ее волшебным молоком, но оно не помогло. Как бы там ни было, она задрожала. Ужасно задрожала.
- Может быть, она не могла прийти ко мне, - прошептала она. - Может быть, Эш Тэмплетон не пускал ее.
Она тряхнула головой и схватилась за лоб.