- Ты не поняла меня, Мона, - сказала Лоркин, допустив в голос мягкие конфиденциальные нотки. - Я говорю об этом месте, как об окружающей среде, территории проживания, месте, где мы сможем жить, заниматься своими делами, найти защиту и станем процветать. Я сама много изучала медицину. Ты знаешь, потому что видела на острове мой компьютер. Ты передала жесткий диск Ровен. Ты отдала его ей. Ты вручила ей доказательство моих изысканий. Я дала ей словесные доказательства своего образования. Я хочу продолжить обучение. Я хочу стать доктором. Это мое желание, и Ровен приняла меня здесь в качестве ученицы. С Ровен меня ждет успех. И здесь есть возможности для плодотворной работы и для Оберона, и для Миравелль. Это замкнутая вселенная, в которой Талтосов будут контролировать без явного принуждения, где Талтосы будут надежно защищены и пребудут в мире.
- Ах, поразительно разумно, - сказал Стирлинг. - Мне никогда не приходило это в голову.
- О, мне кажется, это восхитительно! - сказала Миравелль. - И мы сможем все время носить ночные сорочки, ну или хотя бы я смогу. Я люблю ночные сорочки.
- Здесь, как тебе известно, - продолжала Лоркин, тяжело глядя на Мону, - много соединенных с больницей апартаментов, предназначенных для тех, кто посещает заболевших членов своих семейств, и мы сможем жить в этих апартаментах, учиться здесь и работать. Нам нет никакой нужды покидать это место, если не возникнет крайней необходимости.
Лоркин отвернулась от Моны. Она взглянула на Оберона.
- Мои продвижения были медленными, - сказала она, - и я так и не добилась полного успеха. Но Ровен оценила мои попытки. И, Мона, ты их видела. И ты, Лестат, ты видел все тоже. Оберон, принимаешь ли ты то, что я сказала?
Оберон старался. Я не мог проникнуть в его мысли. Я мог судить только по выражению его лица.
- Почему за целых два года ты не пришла ко мне? - спросил он.
- Ты был любовником Лючии, - сказала Лоркин. - Я слышала, как ночами ты стонешь от наслаждения. Что я должна была сказать тебе? Как я должна была догадаться, что ты можешь сказать ей?
- Ты должна была дать мне понять, что жива.
- Ты знал, что я жива. Ты меня видел. Кроме того, мои передвижения были ограничены. У меня была свобода только за компьютером. Я училась. Я должна была не только найти место, куда бы мы могли направиться, но место, где бы мы могли остаться.
- Ты холодная, - с отвращением сказал Оберон. - Всегда была.
- Возможно, - сказала Лоркин, - но теперь я смогу научиться быть теплой. Меня научит Ровен Мэйфейр.
- О, просто потрясающе! - сказала Мона. - Оберон и Миравелль, лучше приведите в порядок свои зимние шубы.
Михаэль очнулся от тихого транса, в котором пребывал.
- Мона, дорогая, пожалуйста, постарайся поверить в чистосердечность наших намерений.
- Только потому, что это говоришь ты, дядя Михаэль, - сказала Мона.
- Вы не согласны, вы оба, - спросила Лоркин, глядя на Оберона и Миравелль, - что нам нужно прибежище? Мы не можем просто выйти в мир.
- Нет, нет, я не хочу выходить в мир, - сказала Миравелль.
Оберон надолго задумался, его фантастические веки опустились, потом поднялись.
- Конечно же, ты права. Где еще, если не здесь сможем мы изобрести контрацептив, который позволит нам совокупляться без того, чтобы тут же заделать еще одного? Бесспорно. Это блестяще. Очень хорошо.
В своей манере вяло и грациозно он пожал плечами.
- Но есть ли у нас деньги на счетах, которые, как ты говорила, тебе удалось пополнить? - спросил он.
- Отец оставил нам состояние, - сказала Лоркин. - Огромное состояние. Семья Мэйфейров все о нем разузнала. Теперь это не проблема. Не надо чувствовать себя кому-то обязанными. Мы совершенно свободны.
- Нет, никогда не чувствуйте себя обязанными, - мягко сказала Ровен.
- Вот и хорошо. Я вижу, эта дискуссия подошла к концу, - сказала Лоркин.
Она поднялась. Она взглянула на Ровен и что-то безмолвное пронеслось между ними, некий обмен приятием, конфиденциальностью и верой.
Оберон встал на ноги и взял за руку Миравелль.
- Пойдем, моя благословенная маленькая идиотка, - сказал он Миравелль, - мы отправимся ко мне в номер и продолжим смотреть "Властелина колец". Теперь они успели приготовить для нас конфеты из белого шоколада и холодное-холодное молоко.
- Ох, все так добры к нам, - сказала Миравелль, - Я вас всех люблю и хочу, чтобы вы это знали. И я так рада, что все плохие мужчины мертвы, а Родриго свалился с балкона. Это было самой главной удачей.
- Ну разве не прелестно она все разъяснила? - спросил Оберон насмешливо. - А если подумать, что мне придется выслушивать такое по восемнадцать часов в день… А как ты, Лоркин? Собираешься ли ты хорошенько пообщаться с братом и сестрой и затеять маленькую интеллектуальную дискуссию о своих научных изысканиях? Я просто свихнусь, если время от времени у меня не будет возможности поговорить с кем-нибудь, кто способен оперировать четырехсложными словами.
- Да, Оберон, - сказала она. - Я буду приходить к тебе чаще, чем ты, возможно, думаешь.
Она обошла стол и встала перед ним. Будто гора свалилась с его плеч, и он обнял Лоркин. Последовал пылкий поцелуй, и объятие медленно разомкнулось, их длинные изящные пальцы переплелись, чтобы разъединиться.
- Ах, я так счастлива, - сказала Миравелль. Она поцеловала Лоркин в щеку.
Оберон и Миравелль вышли.
Лоркин попрощалась со всей компанией формальными кивками, жестом предложила мужчинам вновь занять свои места, и тоже вышла из дверей.
В комнате повисла тишина.
Потом заговорила Ровен:
- У нее бесподобные способности, - сказала она.
- Понимаю, - отозвался я.
Больше никто не заговорил.
Какое-то время Мона сидела тихо, она все пыталась завладеть вниманием Ровен.
Потом очень мягко Мона сказала:
- Все кончено.
Ровен не ответила.
Мона встала, Квинн тоже. Наконец это сделал и я. Михаэль поднялся из вежливости, Ровен же осталась сидеть, задумчивая, отстраненная.
На какой-то миг складывалось впечатление, что Мона уйдет, так и не произнеся ни слова, но когда она уже подошла к дверям, она повернулась и сказала Ровен:
- Не думаю, что ты еще когда-нибудь меня увидишь.
- Понимаю, - сказала Ровен.
- Я люблю тебя, моя милая, - сказал Михаэль.
Мона остановилась, ее голова была опущена. Она не обернулась.
- Я никогда тебя не забуду, - сказала она.
Я был ошарашен. Совершенно сбит с толку.
Лицо Михаэля исказилось, будто его сильно ударили. Но он ничего не сказал.
- Прощайте, мои прекрасные смертные друзья, - сказал я. - Если я буду нужен, вы знаете, как меня найти.
Выражение лица Ровен, когда она обернулась, чтобы взглянуть на меня, невозможно описать словами.
И вот постепенно я все понял. Меня медленно осенило. Это напоминало озноб.
То, что нас связывало, прошло. Дело не только в том, что Мона решила уйти. У нас больше не было повода встречаться. Больше никакой мистики, чтобы оправдать нашу близость. Честь и достоинство, о которых я так уверенно говорил, требовали, чтобы мы прекратили вмешиваться в жизни друг друга, прекратили и дальше узнавать друг друга.
Нам больше не найти точек пересечения.
Талтосы были найдены, реабилитированы и будут в безопасности в Центре Мэйфейров. Речь Лоркин оказалась эпилогом.
Нам следовало расстаться.
Почему я не сумел это предвидеть? Не почувствовал неизбежную взаимосвязь событий? Мона знала прошлой ночью, и ночью предшествовавшей, когда на острове она смотрела на море.
Но я не знал. Совсем не знал.
Я развернулся и последовал за своими компаньонами.
Со священной горы Центра Мэйфейров мы спускались в сияющем лифте, мы прошли восхитительный вестибюль с вводящими в заблуждение современными скульптурами под античность и богато украшенным плиткой полом, мы вышли прочь, на теплый воздух.
Клем распахнул перед нами двери лимузина.
- Вы уверены, что хотите в эту часть города?
- Просто высадишь нас, нам никуда не нужно.
В машине было тихо, пока мы бесшумно ехали, будто каждый из нас был сам по себе.
Мы не Талтосы. Мы не невинны. Мы не можем жить в посвященной Богу благословенной горе. За нас не похлопочут и нас не спасут те, кому мы послужили по случаю. Они же не станут почтительно благодарить нас, ведь нет? Они не откроют перед нами двери своего пристанища.
Так дайте же нам погрузиться в язвы города, распространяясь там, где в дебрях бессмысленных и проигрышных судеб дешевые убийцы обнажают ножи за двадцатидолларовую бумажку, где неделями в сорной траве гниют трупы среди обуглившегося леса и куч битого кирпича.
Я изнывал от жажды.
Пышно разросшийся луноцвет, длинные, как деревья, дымовые трубы, - разве не здесь мое место? Веяние зла.
Скрип разбитых досок. Morthadie. Компания за зубчатой стеной. Я слышу, как кто-то шепчет мне в ухо:
- Ищешь, чем себя занять в ближайшее время?
Невозможно сказать лучше.
Глава 29
Я проснулся сразу. Солнце давно уже село. Мне было очень уютно в кровати тетушки Куин. Я даже сделал страннейшую вещь перед тем, как отойти ко сну. Вняв увещеваниям Жасмин по поводу моего восхитительного льняного костюма, я развесил всю свою одежду и надел длинную сорочку из фланели.
Откуда взялась эта безумная блажь? Я, который в бархате и кружеве укладывался среди грязи в гроб, оказался вдруг приверженцем столь обременительных удовольствий? Я убегал от солнца, закапываясь прямо в сырую землю. Как-то я устроился спать в склепе под церковным алтарем.
На столе сидел Джулиан. Он набил маленькую тонкую черную сигарету на своем золотом портсигаре и зажег ее. Его холодное тонкое лицо осветила вспышка. Аромат дыма.
- Ах, это что-то…
- Итак, ты высасываешь из меня все больше и больше энергии, понимаю, - сказал я. - Ты вытягиваешь ее из меня, даже когда я сплю?
- При свете дня ты мертвец, ледяной, как камень, - заметил он. - Тем не менее, последний час ты видел прелестный сон. Мне, пожалуй, понравился твой сон.
- Я знаю, что мне снилось. Что мне для тебя сделать, чтобы ты навсегда оставил меня в покое?
- Я думал, ты меня обожаешь. Неужели все это было шуткой?
- Итак, ты провалился, - сказал я. - Ты навел Мону на мысль переспать с Михаэлем, но рождение Морриган ее уничтожило. Откуда тебе было знать? И то же с Меррик Мэйфейр, которая стала одной из нас. Это не было твоей ошибкой. Ты просто доверил ее Таламаске. Будешь продолжать? Ты не можешь и дальше вмешиваться и совершать ошибки. Лешер мертв. Морриган мертва. Ты должен оставить их в покое, своих обожаемых Мэйфейров. Ты играешь в святого. Это не по-джентльменски.
- А ты оставишь их в покое? - спросил он. - О, я не о моем сокровище, не о Моне. Она потеряна. Я это признаю. Ты знаешь, что меня теперь беспокоит. - Его голос гудел от переполнявших его эмоций. - Не поставлена ли на карту судьба всего клана?
- О чем ты? - спросил я.
- Разве особа, благосклонности которой ты ищешь, не увеличила практически до неприличия благосостояние семьи? Не она ли освящает безграничное могущество Мэйфейров?
- А что говорят ангелы? - отозвался я. - Помолись святому Хуану Диего, пусть он даст ответ.
- Ответь мне, - настоял он.
- Какой мне дать ответ, чтобы он тебя устроил? - спросил я. - Иди к Танте Оскар, она знает кто ты. Или поищи в доме приходского священника, отца Кевина. Адресуй им свои вопросы. Но уходи от меня.
- Я тебя прошу! - сказал он.
Мы уставились друг на друга. Его самого удивили собственные слова. И я был удивлен.
- А что если я тебя попрошу, - сказал я, - не вмешиваться больше! Предоставить их собственной судьбе и совести?
- Тогда, может, заключим сделку? - спросил он.
Я отвернулся. Меня мучил озноб. Так, может, заключим сделку?
- Будь ты проклят!
Я поднялся, сорвал с себя сорочку и облачился в свою одежду. Слишком много пуговиц у костюма-тройки. Я затянул фиолетовый галстук. Причесал волосы. А еще мне предстояло обуться, а ботинки, конечно же, были за дверью.
Где-то тут был основной переключатель для света. Я нажал на него. Обернулся. Джулиана не было. Маленький столик стоял нетронутым. А вот дым остался. А с ним и аромат сигареты.
Я прошу тебя!
Надев ботинки, я вышел из дома через черный ход и быстро пошел по мокрой траве и по краю болота. Я знал, куда мне следует направиться. Это был город. Улицы деловой части.
Просто идти, идти и думать, без всякой цели, брести. Забыть о Крови. Кровь, забудь обо мне.
А из деловой части я направился в жилые кварталы, быстрее и быстрее, выбивая по тротуару дробь, пока на окраине он не замаячил передо мной - Медцентр Мэйфейров, поймавший в сеть огней затянутое тучами ночное небо.
Что я делал?
Этот Сад предназначался для пациентов, разве нет?
Безлюдный в это время ночи, пустыня с кустиками лигуструма и роз, пересеченная гравийными дорожками. Здесь можно бродить в полнейшей безопасности. Никакой надежды увидеть хоть кого-нибудь. Никакой надежды устроить небольшое озорство. Никакой надежды на…
Передо мной оказался Джулиан, перекрывший мне путь.
- Ах ты дьявол, - сказал я.
- Итак, что ты задумал? Что там творится в твоем хитроумном мозгу? - потребовал он. - Найти ее в полуночной лаборатории и снова предложить ей свою кровь? Предложить ей изучить ее под микроскопом, ты, ловкий дьявол? Любой дешевый повод сблизиться?
- Неужели ты никогда не поймешь? Ты не можешь помешать мне, приятель! Ступай в Свет. Твои проклятия выдают твою суть. А теперь получи мое проклятие!
Я рванул к нему - я закрыл глаза. Я увидел духа в себе, энергичного вампирического призрака, который влился в мою плоть, алкал мою кровь, поддерживающую во мне жизнь, дух, которого я сжимал обеими руками, потому что держал за горло.
И дух в нем, фантом, стремившийся принять образ человека, но не бывшего человеком, и я открыл рот, охватив его рот губами, как делал с Патси и впустил в него ветер, яростный ветер отторжения, не любви, а отречения, отрицания.
Изыди, ты, злая сущность, изыди, ты, извращенный, суетный дух, отправляйся туда, где твое место. Если я могу освободить тебя от Земли, я это сделаю.
Он запылал передо мной, во плоти, от ярости. Я изо всех сил ударил его, затряс, отбросил так далеко от себя, что вскоре потерял из виду, и он издал мучительный вопль, который, казалось, заполнил собой ночь.
Я был один… Я глазел на огромный фасад Медицинского Центра. Я развернулся и пошел прочь, а окружавшая меня ночь была простой, теплой и шумной.
Весь путь до деловой части я проделал пешком.
Я пел самому себе короткую песню:
- Весь мир перед тобой. До скончания времен. У тебя есть все, что ты только можешь пожелать. С тобой Мона и Квинн. И так много во Крови тех, кто любит тебя. И теперь все и в самом деле закончено, так ступай же своей дорогой…
- Да, тебе следует идти своей дорогой и вернуться к тем, кому ты не сможешь навредить.
Глава 30
Я вернулся на ферму Блэквуд за час до рассвета, ослабшая душа бесплодных блужданий, и направился в спальню. Кухонный комитет, как называл их Квинн, уже организовал кофе, и было поставлено подниматься тесто.
Я пропустил отъезд Томми. Он оставил мне записку - очень милую и довольно необычную - благодарил меня за то, что я помог духу Патси отправиться в Свет.
Ах, да, я тут же уселся за полюбившийся духами стол, и, выдвинув центральный ящик, в котором, как я знал, после того, как пропал ключ, находилась почтовая бумага фермы Блэквуд, написал письмецо Томми, в котором поведал ему о том, что, как мне видится, он станет выдающейся личностью, свершающей великие дела, и все будут им гордиться.
"Избегай заурядной жизни", - написал я. - "Стремись к прекрасному и великому. Я верю, что этого ждет от тебя ферма Блэквуд".
Жасмин, уже полностью одетая в этот час, с белым передником на синем костюме и шелковой блузке, пришла в восторг от моего почерка. И где это я научился всем этим причудливым узорам и завитушкам, да так быстро вырисовывать их пером?
Почему я так устал, что мне было трудно ответить? Устал, как в ту ночь, когда нашла покой Патси? Действительно ли к добру ушел Джулиан?
Она взяла письмецо, завернула в конверт и заявила, что отправит его с первой же посылкой со всякой стряпней, которую они уже готовят для Томми.
- Ты знаешь, Квинн и Мона будут отсутствовать неделю, - сказала она. - Ты и Нэш - единственные в этом огромном доме, а вы едва притрагиваетесь к тому, что мы готовим, вам так сложно угодить, а если и ты уйдешь, то останется только Нэш, и я выплачу все глаза.
- Что? - спросил я. - Куда отправились Мона и Квинн?
- Кто я, чтобы знать? - спросила она, сопровождая слова преувеличенно недоуменным жестом. - Они даже не попрощались. Это некий джентльмен пришел сюда и сказал, что они ненадолго отлучатся. И это был самый странный человек, которого мне доводилось видеть, кожа такая белая, что напоминает маску. Волосы черные, как смоль и спускаются до плеч, и страннейшая улыбка. Я чуть не испугалась. Проверь в комнате тетушки Куин, когда пойдешь спать. На столе он оставил для тебя записку.
- Этого мужчину зовут Хайман. Он славный малый. Я знаю, куда они отправились, - вздохнул я. - Ты позволяешь мне оставаться в комнате тетушке Куин, пока их нет?
- О, прикуси язык, - сказала она. - Это твое место. Думаешь, я в восторге, что Мисс Мона потрошит шкафы тетушки Куин, рядясь, как царица Савская, только и делая, что разбрасывая по полу лисьи меха и туфли с горным хрусталем? Нисколечко. Ничего, я все приведу в порядок, а ты - отправляйся в постель.
В коридор мы вышли вместе. Я вошел в комнату, мягко освещенную только настольными лампами, и стоял там какое-то время, просто вдыхая духи и удивляясь, как долго я могу продолжать этот спектакль.
Кровать уже была приготовлена для меня. И разложена свежая ночная сорочка из фланели, и, вне всякого сомнения, как они любят говорить на ферме Блэквуд, на маленьком столике меня ждало послание.
Я сел, разорвал пергаментный конверт и обнаружил письмо, напечатанное изящным курсивом.
"Мой дорогой бунтовщик,