Моррис немедленно перестал петь и начал умолять сделать привал. Он проявлял нездоровый интерес к мужским туалетам: когда он залезал обратно в машину после остановки на заправке, от каучуковых подметок его ботинок несло мочой и цветочным дезинфицирующим средством. Он любил слоняться вокруг припаркованных машин, откручивать колпаки с колес и катить их, как обручи, между ног возвращающихся автовладельцев. Он складывался пополам от смеха, когда его жертвы замирали, разинув рот, при виде металлических дисков, самовольно меняющих траекторию и с лязгом падающих в кучу одноразовой посуды у мусорных баков. Иногда он заходил в магазин и бросал на пол газеты или швырял порножурналы в корзинки респектабельных папаш, стоящих с отпрысками в очереди за гигантскими пачками чипсов. Он запускал лапу в развесные сладости и набивал ими пасть. Он хватал с полок с припасами в дорогу клетчатые коробки песочного печенья с шоколадной крошкой или традиционную дорожную помадку; потом жевал, плевался и орал, что это бабская хавка, и шел на парковку для грузовиков, где настоящие мужики хлебали крепкий чай. Он неизменно надеялся встретить кого-нибудь из знакомых, Айткенсайда, или Боба Фокса, или даже гребаного Макартура. "Хотя, если я увижу Макартура, - говорил он, - проклятый жулик пожалеет, что родился на свет, я зайду с той стороны, на которую он крив, и откручу ему башку". Он сновал среди грузовиков, запрыгивал на бамперы, чтобы отломать дворники; через просветы в фестончатых шторах подглядывал в номера, где татуированные водители храпели на подушках в цветочек и руки теребили одинокие мошонки. Ах ты, бедная малютка, глумился Моррис, и иногда мужчина стряхивал дремоту, рывком садился, и на секунду ему казалось, что он видел в окне желтое лицо с растянутыми в ухмылке губами, обнажающими желтые клыки, как у обезьяны за стеклом в зоопарке. Мне снился сон, говорил себе мужчина, мне снился сон, с чего бы это?
Истина заключалась в том, что он отчаянно нуждался в друге; разве это жизнь, отсиживаться в бабском царстве, где только и делают, что кудахчут да сочиняют рекламные листовки. "О, что бы нам такое нарисовать, - передразнил он, - цветочек, может быть, да, цветочек, розочку, еще неплохо бы голубя мира, как насчет голубя мира с розочкой во рту? - Потом вступает высокий невыразительный голос Колетт: - Клюв, Элисон, у птиц не рот, а клюв. - Снова Элисон: - Нет, клюв мне не нравится, лучше носик, должен у голубей быть носик? - И ворчание Колетт: - Может, ты и права". "Должен у голубей быть носик? - верещал он со спинки дивана. - Еще как должен, да мне весь этот сраный мир должен, я все знаю о долгах, Айткенсайд должен мне пони, чертов Билл Древкокач мне должен, я покажу ему Лебедя, блин, из Эйвона, я поставил за него два шиллинга в Донкастере чисто из вежливости, давай, говорит он, давай разделим выигрыш, Моррис, говорит он, если она придет первой, и она пришла, блин, первой, она летела, как будто за ней черти по пятам гнались, она сдохла через два часа в своем фургоне, ну и что, мне-то какое дело, где моя пятерка? А он и объясняет, ох, Моррис, проблема в том, что я мертв, проблема в том, что распорядитель скачек устроил расследование, проблема в том, что мой карман протерся до дыр, проблема в том, что монета, должно быть, выпала из кармана моих панталон и чертов Кид зацапал ее, а я говорю, ну так беги за Кидом и переломай ему ноги, или я сам переломаю, а он говорит, проблема в том, что он тоже мертв и ног у него нет, а я говорю, Уильям, старина, кончай выпендриваться, переломай ему то, что от них осталось".
Когда он думал о долгах, в которые влез сам, о нанесенных увечьях и о том, что по праву принадлежит ему, то, взволнованный, бежал за Элисон - своей хозяйкой, своей госпожой. Эл, как правило, была на кухне, делала бутерброды. Он жаждал переложить на нее груз несправедливости, но она говорила ему, убирайся, Моррис, не трогай своими грязными лапами мой обезжиренный чеддер. Ему нужна была мужская жизнь, мужская компания, и он таскался по грузовым парковкам, размахивая руками, жестикулируя, стараясь отыскать своих приятелей, делая тайные знаки, как мужчина мужчине, мол, пора устроить перекур и почесать языком, я одинок, мне нужна компания, но это не значит, что я из таких. Чертов Древкокач был из таких, если хочешь знать, говорил он Элисон, а она отмахивалась, мол, кто? Ну, этот в панталонах, отвечал он. Да ладно, я не вчера родился, если кто так выставляет ляжки напоказ, он точно голубой. Да кто же, повторяла она, подбирая кусочек сыра пальцем, и он отвечал, да Древкокач же, он чертовски знаменит, ты наверняка о нем слышала, у него до хрена денег, он прогремел на весь свет, а что досталось мне? Он даже не вернул мою ставку. Зажал мои два шиллинга.
Так что он крутился между столиков в закусочной для дальнобойщиков, приговаривая: "Извиняй, парень, извиняй, парень, - он ведь не хотел показаться невежливым, - ты не видел тут Айткенсайда? Он водит грузовик в сорок две тонны, а на спине у него вытатуирована восточная плясунья, обзавелся ей в Египте, служил на заморской базе, наш Айткенсайд. А на бедре у него русалка, но ты не думай, я его бедра не видел, я не из таких, пойми меня правильно". Но как бы он ни пытался привлечь их внимание, сколько бы ни заглядывал им в лица, сколько бы ни встревал между ними и их обильными завтраками, они неизменно игнорировали его, третировали его, пихали его локтями и впадали в глухую несознанку. И безутешный Моррис брел наружу, на свежий воздух, пожирая украденную сосиску, и это они называют сосиской, это не сосиска, а говно американское, где это видано - сосиска без кожуры? И скользил средь цистерн и грузовиков на своих каучуковых подошвах, выкрикивая: "Айткенсайд, Макартур, вы здесь, ребята?"
По правде говоря, он собирался хорошенько избить их, после чего можно было пойти на мировую. Они ведь тоже были мертвы, но, по-видимому, жарились в аду на разных сковородках. А на грузовых парковках мертвых они пока не сталкивались. Он чесал подбородок, обдумывая свои грехи. Потом пробирался между машин, карабкался, отстегивал брезент, сдергивал мятую ткань, чтобы взглянуть на груз. Как-то раз глаза посмотрели на него, и эти глаза были живыми. Другой раз глаза посмотрели на него, и эти глаза были мертвыми, закатившимися и твердыми, как желтые мраморные шарики. Когда он видел глаза, то поспешно цеплял брезент на место. Если только трос не вырывался у него из рук. Такое случалось.
А эти глупые шлюшки, которые сейчас прихорашивались в женском туалете, он думал о них с презрением: ах, Колетт, не хочешь ли огурчик на тост? Ты у меня получишь огурчик, детка, мысленно обещал он. Но если он слишком долго болтался среди мужчин, если ему приходило в голову, что бабы могут уехать без него, сердце его угрожало вырваться из иссохшей груди: подождите меня! И он стремглав мчался обратно, насколько вообще мог мчаться, его ноги были переломаны в нескольких местах и плохо срослись, так вот, он мчался назад, со свистом ввинчивался - чертов центральный замок! - в воздухозаборник и плюхался на заднее сиденье, сопя, задыхаясь, сбрасывал ботинки, а Колетт - эта доска - жаловалась на запах. Он осторожно заползал и в его собственные ноздри: бензин, лук и потные мертвые ноги.
Если же его госпожи не успевали вернуться из туалета, он не сидел в одиночестве и не ждал их. Он проникал в другие машины, отвязывал детские сиденья, откручивал головы плюшевым зверушкам, висевшим на задних окнах, раскручивал плюшевые кости. Но когда новые шалости уже не шли на ум, он просто садился на землю, один, под колеса. Он жевал губу и тихо напевал себе под нос:
У Гитлера яйцо одно,
У Гитлера яйцо одно,
Ему мамаша откусила,
У Кэпстика нет и того.
Хозяйка не любит, когда я пою это, бормотал он. Наверное, она не любит, когда ей напоминают. Думая о старых добрых деньках в Олдершоте, он засопел. Конечно, она не любит, когда ей напоминают, конечно, она не любит. Он поднял взгляд. Женщины приближались, хозяйка катилась к нему, ее подруга подпрыгивала, трещала как сорока и крутила ключи от машины. Аккурат вовремя он скользнул на заднее сиденье.
Он устроился поудобнее. Спина Элисон окаменела, ноздри Колетт раздулись. Моррис беззвучно засмеялся: она думает, что не видит меня, но настанет время, и она увидит, она думает, что не слышит меня, но она услышит, она не знает, от меня ли это воняет, но ей не нравится думать, будто воняет от нее. Моррис приподнялся и испустил залп мощного капустного духа. Колетт повернула под знак съезда. Над придорожным мотелем болтался приспущенный флаг.
На развязке 23 перед ними втиснулся грузовик со снопами соломы. Сухие пучки летели им навстречу, по пустой серой дороге, назад, к югу. Утро затягивало облаками, небо мерцало холодом. Солнце, ухмыляясь, спряталось за тучу. Когда они свернули с М1 на А52, колокола возвестили окончание минуты молчания. В пригородах Ноттингема шторы были задернуты.
- Мило, - сказала Элисон. - Так уважительно. Так старомодно.
- Не будь дурой, - отозвалась Колетт. - Просто солнце мешает смотреть телик.
Они въехали на гостиничную парковку, и Колетт выпрыгнула из машины. На ее место скользнул призрак женщины. Она была маленькой, старой и бедной и, казалось, крайне удивилась, обнаружив себя за рулем автомобиля. Бабулька тыкала в приборную панель и повторяла, ух ты, это что-то новенькое, вы ими торгуете, мисс? Простите, простите, сказала она, вы знаете Морин Харрисон? Я всего лишь ищу Морин Харрисон.
Нет, добродушно отозвалась Эл, но непременно сообщу вам, если наткнусь на нее.
Дело в том, что Морин Харрисон была моей подругой, принялась объяснять маленькая женщина, дружба навек, знаете ли. Жалобная нотка прорезалась в ее голосе, бледная и ностальгическая, точно лунный свет в тумане. Морин Харрисон была моей подругой, понимаете, и я ищу ее уже тридцать лет. Простите, простите, мисс, вы не видели Морин Харрисон?
Эл вылезла на улицу.
- Это машина Мэнди, она тоже рано. - Эл огляделась. - А та - Мерлина. Похоже, Мерлен через "е" тоже здесь, боже мой, я вижу, его старый драндулет попал в очередную переделку. - Она кивнула в сторону блестящего новенького минивэна. - А на этом приехали белые колдуньи из Эгхэма.
Колетт достала вещи из багажника. Элисон нахмурилась.
- Я давно собиралась сказать. Давай-ка пройдемся по магазинам, если ты не против. Мне не кажется, что твоя спортивная сумка производит должное впечатление.
- Это дизайнерская вещь! - заорала Колетт. - Спортивная сумка? Да я с ней всю Европу облетела. Бизнес-классом.
- Дизайнерская? А вид такой, как будто ты ее на рынке покупала.
Пререкаясь, они отметились у портье. Номер оказался обычной коробкой на третьем этаже с видом на зеленые мусорные баки у черного хода. Моррис прошелся по комнате, обживаясь, безнаказанно засовывая пальцы в розетки. Из-за стены доносился ритмичный стук, Элисон сказала:
- Это, наверное, Ворон, практикует свою кельтскую сексуальную магию.
- А что с миссис Этчеллс, ее в итоге кто-нибудь подбросил?
- Сильвана отправилась за ней. Но она попросила, чтобы ее высадили в какой-то семейной гостинице в Бистоне.
- Деньжат не хватает, а? Ну-ну. Старая врунья.
- О, думаю, дела у нее в порядке, она много гадает по почте. Некоторые клиенты ходят к ней годами. Нет, она просто утверждает, что крупные отели слишком безликие, ей нравятся семейные дома. Ты же знаешь ее. Она гадает по чайным листьям и оставляет свою рекламку. Подкатывает к хозяйке. Иногда с нее даже не берут денег за постой.
Колетт вытащила пачку новых листовок Эл из коробки. Они выбрали бледно-лиловый цвет и текст, который гласил, что Элисон - "один из самых прославленных медиумов современной Британии". Эл из скромности возражала, но Колетт парировала, а что, по-твоему, я должна написать? "Элисон Харт, слегка известная в окрестностях А4"?
Расписание было следующим: обычная ярмарка сегодня вечером, в субботу, а завтра - грандиозное представление, избранные получат по сорок минут на сцене, в то время как остальные смогут принимать клиентов в боковых комнатах.
Место действия - старая начальная школа, следы насилия еще виднелись на обшарпанных кирпичных стенах. Шагнув за порог, Эл вздрогнула. Она сказала:
- Как ты знаешь, мои школьные годы счастливыми не назовешь.
Она растянула губы в улыбке и вприпрыжку поскакала между столами, сияя направо и налево при виде коллег на рабочих местах.
- Привет, Энджел. Привет, Кара, как дела? Это Колетт, мой новый помощник и партнер.
Кара, которая раскладывала Палочки скандинавской мудрости, подняла жизнерадостное личико.
- Привет, Элисон. Смотрю, ты ни на фунт не похудела.
Пошатываясь, вошла миссис Этчеллс с коробкой барахла в руках:
- Ох, ну и поездка! Что за день после прошлой ночи!
- У вас молодой любовник, миссис Этчеллс? - Кара подмигнула Эл.
- Я, знаешь ли, всю ночь провела с принцессой. Сильвана, дорогая, помоги мне оформить стол.
Сильвана, выгнув нарисованные карандашом брови и зашипев сквозь зубы, бросила пакеты и встряхнула алое покрывало миссис Этчеллс. В воздухе уже стоял запах масляных ламп.
- Лично я, - сказала она, - и словечка не услышала от Ди. Но миссис Этчеллс утверждает, будто была с ней и говорила о радостях материнства.
- Могу представить, - отозвалась Мэнди.
- Так это твоя помощница, Элисон? - Сильвана осмотрела Колетт, а затем - Элисон, оскорбительно медленно, как будто ей пришлось делать это по частям. Они злятся, подумала Эл, они думают, раз я завела Колетт, значит, я гребу деньги лопатой.
- Вроде да. Наверное, - произнесла она. - Мастерица на все руки, секретарь, бухгалтер, водитель, такие дела. На дороге одиноко.
- О да, одиноко, - согласилась Сильвана. - Кстати, если тебе не хватает компании на шоссе, могла бы заехать в Олдершот и забрать свою бабулю, а не вешать ее на меня. Это твоя новая реклама? - Она взяла листовку и поднесла ее к самому носу: медиумы не носят очков. - Мм,- промычала она. - Это ваша работа, Колетт? Очень неплохо.
- Я собираюсь сделать сайт Элисон в Интернете, - сообщила Колетт.
Сильвана бросила листовку на столик миссис Этчеллс и принялась водить руками вокруг Колетт, чтобы прощупать ее ауру.
- О боже, - сказала она и ушла.
Семь часов. По расписанию закрытие в восемь, но нынче повезет, если удастся смыться в половине девятого; уборщица уже ошивается поблизости, таскает пылесос взад-вперед по коридору. Но что же делать с клиентами - выставить, заморенных и зареванных, на улицу? Почти все они сегодня говорили о Ди; многие не выдерживали и рыдали, положив локти на стол, распихав талисманы пикси и крошечные медные кимвалы, чтобы выплакаться с комфортом. Она была совсем как я, она была мне как подруга. Да, да, да, соглашалась Эл, как и она, вы обречены на страдание, о да, да, да, я обречена. Вы любите развлечения, о да, я всегда любила танцевать. Я думаю о двух ее сыновьях, у меня тоже было бы два сына, если бы второй не уродился девочкой. Диана, как и я, была Рак по гороскопу, я родилась под знаком Рака, это значит, что мы в панцире, но внутри - мягкие, наверное, потому ее так и прозвали, а? Я никогда об этом не думала, призналась Эл, но вы, вполне возможно, правы. Я думаю, ее сделали козлом отпущения. Она явилась мне прошлой ночью во сне в виде птички.
В их горе было что-то прожорливое, что-то злорадное. Эл не мешала им рыдать, соглашалась с ними, скармливала им их собственные слова и иногда повторяла "ну-ну"; ее взгляд блуждал по залу в поисках заговорщиков. Колетт бродила среди столиков и прислушивалась. Я должна попросить ее не делать этого, подумала Эл, по крайней мере, не так явно. Враждебность так и тянется за ней хвостом; лишь бы они не возненавидели меня, молилась Эл.
Дело в том, что среди экстрасенсов принято отсылать клиентов друг к другу, работать группками, делиться обязанностями, сильными и слабыми сторонами: увы, дорогая, сама я не медиум, но видите Еву вон там, в углу, помашите ей ручкой и скажите, что вы от меня. Они передают друг другу записки, от столика к столику - отборные лакомства, интимные подробности, чтобы производить впечатление на клиентов. И если по какой-то причине ты выпал из этого круга, тебя могут перестать рекомендовать, тебя могут выжить. Когда коллеги отворачиваются от тебя, дело дрянь.
- Да, да, да, - вздохнула она, поглаживая пятнистые ладони, которые только что читала. - Что ни делается, все к лучшему. И я уверена, что юный Гарри с возрастом станет больше походить на отца. - Женщина выписала ей чек за три услуги: хиромантию, хрустальный шар и общее ясновидение. Когда она отрывала его, последняя жирная слеза выкатилась из ее глаза и плюхнулась прямо на идентификационный код банка.
Женщина отошла, и другая клиентка на секунду задержалась у ее стола:
- Вы знакомы с ведической хиромантией или только с обычной?
- Боюсь, только с обычной, - призналась Элисон. Женщина фыркнула и пошла прочь. - Можете поговорить с Сильваной… - начала было Элисон, но осеклась.
В конце концов, Сильвана - обманщица; ее мать держала газетный ларек в Фарнборо, что довольно странно для человека, утверждающего, что его цыганские корни теряются во мгле оккультных традиций. Иногда клиенты спрашивали: "В чем разница между яснослышанием и чтением ауры, между тем-то и тем-то?" И Элисон отвечала: "В общем-то, никакой, дорогая, неважно, какой инструмент вы изберете, дело не в методе и не в технике, дело в том, насколько вы чувствительны к высшим сферам". Но чего ей на самом деле хотелось, так это перегнуться через стол и заявить, а вы знаете, в чем разница между ними и мной? Большинство из них ничего не умеют, а я - умею. И разница проявляется, говорит она себе, не только в результатах, но и в отношении, в поведении, в какой-то изначальной серьезности. Карты Таро, еще никому не послужившие сегодня, лежали у ее правой руки, горели сквозь алый шелк: Жрица, Влюбленные, Шут. Она никогда не касалась их грязными руками, никогда не открывала, не открыв прежде сердце; в то время как Сильвана устраивала перекуры между клиентами, а Мерлин и Мерлен посылали за чизбургерами, едва случалось затишье. Не стоит курить и жрать перед клиентами, дышать на них дымом поверх хрустальных шаров. Вот чему она должна научить Колетт - небрежный подход не годится, нельзя запихивать все в нейлоновую сумку, нельзя заворачивать розовый кварц в трусы. Нельзя носить инструменты в коробке из-под дюжины бутылок чистящего средства для туалета, нельзя убираться после ярмарки, запихивая все в пакет из супермаркета. И надо следить за лицом, за его выражением, каждый миг бодрствования. Она иногда замечала неосторожную гримасу на лице коллеги, после того как уходящий клиент уже повернулся прочь, - смесь глубокой усталости и скуки, маска профессиональной живости блекла, и из-под нее выплывали привычные алчные черты. Она давным-давно сказала себе, что клиентам не понравилась бы такая гримаса, и посему изобрела улыбку, сочувственную и задумчивую, которую намертво прибивала к лицу между чтениями; она и сейчас была на месте, эта улыбка.