- Нечего говорить о том, граф. Я вас завез сюда, да и Келуман бы обиделся. - Заметив искру недоумения в темных глазах, он пояснил: - Как бы он понял, что с ним обойдутся по чести?
- Да, - кивнул Ракоци. - От незнакомца всегда ждешь подвоха.
- Истинно так. - Анастасий перекрестился. - Но теперь все, к общему удовольствию, кончено. Вы оба получили лошадок, а Келуман неплохой барыш. - Глаза его против воли блеснули. Он вспомнил об огромном берилле в руках безумного государя и сам подивился силе алчности, ворохнувшейся в нем.
- Иначе в вашем присутствии и быть не могло, - заметил Ракоци, наблюдая, как Келуман подвязывает к одной веревке отобранных лошадей. Лавелл уже держал в руках длинный повод. Степные кобылки его пританцовывали и заигрывали друг с другом, чтобы согреться.
Случай был слишком благоприятным, чтобы им не воспользоваться, и Анастасий предложил:
- Едем ко мне. Подкрепимся малиновкой и пирожками с капустой и мясом.
Ракоци, уже севший в седло, придержал коленями Фурию, потом взял повод у Келумана и обернулся к Шуйскому.
- Ваше радушие, князь, не имеет границ, однако мне не хотелось бы вновь утруждать вас. Да и с лошадьми еще много хлопот. Надо завести их в конюшню, накормить теплой кашей. - Он вежливо улыбнулся. - Как-нибудь в другой раз.
- Вот-вот, - подхватил Лавелл, полязгивая зубами. - О бедных животных следует позаботиться, и как можно скорее. Как, впрочем, и обо мне. - Последнее вырвалось у него с такой деланной бесшабашностью, что Ракоци насторожился.
- С вами все в порядке? - обеспокоенно спросил он.
- Да, просто я немного продрог, - ответил англичанин.
- В таком случае будет лучше, если вы заночуете у меня. Я дам вам снадобье и прикажу согреть ванну. - Ракоци повернулся к боярину. - Сожалею, что не можем ответить согласием на ваше любезное приглашение, князь.
Он поклонился, поднял в знак расставания руку и пустил свою вороную к южному въезду в Москву. Лавелл со своими лошадками потащился за ним, искренне недоумевая, как это его угораздило сделать покупку, о какой еще утром он даже не помышлял.
Наблюдая, как они удаляются, Анастасий боролся с искушением пустить свою лошадь в карьер и, обогнав маленький караван, повелеть стражникам не пускать иноземцев в столицу. Мысль сама по себе была очень приятной, но, прознай о ней царь Иван, голова Анастасия уже торчала бы на колу над московской базарной площадью, а его двоюродный смеялся бы, наблюдая, как вороны склевывают с черепа плоть.
- В чем дело, Неммин? - спросил Ракоци, когда все лошади были заведены в застланные свежей соломой стойла. - Ну, говори же.
Старому ливонцу понадобилось какое-то время, чтобы составить ответ.
- Я не хочу ни во что вмешиваться. Вы здесь хозяин.
- А ты здесь конюх, - возразил Ракоци. - Что тебя беспокоит?
Конюх упорно прятал глаза, потом повернулся к стойлам.
- Эти лошади, - пробурчал он наконец. - Вы их испортите.
Ракоци облегченно и в то же время устало вздохнул, понимая, что ливонец заводит старую песню.
- Чем же я их испорчу? - спросил с иронией он. - Зерновой кашей и снадобьем от вздутия брюха?
- Они от этого только слабеют, - пробормотал Неммин. - У них недостанет сил ходить под седлом.
- Чепуха, - сказал Ракоци. - Пусть я чужак здесь и барин, но все же понимаю кое-что в лошадях. Я прибыл сюда не пешком и не на колесах, я пересек в седле Венгрию, Богемию, Польшу. - А также Китай, Индию и Египет, мог бы добавить он.
Неммин мрачно кивнул.
- И пусть Господь на вас не осердится за то, что лошади весь день не биты. - Он сокрушенно помотал головой. - Они распустятся без кнута. Позабудут науку и перестанут слушаться вас.
Ракоци стиснул зубы.
- Вот что, Неммин, - произнес с твердостью он. - Я ведь и впрямь здесь хозяин. И повторяю тебе еще раз: спрячь подальше свой кнут. Я не желаю, чтобы моих лошадей запугивали. Не желаю, чтобы их били. Они, как и мы, Господни создания, их следует уважать.
- Да ну? - Неммин сплюнул в сердцах и оградил себя жестом от сглаза. - Над вами станут смеяться, если узнают о том, что тут творится. - Он яростно пнул сапогом клок соломы и пошел прочь, прибавив: - А после решат, что вы колдун.
- А кто об этом расскажет, если не я и не ты? - поинтересовался Ракоци.
Неммин остановился.
- Я-то не скажу никому. Я не накличу позора на дом, в котором служу, хотя и вижу в нем много неладного.
Прислушиваясь к удаляющемуся подшаркиванию сапог, Ракоци сознавал, что конюх легко может изменить своему слову. Все шепотки за его спиной так и останутся шепотками, пока царь Иван к нему благосклонен, но, как только монарх от него отвернется, они сольются в единый - немолчный и обвиняющий - вопль. Он в последний раз оглядел коней и пошел к боковой двери конюшни, за которой его уже ожидали.
- Англичанин принял ванну и уже одевается, - сообщил ему Роджер.
- Прекрасно, - кивнул Ракоци. - Мы найдем, чем его угостить?
- Все улажено, - сказал Роджер. - А для вас приготовлен кунтуш. Вы ведь наверняка захотите с ним посидеть.
Ракоци помолчал, потом поглядел на слугу.
- Ты думаешь, это не очень… благоразумно?
Ответ был уклончив:
- Нет, раз уж он дружил с мадам Клеменс.
- Ладно, - сказал Ракоци. - Одним слухом больше. Я поднимусь переодеться. Принеси мне кунтуш.
* * *
Указ царя Ивана, составленный на русском, греческом и польском языках.
"В день светлого Рождества, когда мы вознаграждаем за усердие наших слуг, я, Иван Четвертый, прозванный Грозным, единовластный господин и царь всея Руси, желаю выразить благодарность иноземному алхимику Ференцу Ракоци, посланнику Стефана Батория, польского короля.
Да будет всем ведомо, что милость моя будет пролита на упомянутого иноземца за его многотрудные, угодные мне деяния, и да не посмеет никто пустозвонить, что имеется какая-либо иная причина тому.
Моим повелением Ференцу Ракоци, иноземному графу, на 27-й день января, в праздник Святого Иоанна Златоуста, надлежит обвенчаться в Успенском соборе с дворянкой Ксенией Евгеньевной Кошкиной, сродницей великого князя Анастасия Сергеевича Шуйского.
Венчание должно отметить пиршеством на тысячу персон мужского пола с позволением тысяче женщин отобедать за занавесками рядом.
Весть об этом событии будет доведена до Стефана Батория Польского, как только оттают и просохнут дороги.
Такова моя воля и воля небесная.
Иван IV, царь".
Часть II
Ксения Евгеньевна Кошкина
Новобрачная
Письмо отца Казимира Погнера к Ференцу Ракоци, графу Сен-Жермену.
"О вероломный предатель! Неужели же ты, пренебрегши предупреждением, посланным тебе мною в надежде пробудить твою совесть, и впрямь стремишься окончательно опозорить как себя самого, так и того, кто послал тебя в эти края, решившись на брак с русской дворянкой, который якобы против твоей воли устраивает сам государь? На что ты надеешься, вступая в этот союз? На обещание царя оставить тебя в воле Стефана Батория, твоего соотечественника и короля? Подумай, как ты сможешь в будущем отстаивать его интересы, если во всем покоряешься Ивану сейчас?
Твои уверения в том, что происходящее от тебя не зависит, звучат откровенно фальшиво. Я располагаю вполне надежными сведениями, что ты сам добивался этого брака, чтобы упрочить свое положение при московском дворе и обрести тут права на какой-либо земельный надел в качестве компенсации за то, что отобрано у тебя турками. Вот резон твоих действий, достойный не только человеческого презрения, но также церковного осуждения, ибо ради корысти ты готов стать на путь вероотступничества, собираясь связать свою жизнь с женщиной, исповедующей православие. Так знай же, ты не оставляешь мне выбора. Если венчание состоится, я буду вынужден отлучить тебя от Истинной Церкви, а посему не могу далее считаться с тобой как с заслуживающим доверия сотрудником нашей миссии, даже если мы с огромной натяжкой допустим, что ранее ты был таковым.
Меня, увы, также удручает и другое обстоятельство: я, как священник, обязан сообщить тебе, что твоя невеста отнюдь не невинна. Впрочем, скорее всего, ты знаешь об этом и сам. То, что тебе якобы ничего, кроме имени, о ней не известно, грубая и неприкрытая ложь. Думаю, что между тобой и родичами опороченной и отвергаемой всеми женщины заключена грязная сделка, ибо ни одну добропорядочную русскую девушку за тебя бы не отдали. Полагаю, не отдали бы и эту, стыдясь ее прошлого, но, похоже, ты сумел улестить свою будущую родню. Чем же, скажи? Уж не очередным ли алмазом из казны Папы Римского? Все твои действия на Московии подтверждают, что это именно так.
Как только просохнут дороги и графу Зари вручат подорожную, я отошлю сообщения о твоем поведении Стефану Баторию и его святейшеству папе Григорию, чтобы они указали мне способ исправить последствия твоих нечестивых деяний.
Казимир Погнер, орден иезуитов.
9 января по новому календарю в 1584 лето Господне".
ГЛАВА 1
С неделю над Москвой бушевали метели, но в день свадьбы заяснило прямо с утра, однако сверкающий солнечный свет принес с собой жгучий холод. Студеный ветер, разбиваясь о плотные стены московских домов, ярился и, взметаясь над крышами, мгновенно уносил дымы тысяч труб в небо. Крестьяне, отряженные на расчистку снега в Кремле, кутались в овчинные шубы и сами выглядели как сугробы, которые им предстояло убрать.
В Успенском соборе усердно трудились священники и монахи, готовя храм к обряду венчания. Колонны увили еловым лапником, им же застлали пол; терпкий смоляной дух мешался с запахом ладана.
Царь, распростершись перед иконой Владимирской Богоматери, то неустанно молился, то, гневаясь, упрекал Богородицу в нежелании снизойти к его просьбам. Скопец Ярослав терся неподалеку, явно встревоженный состоянием своего подопечного. Время от времени он крестился на образа и что-то шептал.
Перед началом второй заутрени к нему приблизился отец Симеон.
- Нужно бы увести его, - сказал он, движением клочковатых бровей указывая на государя. - Иначе мы тут ничего не успеем.
- Разумеется, отче, - кивнул Ярослав.
Отец Симеон осенил себя крестным знамением, наблюдая, как Ивана уводят из храма.
- Смилуйся над ним, Боже, - промолвил он с чувством и поспешил к алтарю.
Выйдя на свет, Иван вскинул руки к глазам, ослепленный искрящимся снегом.
- Господь привечает меня, - сказал он Ярославу. - Он послал своих ангелов мне в защиту.
- Да, батюшка, - отозвался скопец, знаком веля стражникам вести царя к Благовещенскому собору.
Тем же часом в хоромы Василия Шуйского входил его двоюродный брат Анастасий, сопровождаемый Галиной Александровной Кошкиной и ее дочерью Ксенией.
Обе женщины в пояс поклонились хозяину. Тот небрежно махнул им рукой.
- Худа, бледна, - проворчал он, глядя на Ксению. - Ладно, с худобой ничего не поделаешь, а лицо женки как-нибудь подрумянят. - Князь ткнул пальцем в шкатулку, стоявшую на столе. - Твой жених, как и должно, прислал тебе подношение. Ожерелье из белых камней. - Последнее было сказано с легкой заминкой, ибо редкостные молочно-белые самоцветы не совсем отвечали сложившейся ситуации. На Руси женщинам, и в особенности невестам, обыкновенно дарили одни жемчуга. - Он инородец и обычаев наших не разбирает, а посему ты наденешь дарованное.
- Раз надо, надену. - Ксения вздернула подбородок и стиснула кулаки. Острые ногти впились ей в ладони.
Галина, заметив в глазах дочери вызов, попыталась сгладить неловкость:
- Она слишком переживает, Василий, ты уж не обессудь.
- Вовсе нет, просто я не хочу идти замуж, - сказала Ксения ровно.
- Думай, дуреха, что говоришь, - одернул ее Анастасий. - Замужество - счастие для тебя, оно покроет твое бесчестье. Вместо того чтобы упрямиться, пала бы на колени и возблагодарила Пречистую Деву.
- Если бы Пречистая Дева хотела оградить меня от бесчестья, она сделала бы что-нибудь еще лет двенадцать назад, - возразила с горечью Ксения. Ее большие глаза цвета меда предательски заблестели, но она раздраженно нахмурилась и смахнула слезы рукой. - Не беспокойтесь, я покорюсь вашей воле. И буду молчать.
Галина прижала руку к губам, понимая, что творится в душе дочери. Она сама была в свое время красавицей, и лишь войдя в возраст, избавилась от мужских посягательств, да и то…
- И правильно, и молчи, - одобрил Василий. - Поступай только так, как велит тебе мать. Чти память отца, да простит Господь и его, и твое прегрешение, иначе всей нашей семье позора не избежать. А ты тогда пойдешь по миру, отторгнутая всем нашим родом. Это ужасный удел.
Ксения, еще не обряженная в роскошный, белый с золотом, свадебный сарафан, пошитый для нее по велению Анастасия, пристально посмотрела на родича.
- Но… если муж мой меня о чем-нибудь спросит, что мне ему сказать?
- Придумаешь что-нибудь, - пропела Галина. - Вот погоди, я тебя научу. Ведь все вопросы пойдут от чистых простынок, а мне ведомы способы их замарать.
- Замолчите, бесстыдницы! - прикрикнул Василий.
Галина тут же притихла и поклонилась Василию с Анастасием, толкая в бок дочь.
- Благодари, глупая, своих сродников за заботу. Что бы мы с тобой делали, если бы не они?
- Ну, я тут ни при чем, - отмахнулся Василий. - К царю ходил Анастасий, а я лишь его поддержал. - Он снова критически оглядел Ксению. - Побольше румян - и получится девица хоть куда. - Князь улыбнулся, но ответной улыбки не получил, ибо его племянница уже открывала шкатулку.
- Я хочу поглядеть, что там, - вызывающим тоном заявила она и, прежде чем Анастасий с Василием успели обменяться тревожными взглядами, вытянула из бархатного гнезда череду сверкающих бусин. Губы ее, готовые пренебрежительно искривиться, растерянно дрогнули, а в глазах вспыхнуло неподдельное восхищение. Ожерелье походило на кружево из сорока серебристых камней, хитроумно соединенных между собой мелкими крылышками из какого-то белого, благородного вида металла. Оно сияло и переливалось при каждом движении Ксении, ошеломленной его красотой.
- Где же он взял это чудо? - вырвалось у нее.
- Говорит, сделал сам, - с великим сомнением произнес Анастасий. - Не знаю, верить тому али нет.
- Диво дивное, - ввернула Галина, искренне радуясь, что дочь начинает оттаивать. - И в аккурат по тебе. Примерь-ка его.
Но Ксения уже убирала подарок в укладку.
- Ладно, - вздохнула она и с решительным видом повернулась к Василию. - Раз уж дело затеяно, нельзя ли его поскорей завершить?
Василий грозно повел плечами, но тут же смирился, невольно любуясь племянницей, и хлопнул в ладоши, призывая слугу.
- Проводи моих сродниц на женскую половину. Думаю, их там уже заждались.
Борис Годунов в это время спускался по главной лестнице своих просторных хором, чтобы поприветствовать гостя. Жена его, Мария Скуратова, будучи в положении, опиралась на руку мужа.
- Рад видеть вас в своем доме, - улыбнулся Борис.
Ракоци в итальянской манере поклонился хозяину и хозяйке и, указывая на сопровождавшего его Роджера, торопливо сказал:
- У него мои вещи. Прошу вас, распорядитесь, чтобы его проводили в комнату, где их можно было бы разложить. - Он спохватился и попытался иронически усмехнуться. - Фи, что за тон? Не судите меня слишком строго, ибо я который уж день не в себе.
- А вы ведь и вправду обеспокоены, - сказал несколько удивленно Борис и покосился на супругу, спокойно направившуюся к окну, где стояли резные деревянные кресла. Ракоци не был задет тем, что ее не представили, ибо по русским обычаям, знатным дворянкам не полагалось заговаривать с кем-либо, кроме родни.
- Именно так, - кивнул он. - И весьма глубоко. Видите ли, я никогда еще не был женат.
- Да что вы? - В черных глазах царедворца колыхнулось искреннее сочувствие. - А ведь вы лет на десять старше меня. - Он в свои тридцать два ощущал себя уже пожившим и многое изведавшим мужем. - Вот она - доля изгнанника. Впрочем, тем больше у вас причин возрадоваться подарку судьбы. - Он подозвал одного из челядинцев. - Проводите слугу графа в нужную комнату. Да убедитесь, что там начищены зеркала.
- Зеркала?! - не удержался от восклицания Ракоци, вот уже почти сорок столетий не видевший своего отражения. - Думаю, мы с моим Роджером вполне обошлись бы без них, - прибавил он, словно бы извиняясь. - Но, конечно, благодарю.
- Упражняетесь в скромности? - спросил непринужденно Борис, как только двое слуг увели Роджера, прихватив с собой его сумки. - Это чудесное качество, но оно, безусловно, не помешает нам выпить за вашу новую и счастливую жизнь. Как вы считаете, а?
Ракоци вскинул руку в протестующем жесте.
- Еще раз простите меня, мой добрый друг, но, похоже, я опять буду вынужден отказаться. Не говорите сейчас мне о выпивке. Хмель туманит мозги. Я слышал, венчание длится более двух часов. Мне необходимо сохранять трезвый рассудок.
Борис рассмеялся.
- Ах, иноземцы! Предусмотрительность - главная ваша черта. Но всего не предугадаешь. Вам пора перестраиваться на русский манер, чтобы вкусить все радости жизни. Осторожничай, не осторожничай - судьба все равно извернется и оставит тебя в дураках.
- Да, - засмеялся в ответ Ракоци. - Похоже, вы правы.
Борис с удовлетворением хохотнул.
- Вот и прекрасно. Ловлю вас на слове. Когда венчание закончится, я напою вас так, что зашатаются звезды.
- Ну, это уже чересчур, - сказал Ракоци с деланной укоризной, высвобождаясь из мехового плаща и перекидывая его через руку. - Боюсь, мне придется сейчас вас покинуть, - сказал озабоченно он. - Час церемонии близится, а процедура облачения в новое платье долга. - Это была правда, служившая, впрочем, хорошим предлогом не мешкая удалиться, пока дружелюбие хозяина дома не переросло в панибратство, чреватое лишней докукой.
- Скажите мне, правда ли, что обычаи в вашей стране предписывают жениху быть во всем белом? - покосившись на жену, спросил Борис.
- Да, особенно если брак для него первый, - ответил Ракоци, осторожно подбирая слова и пытаясь понять, что стоит за этим вопросом.
- Значит, и вы будете в белом?
- В белом, отороченном черным, - уточнил Ракоци и добавил: - В знак уважения к предкам.
Ответ, похоже, удовлетворил царедворца, ибо он энергично потер руки.
- Это понравится государю. - Борис жестом подозвал к себе слуг. - Ну, не буду вас долее мучить, ступайте. А я еще должен свидеться с батюшкой, чтобы все ему объяснить. Ведь женихи у нас одеваются в красное, и ваш наряд его может смутить. - Он умолк, но, когда Ракоци, поклонившись, двинулся к двери, сказал: - Вам окажут двойную почесть.
- Двойную? - спросил Ракоци, останавливаясь. - Что это значит?
- Царь Иван повелел присовокупить к молитвенным песнопениям еще три псалма. Он сам сочинил их: два - в восхваление Богородицы, а третий - во спасение заблудшей души. - Борис поиграл руками. - Это весьма достойные песнопения, но они несколько длинноваты.