- Я здесь чужой, - объявил он. - Мне одиноко. Не с кем перемолвится словом, а слуги все - молчуны. Думаю, они служат еще и Скуратову и говорят только с ним. - Он не поворачивал головы, но слышал, как она дышит. - Жаль будет уезжать из России, ничего толком о ней не узнав.
Она затаила дыхание.
- Когда вы хотите ехать?
- Не знаю. - Ракоци опять рассмеялся. - Я ведь слуга двух господ. С одной стороны, меня держит ваш Царь, с другой - Стефан Польский. Я вынужден повиноваться обоим.
Ксения дважды сморгнула.
- Понимаю.
- О, - сказал Ракоци, - вам не следует волноваться. Мы в любом случае уедем вдвоем.
Ветер за окнами на секунду затих, затем ударил с утроенной силой, на что гребень крыши отозвался пронзительным стоном. Где-то вдали бухнул колокол. Ксения вздрогнула и ухватила Ракоци за руку. Тот чуть подвинулся, чтобы сесть поудобнее. Оба молчали, глядя в разные стороны, опасаясь пошевелиться, и не заметили, как таким образом скоротали всю непогожую ночь.
* * *
От графа Зари Ференцу Ракоци.
"Граф!
Нашим несчетным задержкам наконец-то положен предел. Мы отбываем через неделю, царские лучники во избежание дорожных эксцессов будут сопровождать нас до Вязьмы.
Отец Погнер запретил нам брать вашу почту, но я служу не ему, а моему королю. Предупреждаю, что этот достойный священник всерьез вознамерился вас опорочить и делает для этого все. Я не стал бы мешаться в ваши с ним дрязги, но король Стефан вам доверяет, а кроме того, все ваши поступки свидетельствуют о том, что вы его верный слуга. В связи с вышесказанным я посылаю вам три кожаные сумки с двойными клапанами и надежными пряжками - для упаковки ваших бумаг. В этих укладках им будут не страшны ни ветер, ни дождь, так что они дойдут до Батория в целости и сохранности.
Считаю также своим долгом сообщить вам, что отец Погнер посылает с нами чернящий вас документ с перечнем ваших якобы неблаговидных деяний, главным из которых, по его мнению, является недавний ваш брак. Мне известно о том из наших с ним разговоров, но отнюдь не известно, как отнесется к этому доносу король. Если осердится, то путь в Польшу для вас будет заказан и вам придется искать приюта у турок, индусов или китайцев. Впрочем, я постараюсь, чтобы ничего подобного не произошло.
Пусть ваш доверенный человек доставит мне сумки с вашими доношениями завтра к закату. В Хлебный квартал - вы ведь знаете, где мы стоим. Я лично прослежу, чтобы их приторочили к седлу самой крепкой из лошадок обоза, и, кстати, благодарю вас за четырех присланных нам лошадей. Они, как и четыре дополнительных мула, будут в дороге вовсе не лишними. Ваша щедрость равна вашей одаренности, граф, о которой ходят самые невероятные слухи. Говорят даже, что вы можете влиять на погоду. Если так, умерьте, пожалуйста, все снегопады в западном направлении, чтобы нам не испытывать затруднений в пути.
Это, конечно же, шутка, а вот кошель с золотыми монетами, что вы мне прислали, вовсе нешуточное подспорье в дороге, еще раз благодарю. Но принимаю его лишь с условием, что в Польше вас будет дожидаться точно такое же количество золота, с ежегодным приростом причитающейся вам суммы на треть. Таким образом, даже если король Стефан ополчится на вас или по каким-то причинам не сможет выказать вам признательность, ваши труды не останутся без награды. Польша издревле славится смутами, но нам, шляхтичам старого склада, дорога ее честь. Пока я жив, сие обязательство будет неукоснительно соблюдаться, а если Господь призовет меня, мой долг перейдет к сыну, и он, вне сомнений, исполнит его.
Ах, как же я хочу поскорее с ним увидеться! С ним и с моей бесконечно любимой женой! Я постоянно их вспоминаю в этом пасмурном снежном краю. Они, знаю, тоже стремятся ко мне, но прозябать в этой жуткой Московии я им не позволю. Дома много теплее и безопаснее. Солдатская жизнь не игра.
Несколько лучников отправятся с нами до Польши, чтобы, забрать обратную почту, так что я смогу с ними переслать вам письмо. Но, поскольку существует опасность, что оно может попасть не в те руки, давайте уговоримся о шифре. Если обстановка более-менее благоприятна, я напишу: "Злаки в полях хороши". Если наметятся позитивные перемены, добавлю: "Все мы ждем доброго урожая". Ну а если обнаружится прямая угроза для вас, вы прочтете: "Похоже, вскоре грядет сильнейшее наводнение". Так, думаю, мы оба убережемся от обвинения в сговоре, если дело зайдет далеко.
Я иду на все это из чувства приязни, которая появилась не сразу. Но вы покорили меня. Вы оказались надежным спутником в нелегкой дороге - редкое качество для невоенного человека; вы, не чинясь, заступали на ночные дежурства; вы помогали раненым и недужным; вы, не скупясь, раскрывали свой кошелек, когда наши расходы превышали наши возможности. Думаю, что и своим сносным положением в этом, городе мы обязаны именно вам, иначе скорый на расправу российский царь давно бы разделался с нами.
Да хранит вас Господь в этой непонятной стране.
Граф Д. Зари.
Посольство Стефана Батория Польского
на Руси".
ГЛАВА 4
В последние несколько дней с колоколен Кремля на волю было отпущено около тысячи снежной белизны голубей во здравие государя. Эти птицы порхали повсюду, и московиты крестились на них, прозревая в их чистоте образ Святого Духа. В церквах постоянно распевались все сочиненные Иваном псалмы. Их гармоничный строй призывал людей к благочестию, правда, дивные звуки молитвенных песнопений быстро гасили студеные мартовские ветра.
Прошедшая ночь была для Ивана особо мучительной, и он учащенно дышал, а руки его так тряслись, что плохо удерживали самоцветы, сиявшие перед ним в открытых ларцах. В свои пятьдесят три властелин всея Руси выглядел ветхим, неприбранным стариком. Он охрип от стенаний, от него исходило зловоние, и Борис Годунов его чувствовал, прижимаясь щекой к холодному полу казначейской палаты.
- Батюшка, - сказал он. - Дозволь своим лекарям тебя посетить, а также митрополиту.
- Зачем? - сварливо поинтересовался Иван. - Ведь колдуны определили мне срок. Он наступает не сегодня, а завтра. Вижу, вы уже заждались. Но потерпите: завтра я вас покину. - Он прижал к груди громадный рубин с таким напряжением, словно хотел, чтобы тот, пройдя сквозь ребра, заменил ему сердце.
- Батюшка, верить в это все равно что отрицать милосердие Божие, - возразил осторожно Борис, не зная, чего ожидать от царя, уже, похоже, лишившегося остатков здравого смысла.
Иван устремил на него жесткий взгляд.
- Бог теперь слушает лишь попов, желающих моей смерти. Да, это так, я знаю! Они просят Господа меня истребить за то, что я не хочу объявить их верховного пастыря патриархом. Но они этого не дождутся! Нет, нет!
Борис замер, решив ничему не противоречить, чтобы не гневить своенравного старика, и заговорил лишь тогда когда тот, отложив рубин в сторону, занялся яшмовым медальоном, на полированных гранях которого играли солнечные лучи.
- Еще, государь, тебя хочет видеть твой венгр. Он вырастил для тебя новый камень.
- Камень? Способный рассеять бесовские чары? - В глазах Ивана мелькнул проблеск надежды. - Отвечай, этот камень таков?
- Не ведаю, батюшка, - сказал несколько громче, чем надо, Борис. - Знаю лишь, что алхимик принес его и ожидает за дверью. - Он надеялся, что караульные, замершие у стен казначейской, запомнят его слова и сообщат о них дознавателям, если случится что-то дурное. Ракоци ему нравился, но вдруг он и впрямь подослан к царю, чтобы лишить того жизни. Так думают многие, да и момент сейчас подходящий. Заговоры готовят годами, а осуществляют в один краткий миг.
- Если мне камень понравится, я приму его дар. Если же я усмотрю в нем проклятие, иноземца запорют тяжелым бичом, разбивающим кости до мозга. - Царь Иван поигрывал длинной связкой нешлифованных изумрудов. - Скажи ему это, пусть сам решает, идти ко мне или нет.
Борис тяжко вздохнул и поднялся на ноги, отчаянно сожалея, что ему нельзя отряхнуть от пыли совсем еще новенький расшитый золотой нитью кафтан. Царю могло показаться, что он отгоняет заразу, последствия чего были вполне предсказуемы и ужасны.
- Передам все в точности, государь.
Иван отпустил его взмахом руки, уже поглощенный осмотром великолепного турмалина, тускло сиявшего розовато-зеленым огнем.
На этот раз Ракоци оделся весьма однотонно. Все облачение его было черным: доломан, ментик, кунтуш, рейтузы и сапоги. Черным же был и нагрудный сапфир, и лишь рубиновая печатка на пальце малиново тлела, чем удивительно походила на уголь, вынутый из раскаленной печи.
- Что государь? - спросил он, пренебрегая правилами этикета.
Борис неопределенно пожал плечами.
- Не знаю, что и сказать. Если ему покажется, что самоцвет хорош, вам выйдет награда, хотя и неясно какая, если же получится по-другому, вас запорют кнутом. - Он потупился, изучая носки своих татарских сапожек, потом угрюмо прибавил: - Решайте сами, идти к нему или нет. Это его слова.
- А что бы вы посоветовали? - осведомился Ракоци, ничем не показывая, насколько его взволновало услышанное.
- Я? - Борис вздохнул. - Я не знаю. Гляжу на него и не понимаю, что с ним содеется через миг.
- Так, - хмыкнул Ракоци и кивнул. - Стало быть, выбора мне не оставили. - Он прошелся по узкому коридору вдоль шеренги молодцеватых стрельцов, затем развернулся на каблуках и вновь подошел к Борису. - Что ж, проводите меня к нему. Если я не пойду, он заподозрит неладное, и все это кончится тем же кнутом.
- Вы могли бы бежать, - сказал Борис со смешком, но глаза его были серьезны.
- Разумеется, - рассмеялся ответно Ракоци. - Но скажите мне - как? Без охраны? Без подорожных бумаг? По дорогам, покрытым подмерзающей грязью? И опять же, куда мне бежать? В Польшу? Но западные пути заступают стрельцы. К Черному морю? Но там казаки. В лучшем случае они продадут меня туркам; что будет в худшем, не стоит и говорить. Север завален снегом и льдами, а на востоке одна лишь Сибирь - с лесом, болотами и дикарями. Я знавал двоих самоедов, но этого мало для того, чтобы осесть в тех краях. - Он покачал головой. - И потом, у меня есть жена. Я не могу ее бросить. Что же прикажете - тащить ее за собой? Туда, где и с войском-то трудно пробиться? Нет уж, увольте. Я остаюсь.
Борис вскинул руки.
- Вы правы, правы. И все же… - прибавил он после краткого колебания.
Но Ракоци уже шел к дверям.
- Не будем сердить царя, - сказал он, обернувшись. - Властители нетерпеливы. Доложите ему обо мне, а потом, если сможете, уходите. Ни к чему рисковать двоим.
Борис отрицательно мотнул головой.
- Нет. Я буду с вами. - Он пожевал губами. - К царю может заглянуть Никита Романов. За ним теперь сила. Он назначен опекуном царевича Федора, как и я.
- А это не кажется вам нерасчетливым раздвоением власти? - спросил осторожно Ракоци, не зная, как Годунов воспримет вопрос.
- Не думаю, ведь Иван Васильевич полагает, что возможным заговорщикам будет сложнее злоумышлять против Федора, если за ним станут присматривать две именитые семьи. - Молчание, последовавшее за столь уклончивой фразой, было более красноречивым, чем сам ответ.
Ракоци только кивнул.
- Что ж, все понятно. Наверное, в действиях государя имеется свой резон. - На деле понятного было мало. Что это за заговорщики, на которых ему намекнули? Знает ли их имена Годунов? Действительно ли царевичу угрожает опасность? Или это всего лишь умышленно пущенный слух? Вопросы все множились, но их надлежало отринуть. Сейчас надо было беречь свои силы для встречи с царем. Он расправил плечи и поднял голову. - Ладно, Борис Федорович. Впускайте меня. Я готов.
Борис показал знаком, что понял его, и резким движением распахнул тяжелые двери.
- Батюшка, тебя хочет почтить граф Ференц Ракоци, большой знаток самоцветов и преданный твой слуга.
Иван стоял возле огромного, инкрустированного лазуритом, агатами и бирюзой сундука, держа в руках нитку речного жемчуга и небольшую золотую икону, тыльная сторона которой алмазно искрилась.
- Это апостол Варфоломей, - пояснил он вошедшим. - Я молюсь ему, прошу поддержать мою жизнь. Говорят, он всегда был кроток и милосерд, никогда никого не обманывал, никогда не делал дурного. Я пытаюсь внушить ему, что в душе моей тоже нет зла, хотя мир вкруг меня опутан дьявольскими сетями. Ничего не поделаешь, таково бремя тех, кто отмечен достоинством и благонравными устремлениями. - Он смешался и тупо воззрился на Ракоци. - Ты принес самоцвет?
- Да, государь, - сказал Ракоци, преклоняя колено.
- Если в нем обнаружится что-то от дьявола, ты за это ответишь, - предупредил Иван.
- Если такое произойдет, государь, я безропотно приму кару. - Ракоци запустил руку в рукав и извлек из него небольшую коробочку, обитую шелком.
- Нет. Нет. - Иван отшатнулся. - Я не возьму ее, венгр. Я ведаю, ты искусен во многом, а потому открой ее сам. И поднеси прямо к лицу, дабы вдохнуть ядовитые испарения или принять в свою плоть смертоносное жало. - Он поджал губы и выкинул вперед руку, как полководец, двигающий в атаку войска.
- Да, государь, - сказал Ракоци кротко, склоняясь к укладке. Откинув блестящую крышку, он поднял глаза. - Ну вот, никто меня не ужалил, я совершенно спокойно дышу. В этой коробке находится лишь аметист, темный, как вино Венгрии, и столь же великолепный. - Он покосился на камень. Тот и впрямь был хорош. Лучший из девяти, вынутых этим утром из атанора, он тихо сиял изнутри, словно капля росы ранним утром. - Прими этот дар, великий властитель, от своего собрата польского короля в знак его неизбывного к тебе уважения.
С явным опасением Иван взял укладку и провел пальцем по ее ребрам, словно бы проверяя, нет ли в них скрытых лезвий, затем заглянул внутрь. Опустошенное страданиями лицо его вдруг исказилось, а из горла вырвался хриплый крик.
В казначейскую с грохотом впрыгнули стражники.
- Батюшка! - вскричали они, стуча по полу древками пик.
- Пошли прочь! - грозно рыкнул Иван, не отрывая взгляда от аметиста.
Старший стражник склонился к лежащему на полу Годунову.
- Боярин, как быть?
- Уходите, - ответил тот, резко дернув плечом. - И побыстрее.
Стражник выпрямился, негромко рявкнул на подчиненных, и они тут же покинули казначейскую, не преминув при том выразительно хлопнуть дверьми.
Иван, не обратив на то никакого внимания, вынул самоцвет из коробочки и с восторгом в глазах принялся над ним ворковать. "Богородице, Дево, радуйся, Господь с тобой, яви нам свою великую милость", - тихо пел царь, лаская взором и пальцами камень.
- Это душа женщины, - забормотал он, обрывая псалом. - Да, да, я это вижу. В нем свет и тьма, а еще нежность, какую мужчине дано постигнуть разве что в раннем детстве своем. Это сама чистота, а в ней - тайна и грех. Сей самоцвет достоин того, чтобы украсить мою корону. - Он поцеловал камень, затем лизнул его раз, другой - и застыл, погрузившись в раздумье.
Ракоци тоже не шевелился, боясь потревожить царя, а тот с тихим стоном вскинул глаза к потолку и закружился по казначейской, странно дергаясь и подскакивая, словно пол под его ногами был усыпан незримыми нечистотами. Аметист выпал из его рук, но Иван не обратил на это внимания. Он танцевал старательно, сосредоточенно, ни на кого не глядя и, похоже, совсем позабыв, что в помещении находится кто-то еще.
Внезапно двери со стуком раскрылись, и на пороге воздвигся Никита Романов. Перекрестившись на иконы, он столь проворно пал ниц, что вилка и ложка, спрятанные в кушаке, жалобно звякнули.
- Батюшка, ныне вся Москва неустанно молится о твоем здравии. Все соборы и церкви окрест переполнены, то же, я чаю, деется и по всей нашей необъятной Руси. - К концу фразы боярин слегка задохнулся, но цели достиг, ибо Иван взглянул на него.
- Ты усерден, вельми усерден, Никита Романович. Вижу, ты сумеешь внушить царевичу, как должно вершить государственные дела.
Дородный Никита, не получив дозволения встать, ударил лбом об пол.
- Надеюсь, батюшка, Господь меня вдохновит.
- Да, да, - закивал согласно Иван, потом пожаловался: - Ожидание истомило меня. Но колдуны, видимо, правы. Если же нет, я велю их выпороть и бросить живьем на съедение голодным волкам. - В глазах его вдруг вспыхнула ярость. - Каждый умышляющий против меня пострадает. Пусть мне сейчас больно, но им будет больнее. В десять раз! В тысячу раз! Я взыщу с каждой семьи, я выдерну с корнем все ядовитые злаки. - Он покачнулся, затем обхватил руками голову и зарыдал.
Борис вскочил на ноги.
- Батюшка, ради Господа нашего позволь я тебе помогу.
Иван гневно отмахнулся рукой.
- Где Ярослав? Приведите ко мне Ярослава!
Никита тихо выругался, прижимая бороду к полу.
Борис замер на месте.
- Ох, батюшка, или ты все забыл? Ярослава нет, он упал с большой лестницы в Грановитой палате, а затем уснул и боле уже не вставал. Он и умер во сне, безмятежно и благостно, вверившись смерти, как вверяется рукам материнским дитя. - Царедворец умолк, ожидая очередной вспышки гнева, но ее не последовало.
- Ярослав умер? - спросил еле слышно Иван и вопросительно посмотрел на Никиту.
- Да, батюшка, - сказал с придыханием тот.
Иван повернулся к Борису.
- Кто убил его? Не молчи, отвечай! Я тут же велю подпалить ему волосы и распустить на полосы кожу. - В уголках губ царя запузырилась пена, а глаза словно остекленели и утратили цвет.
- Молчи, Борис, - шепнул с пола Никита. - От него всего можно ждать.
- Ярослав сам упал, батюшка, - с несчастным видом сказал Годунов. - Его не убили. Это был случай, беда. - Он и без подсказки Никиты не решился бы напомнить Ивану, что тот сам толкнул в спину замешкавшегося скопца.
- Он не мог упасть. Я поддержал бы его, - бормотал мрачно Иван. - Должно быть, ему помогли, не иначе.
- Он оступился, - спокойно, но твердо ответил Борис. - И покатился вниз. Пересчитал все ступени.
- Это так, государь, - подтвердил тихо Ракоци. - Ярослав упал, и спасти его было уже невозможно.
- Ярослав мертв, - жалобно произнес Иван, кулаки его то сжимались, то разжимались.
- Господь да смилуется над ним, - отозвались одновременно оба боярина. Борис перекрестился, Никита, не имевший возможности это сделать, просто воздел глаза к потолку.
Наконец Иван знаком велел ему встать и кивком дал понять Ракоци, что тот тоже может подняться, а сам опять пошел к груде шкатулок и сундучков, содержимое которых было по большей части рассыпано по полу.
- Слишком много смертей, - произнес он почти будничным тоном. - Слишком много смертей.
- Разделяю твое горе, батюшка, и скорблю, - отозвался Борис, приближаясь к Ивану. - Отведи свою душу на мне, если хочешь развеять кручину. Отдай мне любой, какой пожелаешь, приказ - и я его беспрекословно исполню.
Это был рискованный ход. Царь, находясь во взвинченном состоянии, мог приказать Годунову убить себя, или собственную жену, или детей, и Ракоци попытался смягчить ситуацию. Оттесняя боярина в сторону, он сказал:
- Подобная преданность редко встречается, государь. И заслуживает поощрения, а не порицания.