- В твоих словах есть зерно истины, венгр, - сказал Иван, поразмыслив. Грязный лоб его покрывала испарина, дышал он с трудом и время от времени вскидывал к глазам руку, словно бы заслоняясь ею от света. - Преданных людей мало. Гораздо больше тех, что противятся воле своих попечителей, хотя те… - Царь вдруг умолк и схватился за голову, лицо его перекосилось от муки.
- Батюшка, - произнес Борис с состраданием.
Иван вновь отмахнулся.
- Сыграем-ка в шахматы! - заявил неожиданно он. - Именно так, шахматы развлекут нас. Твой ход будет первым, слышишь, Борис? Я дам тебе послабление. А ты, - он с живостью повернулся к Никите, - сбегай к челяди и прикажи принести шахматный стол.
- Как повелишь, батюшка, - сказал тот и, глубоко поклонившись, попятился к двери.
- Шахматы, - повторил Иван с видимым удовольствием. - Замечательная игра. Она расстроит дьявольские козни шаманов. - Он покачался на пятках. - Эти шаманы большие плуты. Все нехристи большие плуты. И греховодники, как, впрочем, и добрая половина всех христиан. Только Бог знает правду. - Царь быстро побежал к дальней стене, потом резко повернулся. - А посему их слова для меня пустой звук. - Сказав это, он нечаянно пнул ногой аметист, едва различимый в сумраке казначейской, и, издав мучительный стон, наклонился, чтобы подобрать его с пола.
- Батюшка, - пробормотал вновь Борис, но предпочел остаться на месте.
Иван зажал камень в ладонях, заботливо, будто бы огонек на ветру.
- Это женское сердце, а я причинил ему муки, - сказал растроганно он. - Как причинял их когда-то моей Анастасии. - Вспомнив о своей первой жене, царь пригорюнился, затем лицо его просветлело. - Вскоре я снова увижусь с ней, если Господь смилуется надо мною. Ах, Анастасия-Анастасия, не было на Руси никого благочестивее тебя. И через образ твой, что я зрю в этом камне, Владыка Небесный вновь напоминает мне о моей вине.
Понимая, что царь опять близок к припадку, Ракоци попытался погасить в нем истерический импульс.
- Или Господь указует тебе, государь, что видит, сколь изранено твое сердце, - сказал рассудительно он. - Он, возможно, прислушивается к молитвам усопшей праведницы и через лик ее возглашает, что готов умерить свой гнев.
Иван в изумлении поднял глаза.
- Так говорит тебе твой самоцвет?
Ракоци ощутил, что ступает по лезвию бритвы, но внешне ничем этого не показал.
- Государь, я всего лишь алхимик, и мне не дано знать, до какой степени способны выращенные мной самоцветы воздействовать на людей, однако раз уж Господь дозволяет мне их создавать, то, возможно, на них снисходит вышняя благодать, способная приносить утешение праведным душам.
Иван не замедлил с ответом, вид у него был довольный.
- Ты скромен, венгр, как и подобает изгнаннику, - прочувствованно произнес он и резко обернулся к Борису. - Шахматы. Приготовься, мы вскоре сразимся. - Он отошел к дальнему иконостасу и упал перед ним на колени, по-прежнему сжимая в руках аметист.
Борис осторожно приблизился к Ракоци и прошептал:
- Что вы сказали ему?
Полуулыбка тронула губы Ракоци и тут же исчезла.
- Софизм, с малой долей истины для приправы.
- Опасная игра, - предостерег Борис, глядя на отбивавшего поклоны Ивана.
- Не более, чем ваши шахматы, - заметил спокойно Ракоци.
Борис хмуро кивнул.
- Вы останетесь поглядеть?
- Нет, - сказал Ракоци. - Я бы и рад, но к государю чуть позже заявится отец Погнер. Мне сообщили, что мое присутствие нежелательно. Я проведу этот вечер с женой.
- Игра, Борис Федорович, - крикнул Иван, прерывая молитву, но не давая себе труда обернуться. - Поторопи-ка Никиту. А иноземцу скажи, что он может идти.
- Сейчас, батюшка, - отозвался Борис, крестясь на иконы и пятясь к дверям. Ракоци молча скопировал его действия.
- Ну, что скажете? - поинтересовался Борис в коридоре, но уже не по-русски, а на греческом языке.
- О царе? - спросил Ракоци, переходя на тот же язык. - Ему все хуже. Дело идет к развязке, даже если она произойдет и не завтра.
- Он опасен, по-вашему?
- Он - государь, - сказал Ракоци просто.
- И какой! - подхватил Борис, с наслаждением выбивая пыль из своего кафтана. - Он ведь и впрямь был велик. Сумел отбросить татар обратно к Сараю, окончательно присоединил к Руси Новгород. Трудно представить, кем мы были бы без него.
Ракоци помолчал, глядя на бледное небо за окном в конце коридора - там плавали редкие облака. Московия утопала в снегу, и не было тому конца и края.
- А теперь великий властитель сделался немощен и скорбит по им же убиенному сыну, - сказал с долей горечи в голосе он. - Если ваши враги опять зашевелятся, как вы отобьетесь от них? От царевича Федора проку не будет.
- Есть другие воители, - возразил Борис с живостью и, осекшись, умолк.
- Из тех, что не откажутся от скипетра и державы? - уточнил Ракоци и добавил: - С войском можно потребовать и престол. - Он пожал плечами и без малейшего колебания подошел к выходящему на площадь окну, зная, что слой родной почвы в подошвах нейтрализует силу светового потока.
И все же ему пришлось испытать неприятное чувство, которое вызвал в нем диссонанс в молитвенных песнопениях, доносившихся от храма Михаила Архангела и Благовещенского собора.
Борис нахмурился, вслушиваясь.
- Плохо дело, - пробормотал он по-русски.
- Вы о пении? - спросил Ракоци, в свою очередь возвращаясь к русскому языку.
- Не совсем, - буркнул Борис. - Громче поют в храме Святого Михаила, а там у нас хоронят царей. Батюшка может усмотреть в том дурной знак. - Он зябко поежился и потер руки. - Мне лучше вернуться к нему, пока он настроен на шахматы.
Они поглядели друг другу в глаза. Татарин был выше своего собеседника, но почему-то казалось, что сверху вниз смотрит вовсе не он. Ракоци покачал головой.
- Будьте осторожны, Борис Федорович. Приязнь подобных вашему государю людей страшнее лап тигра.
Борис перекрестился.
- Со мной мой ангел-хранитель и милосердие Божие, я надеюсь. Они меня защитят. Сестра моя замужем за царевичем, я для нее - единственная опора. Как, собственно, и для ее блаженного мужа. Так что выбора у меня нет. - Он помялся и кивнул в сторону казначейской палаты. - Ладно. Мне уж пора. Помяните меня в своих обращениях к Господу.
По лицу Ракоци вновь скользнула полуулыбка.
- Когда буду молиться, - сказал он с легкой заминкой и указал на окно. - Почему мы который уж день не слышим колоколов?
- По приказу Ивана, - пояснил Годунов. - Он повелел звонарям закрепить их языки до истечения восемнадцатого дня месяца, чтобы те потом праздничным звоном оповестили Москву о его торжестве над пророчеством колдунов. Ранее может послышаться лишь похоронный набат. - Борис, прищурившись, покосился на маковку колокольни. - Федор расстраивается, - сказал он с неожиданной горечью. - Думает, что его наказали. Как ему объяснить, что дело в другом?
Ответа не было, да никто его и не ждал. Ракоци слегка поклонился, натягивая перчатки.
- А что будет, если колдуны окажутся правы?
- Россию и так лихорадит в связи с безумием государя, но кончина его еще более все обострит. - Борис, хотя и произнес эту фразу на греческом, внимательно огляделся по сторонам, затем развернулся на каблуках и торопливо пошел к казначейской. Блестящий кафтан его, пропадая в сумраке коридора, стал вдруг казаться коричнево-ржавым.
* * *
Письмо сэра Джерома Горсея к Елизавете Английской.
"Ее величеству королеве Елизавете по долгу службы представляет доклад ее посол при московском дворе царя Федора, самодержца всея Руси.
Как вы уже поняли, моя королева, Иван IV таки преставился от многочисленных снедавших его тело недугов. Жизнь покинула его поздним вечером семнадцатого марта по местному календарю, соответствующему летосчислению Англии. Это случилось примерно на шесть часов ранее срока, предреченного лопарскими колдунами, что тем не менее привело в ужас невежественных жителей русской столицы, ибо они лишь укрепились во мнении, что смерть Ивана вызвало само предсказание, а не ужасное состояние его здоровья и расстройство рассудка. Я же имел случай видеться с ним прямо перед кончиной и спешу сообщить, что он был действительно плох, а изможденное лицо его явственно говорило о жутких мучениях, какие доставлял ему сильно изношенный организм.
Теперь вся Русь погрузилась в траур, повсюду звучат погребальные колокола, во всех церквах и соборах проводятся заупокойные службы и слышатся песнопения, весьма странные на слух англичан, ибо на Руси, как и в Греции, голоса певчих не должно поддерживать музыкой, а потому их звучание производит щемящее, тревожное впечатление. Я внимал этим молениям как в кремлевском Успенском соборе, так и в соборе Пресвятой Богородицы, что расположен на Красной Площади, куда съехалась половина Москвы, чтобы помолиться у гробницы Василия Блаженного, который, как говорят, обладал провидческим даром.
Там был и Годунов, сделавшийся советником нового самодержца. Он заверил меня, что взаимоотношения Англии и России останутся теми же, что и при прежнем царе. Нет сомнений, что так все и будет, ибо Годунов доводится Федору шурином и такое родство защищает его от интриг. Загвоздка лишь в том, что опека над Федором, который весьма в ней нуждается, поручена Никите Романову; сестра его, Анастасия, была первой супругой Ивана и, соответственно, матерью нового государя всея Руси. Столь неожиданное возвышение рода Романовых обеспокоило многих, однако оно поддержано указом Ивана, против которого никто не осмелится возражать.
Еще я имел разговор с князем Василием Андреевичем Шуйским, человеком весьма влиятельным среди московских бояр. Он убеждал меня склонить взоры, наших торговцев в сторону новгородских купцов, имеющих выходы к Балтийскому морю, неизмеримо более судоходному, чем северные моря, через какие нами осуществляется торговля с Россией, ведь навигация там прерывается с ноября по апрель, тогда как Балтийское море если и покрывается льдами, то на весьма незначительный срок. Усматривая в сем предложении наличие определенного здравого смысла, я все-таки не испытываю особого удовольствия от перспективы сотрудничества с этим князем, ибо наслышан о его нешуточных чаяниях взойти на российский престол, а Англии в нынешней ситуации неразумно поддерживать чьи-то амбиции, сердя таким образом и московские власти, и остальных, не менее амбициозных, бояр. Мы ведь для них иноземцы, а Русь страшится всего иноземного много более, чем внутренних свар.
Мое осторожное отношение к Шуйскому поддерживает и наш молодой дипломат доктор Лавелл, несколько лучше, чем я, разбирающийся в тонкостях русской политической жизни. Он, во-первых, хорошо знает русский язык, а во-вторых, бояре с ним держатся достаточно вольно, ибо не видят в нем значащую персону.
Как бы там ни было, к тому времени, когда в Новые Холмогоры прибудет наш "Геркулес", я постараюсь заключить втрое больше торговых контрактов, чем прежде, на случай каких-либо неурядиц при московском дворе, которые очень возможны. Смута смутой, а барыши барышами, торговля должна идти своим чередом. Мы уже много лет бесперебойно берем здесь пеньку, теперь наша шерсть идет в обмен на меха, и нет причин сомневаться в успешности наших других начинаний.
Я отправляю это письмо в Каргополь - с особым курьером и отрядом лучников, что должны встретить там наши грузы и препроводить их до Москвы. Подобная практика уже весьма хорошо себя оказала. К письму прилагаю и другие посольские документы, а засим остаюсь вашим самым покорным слугой, пребывая в надежде, что Господь одобрит наши усилия.
Верноподданный Елизаветы Тюдор,
милостью Божией правящей в Англии королевы,
сэр Джером Горсей,
полномочный посол при дворе российского самодержца.
13-й день мая по английскому календарю, год Господень 1584".
ГЛАВА 5
Яркий утренний свет пробивался сквозь двойные оконные стекла, мягко ложась на боковые поверхности атаноров и большую часть рабочего алхимического стола, где одетый во все черное человек осторожно сливал жидкости из двух узкогорлых сосудов в один алебастровый высокий кувшин. Он был так поглощен этим занятием, что не обратил внимания на вошедшего в лабораторию Роджера, и тот рискнул сам обратиться к нему:
- Мой господин, я бы вас не тревожил, но обстоятельства вынуждают меня.
- Вынуждают? - переспросил Ракоци, поворачиваясь, и только тут заметил, что Роджер пришел не один.
У дверей стоял юноша с бледным лицом и большими аквамариновыми глазами. Его ноги были слепо расставлены, словно он собирался бежать или драться.
- Это Юрий, - сказал Роджер.
Ракоци усмехнулся.
- Я знаю. Он работает у нас с января. Вместо Клавдия - ливрейным лакеем или привратником, как их тут называют. Его обязанность принимать почту, разносить письма и встречать посетителей. - Он посмотрел в глаза юноше. - Я ничего не забыл?
Погода для мая стояла довольно теплая: суровая зима уступила место бурной весне. Воздух Москвы был густо напоен запахом молодой зелени. Трава пробивалась повсюду, она проступала даже на Красной Площади, окаймляя ее брусчатку. Сквозь проемы распахнутых форточек в лабораторию залетал щебет птиц, смешанный с отдаленными перезвонами колоколов монастыря Иоанна Крестителя.
Юрий молчал. Он выдерживал взгляд хозяина сколько мог, потом, потупясь, уставился в пол.
- Я застал его за чтением письма, пришедшего от отца Краббе, - произнес Роджер почти извиняющимся тоном. - Я не сразу понял, чем он там занят: мне и в голову не приходило, что парень умеет читать.
- Это весьма впечатляет, - откликнулся Ракоци. Он посмотрел на Юрия с нескрываемым любопытством. - Значит, ты сведущ в грамоте? А насколько? Умеешь ли разбирать различные языки?
- Господин ошибается, я не умею читать, - забубнил глухо привратник. - Письмо было уже распечатано, я только взглянул на него. Мне захотелось узнать, как оно выглядит, какие там знаки. - Он прокашлялся и добавил для верности: - Польские буквы такие странные, совсем не похожи на наши, но ни те, ни другие ничего мне не говорят.
- Ты не умеешь читать, но при этом сообразил, что письмо писали по-польски? - с любезной улыбкой справился Ракоци. - Что же заставило тебя так решить?
Чтобы уйти от его пытливого взгляда, Юрий оглядел атаноры, потом посмотрел на Роджера и со вздохом сказал:
- Я ничего не решал. Я обычный слуга. А слуг у нас грамоте не обучают.
- Значит, ты обладаешь неслыханными талантами, - ответил Ракоци, отставляя в сторону пустые сосуды. - Чтобы обычный слуга распознал польский язык, столкнувшись с ним в своей жизни впервые, такого себе и представить нельзя.
- Но я ничего не распознавал. Я просто подумал, что это польский язык, потому что письмо пришло от иноземных священников - так посыльный сказал, а они ведь поляки. Посыльный сказал, что письмо от них, - упорствовал Юрий. - Ваш человек считает, что я его прочитал, но он ошибается. Он не прав. Я лишь слуга, обычный слуга. Я не умею читать. Это правда.
- Правда, - задумчиво повторил Ракоци. - Но и наш Роджер не стал бы зря наговаривать на тебя. Вот ты утверждаешь, будто знал, что письмо пришло от поляков-иезуитов, но как ты понял, что слова в нем польские, а не латинские, это вопрос. Даже вам, православным, должно быть известно, что западные священники и в молитвах, и в обиходе предпочитают латынь. - Он встал со своего табурета и подошел к юноше, оценивая его пристальным взглядом темных, чуть прищуренных глаз. - Или Роджер ошибся, или ты не обычный привратник.
- Он ошибся.
Ракоци ничего не ответил.
- Мне любопытно, - медленно произнес он, прохаживаясь вдоль окон, - почему ты не в той одежде, что тебе выдали здесь?
Юноша, опустив голову, оглядел свою длинную косоворотку из плотного полотна.
- Это моя рубаха. Ее сшила мне мать. - Он потеребил пальцами узорчатый ворот, пытаясь мечтательно улыбнуться, но на лбу его и над верхней губой выступил пот. - Она подарила мне ее к Рождеству, когда я уезжал на работы.
- Весьма похвально, - с чувством отозвался Ракоци. - Прекрасно, когда сын так ценит материнский подарок.
- Она действительно мне ее подарила, - уныло пробормотал Юрий.
- А я и не сомневаюсь, - заметил Ракоци. - И вовсе не собираюсь это оспаривать. Хотя мне все-таки интересно, почему ты отправился в столицу зимой, когда все пути завалены снегом. - Он отошел от окон и вернулся к столу. - И, знаешь ли, меня еще озадачивает, откуда матери простых слуг берут полотно для таких великолепных рубашек. Это ткань дорогая, отборная. Впрочем, я, как инородец, возможно, чего-то не понимаю. - Его улыбка была добродушной, но Юрий совсем потерялся.
- Она живет в большом селе, близ Твери. Боярин наш - человек богатый и щедрый, - сказал он, облизнув нервно губы.
Ракоци спокойно выслушал объяснение и знаком велел Роджеру закрыть форточки, отчего лицо юноши стало бледным как мел. Он подумал, что хозяин решил накинуться на него и не хочет, чтобы на улице слышали крики. На деле же Ракоци просто мешал гомон птиц.