- Я думаю, именно мне надлежит сообщить отцу Погнеру о результатах разведки. Ему ведь решать, остановимся мы здесь или нет.
Ракоци искоса глянул на иезуита.
- Это единственная деревня в округе. Что тут решать? Вряд ли отцу Погнеру улыбается провести ночь в лесу. Что же до прочего, то вернувшихся с поля крестьян меньше обеспокоят слуга и священник, чем дворянин и солдат.
- Почему? - поджал губы иезуит.
- Разве не ясно? - Ракоци сдвинул брови. - Посмотрите, в селе совсем нет ребятни. Мы видели лишь младенца, а это значит, что год-два назад здесь побывала шайка каких-нибудь дезертиров, охотников за рабами, забравшая с собой всех детей. Сержанта просто-напросто могут зарезать, вы же - лицо духовное, с вами другой разговор. Вас не тронут, но все же будьте поосмотрительнее. Монастырь тут не католический, а православный. Сочтите-ка перекладины на надвратном кресте.
- Их три, - прошептал, машинально перекрестившись, священник и вздрогнул, заметив, что женщины пораженно уставились на него.
- Не смущайтесь, святой отец, ищите пути к примирению. И перво-наперво навестите настоятеля этой обители. Расскажите ему о нашей миссии и постарайтесь произвести благоприятное впечатление.
Не хотелось бы, чтобы монахи встретили нас градом камней.
- А вдруг эти женщины, когда вы уедете, решат нас прогнать? Чтобы присвоить то, что вы им дали? - Отец Ковновский с опаской посмотрел на крестьянок и нервно поежился, словно те уже мчались к нему с ухватами, крынками и горшками.
- Думаю, они захотят получить остальное, - сказал Ракоци. - За деньги день-два нас потерпят. А то и все три.
Отец Ковновский заколебался. С одной стороны, ему было боязно оставаться в деревне, с другой - не хотелось, чтобы кто-то заметил, что он празднует труса, особенно бравый сержант.
- Я не согласен с вашим решением, - заявил он наконец, - но обстоятельства вынуждают меня подчиниться.
- Вот и прекрасно, - сказал Ракоци. - Приятно слышать разумную речь.
Иезуит помолчал, потом, потрепав лошадь по холке, оставил седло и, приосанившись, побрел к Роджеру. Тот уже со свойственной ему обстоятельностью оглядывал соседствующую с колодцем избу.
- Крепкое хозяйство, - заметил он одобрительно. - Добрые женщины, чье оно? С кем я могу переговорить о постое?
Рослая крестьянка тряхнула головой.
- Со мной, - заявила она, пряча доставшиеся ей золотые. - Здесь живу я. Со своим мужем и свекром.
- Полагаю, вас не стеснят два или три постояльца?
Ответом был почти благосклонный кивок. Крестьянке нравилась уважительность квартирьера.
- А найдутся ли у вас лишние стойла?
Женщина широко улыбнулась.
- Нет, но есть огороженный выгон. Овец мы выведем, но возьмем с вас еще по монете. За сено, за выпас. - Она осеклась, опасаясь, что зашла чересчур далеко.
- Что ж, это разумно, - отозвался Роджер. - А не сможем ли мы разжиться у вас и овсом? Наши лошади голодны, а путь предстоит неблизкий.
Женщина вновь усмехнулась. Несмотря на молодость, во рту ее не хватало половины зубов, но она тем ничуть не смущалась.
- У нас его мало, но мы поищем. Разумеется, за отдельную плату. - Она сознавала, что односельчанки глядят на нее, и вся светилась от самодовольства. - Если понадобится заколоть какую-нибудь животину, чтобы накормить ваших людей, мы спросим за нее как на рынке. - Это была очевидная дерзость, и остальные крестьянки затаили дыхание.
- Именно на то мы и рассчитывали, - невозмутимо отреагировал Роджер. И получил тычок в бок.
- Это просто грабеж! - прошипел возмущенно иезуит.
- Помолчите, - обрезал его с неожиданной властностью Роджер. - Деньги не ваши, с чего бы вам возражать? - Он повернулся к крестьянке. - Добрая женщина, не согласишься ли ты вести разговор от всей деревни? Так мы могли бы скорее сладиться, и ни одна хозяйка не получила бы меньше другой, что представляется мне справедливым.
Крестьянки одобрительно закивали, но самая пожилая из них возразила:
- Я понимаю, Анеля умнее всех нас и считает быстрее. Но вдруг мне что-нибудь не понравится? Как в этом случае быть?
- Тогда обсудите между собой, чего вы хотите, - спокойно предложил Роджер.
- Ладно. - Пожилая женщина взглянула на рослую. - Сначала я ее выслушаю. - Она умолкла, довольная, что вставила в разговор свое слово.
- Это благоразумно, - кивнул Роджер, игнорируя тяжкие вздохи иезуита. Тот, считая, что всякие сделки с женщинами бессмысленны, сокрушенно покачивал головой.
К тому времени, когда уланы с иезуитами добрались до монастыря, сумерки совсем загустели. Всадники выезжали из леса один за одним, пляшущие огоньки фонарей придавали им сходство с призрачными охотниками святого Губерта. Крестьяне, выстроившиеся вдоль улицы, опасливо закрестились, пораженные численностью отряда. Женщин нигде не было видно - те, похоже, попрятались по домам.
- Надо сказать, картина не очень-то обнадеживающая, - сказал граф Зари, заметив в руках встречающих лопаты и вилы.
- Они беспокоятся за своих жен, - уронил Ракоци. - И не без причины. - Кивком головы он указал на худощавого человека в черной рясе и клобуке, стоявшего возле монастырских ворот. - Вот к кому нам следует обратиться. Если не ошибаюсь, этот священнослужитель представляет здесь высшую власть.
- Православный священник не может считаться истинным служителем Господа, - возразил отец Погнер.
- Не советую вам сморозить нечто подобное при московском царе, - сухо сказал Ракоци. - Иезуиты главенствуют отнюдь не везде.
Отец Погнер не снизошел до ответа и поплотней закутался в плащ. Граф Зари меж тем жестом велел всадникам остановиться, и православный пастырь двинулся к ним. Он приближался медленно, вскинув наперсный крест и нараспев читая молитву. Голос его был негромок, но звучен.
- Да дарует Господь вам спокойную ночь, святой отец, - произнес Ракоци, спешившись.
- Желаю того же и вам, чужеземцы, - ответил с достоинством тот, хотя в глазах его ворохнулась тревога.
Ракоци взглянул на насупившихся крестьян.
- Сожалею, что мы столь навязчиво набиваемся к вам на постой, но, как вы наверное уже знаете, нами движет не своеволие, а повеление польского короля. Долгие дни пути истомили нас и истощили наших животных, а до Московии еще далеко. Нам нужен отдых, и я надеюсь, что плата в два золотых за ночь с каждого постояльца удовлетворит ваших прихожан.
Настоятель кашлянул.
- Прихожанки довольны. Если их мужья и отцы не потребует большего, все должно сладиться. Братии нашей тоже радостен прибыток мирян, ведь монастырь очень беден и существует только за счет доброхотных даяний.
Вот оно что, сказал себе Ракоци, этим следовало озаботиться прежде всего. Он расстегнул клапан своей поясной сумки, невольно подумав о шести мешках золотых монет, припрятанных среди его личного обозного скарба.
- Почту за честь сделать скромное подношение вашей обители. Сумма в пятьдесят золотых не покажется вам пустячной?
Настоятель замер, словно сомневаясь, что правильно все расслышал.
- Это - щедрый… - произнес он, помедлив, - весьма щедрый дар.
- В память о моем отце, - пояснил Ракоци со слабой улыбкой, - который утратил свое отечество прежде, чем жизнь.
- Господь да будет к нему милостив, - с чувством сказал настоятель и покосился на всадников в однообразных темных плащах. - Вы ведь иезуиты? Что-то вас многовато.
- Восемь персон, - прозвучал сварливый ответ. Отец Погнер, надменно хмурясь, стал сползать с украшенного погремушками мула.
- Восемь иезуитов едут к царю? - озадаченно произнес настоятель. - Зачем?
- Такова воля польского короля, - торжественно заявил отец Погнер. - И его святейшества Папы. Нас ждут в Москве.
Глаза православного пастыря сузились.
- Вместе с уланами?
Назревала ссора, и Ракоци поспешил пресечь перебранку.
- Мы голодны и очень устали, - сказал он со вздохом. - А ведь надо еще осмотреться, разместиться и задать корм лошадям. Святой отец, укажите, где нам расставить своих караульных? Я берусь в первую половину дежурства обходить, проверяя, все ли в порядке, посты. - Он, не ощущая каких-либо неудобств, мог бы бодрствовать и до утра, ибо в длительном сне не нуждался, но столь замечательная выносливость, скорее всего, навела бы его спутников на нежелательные размышления. - Разумеется, мы будем рады усилить свой караул добровольцами из монахов.
Напряженность момента постепенно ослабевала. Настоятель монастыря благосклонно кивнул, и его высокий клобук придал кивку надлежащую вескость. Крестьяне задвигались, побросали наземь лопаты и вилы и сконфуженно поклонились гостям. Разводя путников по домам, они держались приветливо, но с иезуитами старались не говорить и лишь молчаливо указывали на избы, отведенные тем для ночлега.
Ракоци осматривал упряжь своей запасной лошади, когда к нему подбежала пожилая крестьянка. У нее был весьма взволнованный и воинственный вид.
- Я всем сказала, что беру вас в свой дом. Я вдова, но мой возраст дает мне на это право. Вы ведь такой знатный барин. - Она восхищенно поцокала языком.
Ракоци, оглянувшись через плечо, решил, что ей где-то под пятьдесят.
- Благодарю, - сказал он, поворачиваясь.
Женщина усмехнулась.
- Они от зависти чуть не полопались, но со мной не поспоришь. Я знаю подход к важным людям и умею стелить им постель. - Ее усталые, выцветшие глаза вдруг озорно засинели. - Я потом год буду о вас рассказывать, а этим ротозеям и распустехам останется только ахать да слушать.
Ракоци фыркнул и сморщил нос, зараженный ее наивной, проказливой радостью. - Вам будет что рассказать. Я постараюсь не обмануть ваших ожиданий.
- Ох, не старайтесь, коли нету охоты, - сказала женщина, и глаза ее вновь засияли. - Я и сама напридумываю такое, чего и представить нельзя.
* * *
Письмо Ференца Ракоци, графа, к Стефану Баторию, польскому королю.
"Милостивому правителю Польши шлет из Можайска привет его соотечественник и порученец!
Хочу сообщить, что всех наших улан, за исключением графа Зари и четверых его подчиненных, завернули обратно царские лучники, встретившиеся нам в Вязьме. Они, как им было поручено, взяли нас под охрану, отчего наше путешествие намного ускорилось, ибо отпала надобность в постоянных поисках ночного приюта и корма для лошадей. Теперь этим занимаются наши сопровождающие, без стеснения занимая любые дома и требуя от хозяев безоговорочного почтения как к себе, так и к нам. Первый пункт требования неукоснительно исполняется, со вторым дело хуже, ибо недоверчивое отношение к чужеземцам у русских в крови. Здесь иностранец не встретит и тени того радушия, каким славятся Венгрия, Польша, Австрия и прочие европейские страны. Щедро снабжая нас провиантом и всем остальным, местные жители в то же время старательно избегают малейших с нами контактов, а когда их не избегнуть - отмалчиваются, отворачиваются, прячут глаза. Граф Зари думает, что причина такого недружелюбия кроется в том, что мы пока еще не представлены русскому государю, отчего его подданные не знают, как к нам относиться. Но я полагаю, что неприязнь к чужакам является чуть ли не неотъемлемым свойством характера населяющего эти земли народа. После общения с нами тут тщательно моют руки, лицо, словно страшась сглаза или заразы. Я воспринимаю все это спокойно, но мои спутники не на шутку раздражены.
Говорят, до Москвы осталась всего неделя пути, и это походит на правду. Дома по мере нашего продвижения к цели становятся все богаче, владельцы поместий одеваются и живут с большим шиком, а над церквами сплошь и рядом сияют золоченые купола. Русские чрезвычайно привержены к пышности, это, надо думать, у них от монголов, чьими данниками они являлись в течение множества лет.
Весна здесь в разгаре, всюду цветут сады, своей обширностью напоминая леса. Вчера нас окружали яблони, сегодня в окно ломятся вишни. Лучники говорят, что для крестьян эти сады лишь подспорье, а основная работа идет на полях. Угодья богатые. Плохо то, что местные жители весьма безалаберны и не могут собрать себе на зиму соответствующие своим нуждам припасы. Эти несчастные в студеную пору во множестве гибнут от скудости пропитания, не имея возможности дотянуть до весны. Они нуждаются в поддержке и руководстве, по крайней мере, так говорит наш здешний хозяин. Он из новой знати, то есть опричник, а не боярин, и сторонник реформы, какая должна закрепить крестьян за поместьями, вокруг которых они проживают, что защитит их голода, холода и прочих бед. Командир лучников вторит ему и утверждает, что корень этого зла в отсутствии надлежащего религиозного воспитания. Большинство крестьян все еще поклоняются земле и солнцу, верша в период зимнего равноденствия языческие обряды, подчас заканчивающиеся убийством детей, что тут считается делом, возможно, греховным, но никак не преступным. По его словам, до недавнего времени за реформу стоял и царь Иван, но каковы сейчас его настроения, сказать невозможно. Сей офицер вообще говорит о своем государе весьма неохотно, предпочитая уклончивость прямоте, чем наводит меня на мысль, что слухи о состоянии рассудка Ивана в достаточной мере верны.
Я отдам это письмо улану, какого граф Зари назначит в гонцы, и впредь буду пользоваться услугами воинской эстафеты. Когда все уланы отстанут от миссии, я постараюсь найти другой способ пересылки своих отчетов в обход помощи, настойчиво предлагаемой мне святыми отцами.
С почтением, собственноручно,
Ференц Ракоци, граф Сен-Жермен
28 мая 1583 года, по дороге в Московию
(печать в виде солнечного затмения)".
ГЛАВА 5
С рассветом звоны кремлевских колоколов поглотили стенания государя. К ним присоединились ответные звоны других колоколен, и вскоре весь воздух столицы завибрировал от медного гула. Когда первые лучи яркого июньского солнца коснулись многочисленных луковок городских церквей и соборов, те воссияли - и Москва расцвела.
Великий князь Иван, единовластный господин всея Руси, прислонился спиной к двери молельни. Со стены на него бесстрастно взирали святые братья-мученики Борис и Глеб, как и он, ожидавшие своего часа. Царь вскинул руку к глазам, заслоняясь от хлынувших в узенькое оконце лучей, и горячо зашептал:
- Господи, помоги мне! Господи, помоги!
Он повторял это страстно, как заклинание, меж тем ту же дверь, но с другой стороны потихонечку дергал косоглазый согбенный старше. Убедившись, что она заперта, он боязливо воззвал:
- О государь, выслушай своего раба. Я пришел к тебе с почитанием и любовью. Ты повелел мне напомнить твоей милости об иноземцах, прибывших ко двору. Ты хотел принять их сегодня. - Голос скопца даже в робости был сладостен, как у ребенка.
- Ты что-то путаешь, Ярослав, - ответил, досадливо хмурясь, Иван. - Иноземцы прибыли на прошлой неделе. Я уже принимал их.
- То были англичане, батюшка, - залебезил слуга, охваченный страхом. - Они торговцы, их прислала в помощь сэру Хоси твоя приятельница королева Елизавета. Ты уже оказал им великую честь, позволив себя лицезреть. А это другие иноземцы, от Стефана Батория. Они прибыли две ночи назад.
- Поляки! - встрепенулся царь, широко раскрывая глаза, голубизну которых подернула гневная зелень. - Кого же он осмелился ко мне подослать?
Ярослав был так напуган, что едва мог говорить.
- Восьмерых священников и алхимика-венгра. Их сопровождают четыре улана и один офицер знатного рода. Алхимик привез с собой также слугу. Вот все. Никого более с ними нету. - Он знал дотошность царя и страшился, что тот потребует перечислить ему всех вновь прибывших поименно - возможно, даже улан.
- Уланы, - пробормотал Иван, с трудом поднимаясь на ноги. - Стефан Баторий направил ко мне войска?
- Нет, нет, - поспешно возразил Ярослав. - Он направил к тебе послов. Церковников, батюшка, и какого-то книгочея. С ними нет войск, только охрана. Совсем небольшая. Пять человек.
- Стефан Баторий - мой враг, - сказал Иван, уже с некоторым замешательством. - Он напал на меня.
- То было давно. А сейчас он хочет мира, - в полном отчаянии возопил Ярослав. Дверь по-прежнему не подавалась, а ему нужно было взглянуть на царя, чтобы понять, возможно ли привести его в чувство.
- Так, говоришь, они священники? - переспросил Иван. Его голос на сей раз звучал почти осмысленно. - Иезуиты?
- Восемь персон, - напомнил ему Ярослав. - Ты захотел их увидеть. Есть и другие дела. Бояре совета смиренно надеются, что ты явишь им свою мудрость, а также крестьянские ходоки, собравшиеся под окошком просителей. Дозволь войти к тебе, батюшка. Ты ведь много молился и, наверное, нуждаешься в помощи.
- Да, я молился, но все еще жив, ибо Господь не снизошел к моим просьбам, - сказал устало Иван. - А мой сын обвиняет меня. Он обвиняет меня! - Последнее вырвалось с криком. Царь прислонился к стене и отодвинул запор. - Хорошо, - произнес он спокойно, разглядывая слугу. - Расскажи мне подробнее об этих поляках.
Ярослав слишком долго служил при дворе, чтобы позволять себе как-либо проявлять свои чувства, но тут он не удержался от вскрика, пораженный изможденным видом царя.
- О, государь! - Сообразив, чем ему это может грозить, скопец согнулся в глубоком поклоне. - Вижу, твое бдение было усердным!
- Я лежал на камнях. Я взывал к Господу со смирением Иуды, ужаснувшегося деянию своих рук. Но Господь отказался унять мои муки. Я опять видел поверженного Ивана, кровь сочилась из его ран, его кроткий голос упрекал меня в совершенном.
Ярослав подступал к государю маленькими шажками, словно псарь к злобному волкодаву.
- Батюшка, - приговаривал он, - пойдем-ка со мной. Многие заботы ожидают тебя. Тебе нужно поесть, хотя бы немного, и выкупаться перед приемом. Двор соберется после полуденной службы.
- Почему в такой час? - потребовал ответа Иван с внезапной обеспокоенностью. Взгляд царя вдруг обострился, и в его облике проступила на миг какая-то доля былой проницательности.
- Потому что ты так повелел, - ответил скопец. - Еще третьего дня, когда разрешил польским послам въехать в город. А до тех пор лучники держали их за воротами, ожидая твоих приказаний, как и каждый из нас.
- Да, - произнес Иван тихо. - Конечно. Как каждый из нас.
- Батюшка, - запричитал Ярослав, вновь уловив в голосе государя слезливые нотки. - То, что Стефан решил оказать тебе подобные почести, весьма добрый знак. Митрополит уже объявил, что зрит в том Господню десницу и что для Руси наступают новые времена.
- Новые времена? - Иван поднял руку и внимательно оглядел свои пальцы, костяшки которых распухли и кровоточили. - Как они могут прийти, когда на мне кровь моего чада?
- Милосердный Господь смоет ее, - машинально откликнулся Ярослав, понемногу тесня царя к выходу из молельни.
Иван с неохотой прошел через дверь, которую со стороны коридора обрамлял поразительной пышности иконостас, словно бы охраняемый двумя гигантскими ангелами. Их позолоченные одеяния и крылья сияли, один держал в руке перо, другой - копье. Иконы апостолов, теснившиеся вокруг них, также имели золотые оклады.