Она не могла оставить его наедине с Ангеликой и потому села на нижнюю ступеньку. Констанс ничего не достигла. Неизмеримое время спустя - она опять и опять проговаривала выверенные объяснения - он вышел, оставляя комнату позади темной и безгласной.
- Она считает, что, пока она спит, огонь может напасть на нее, запрыгнув с пола, - сказал он, облицовывая твердое дерево прежней лютости сарказмом. - Пришел черед уделить внимание тебе. Пойдем.
Она ступала за ним след в след.
Наверху Джозеф при ярком свете обмыл себя, растопив бурые отпечатки девочкиных ножек на торсе и лице. Лишь затем он обследовал порезанную руку Констанс.
Он обращался с нею грубо, не извинился за причиненное водой жжение. Всякий день он упражнялся на немых животных и схожим манером обходился с супругой. Джозеф сжимал ее запястье, пока не обесцветилась кожа; Констанс хотелось завопить от боли. Он предложил ей каплю рома, однако она покачала головой, выказывая смелость, коя покинула ее уже давно. Он перевязал порезы, кои она случайно нанесла самой себе крохотным клинком Энн Монтегю.
- Что это такое?
Джозеф предъявил осколок зазубренного, рифленого синего стекла.
- Это было в ступне Ангелики.
Правда пронзила ей щеки, почти расплавила губы.
- Скорее всего, это Норино, - выкрутилась она. - Беспечная корова!
- Зачем ты крадешься сквозь тени моего дома в кромешной ночи?
- Беспричинно, любовь моя. Я очнулась просто так, по старой привычке. Вздумала подглядеть, как ей спится. Комната показалась мне слишком уж душной, и я решила поднять оконную раму. Ее заклинило. Должно быть, лампу я поставила на пол. Я сражалась с окном.
Внезапно оно поддалось. Я отшатнулась, лампа опрокинулась, колпак разбился. Резервуар открылся, рукой я задела стекло, порезалась и, ощутив боль, оттолкнула лампу, отчего масло пролилось на пол. Только я осознала опасность, как, к нашему счастью, появился ты.
Энн осталась бы под впечатлением от ее уверенных актерских манер. Еще не договорив, Констанс вспомнила о другой модели для представлений такого рода: ее матушка тоже обычно сочиняла истории, растягивая время, дабы дети ее смогли укрыться, когда отец Констанс являлся домой, перегруженный джином. Но когда Джозеф успел сделаться похожим на Джайлза Дугласа? О, как долго она не решалась взглянуть правде в глаза! Умение отвлечь внимание Констанс от столь глубинных совпадений доказывало действенность Джозефовых наружных чар. Все мужчины походят друг на друга, говорила Энн, достаточно заглянуть под их маски, а в минуты откровений они не в силах скрыть свою сущность и выглядят оттого одинаково: когда они завалили женщину или врага, когда сквозь сдержанность пылает злоба или похоть, когда они убивают или просто играют в убийство на боксерских рингах и фехтовальных дорожках.
- Ныне меня беспокоит твое беспокойство. - Он встал позади нее. - В последние дни я едва тебя узнаю. - Он вздохнул словно лицедей. - Чем же все это закончится? - вопросил он, ползая пальцами по ее плечам. - Ты что-то себе вообразила. Завела саму себя в тупик. Тебе нечего бояться.
Он не был глупцом. Она не была ни актрисой, ни даже хитрой, находчивой матерью. Он обо всем знал. Он коснулся ее ланит, возложил руки на ее лицо, твердил лживые слова, дабы обольстить ее - как ребенка либо новоявленную невесту - верой в себя. Несомненно, он намеревался перейти затем к южным наслаждениям, хотя - или потому что - она и ее дочь все еще истекали кровью.
- Ты сама чуткость, само прощение, - сказала она. - Ты прав. В последние дни я словно женщина в тумане, и уронить эту лампу… я не удивлюсь, если ты воспретишь мне притрагиваться к чему бы то ни было в этом доме. Однако ты спас нас, Господь тебя благослови.
Его губы скользили по ее лбу.
- Ты должна быть осторожнее, - прошептал он ей в волосы. - Вы с девочкой слишком драгоценны.
- Могу я подарить ей поцелуй на ночь?
Джозеф сопроводил ее, неизменно держась в двух шагах позади. Ссутулившись, он застыл в проеме, а она лобызала веки дочери, что дрожали, словно у котенка. Ангелика прошептала:
- Мамочка, я видела летающего человека. Он был верхом на розовом и синем звере со страшными зубами.
- Я прогнала его, сладкая любовь моя, - отвечала Констанс, укрывшись от Джозефова взора. - Спи, спи.
Страж отвел Констанс обратно в постель, баюкая ее перебинтованную руку с преувеличенной, насмешливой заботой, маскируя угрозу насилия нежностью, и новое распределение ролей в доме сделалось ясным до ужаса.
XXI
Она была пробуждена внезапно этим шепотом: "Девочка", - и глаза ее узрели новейшую картину развращения: он сидел в дальнем углу, уже одевшись, заново выбрив до блеска щеки, прилизав волосы, оклеив чело пластырем, держа на коленях Ангелику, из-под ночной рубашки коей выглядывали рассогласованные ножки - пародия на живописных мать и дочь. Заметив, что Констанс сконфуженно моргает, они захихикали. Она проспала все на свете; ей следовало свидеться с Норой прежде Джозефа.
- Ты уже был внизу? Приготовила ли Нора завтрак? Ты должен был меня пробудить. Ангелика, пойдем со мной вниз, предоставим папочку самому себе.
- Нет, - ответствовал он с ледяной улыбкой. - В данный момент я подпал под чары Ангелики.
Сбегая в кухню и шеей ощущая гудение крови, она слышала его елейные речи: "Твоя мамочка, Ангелика, понимаешь, она…"
- Ваша рука, мэм, - начала Нора, но Констанс прервала ее настойчивыми указаниями; она умоляла ирландку притворно выказать радость, ибо синий сосуд нашелся, печаль, ибо он разбился, и стыд, ибо Нора стала причиной треволнений хозяина и ранения девочки.
- Мэм, я не могу, - замялась Нора, однако Джозеф уже нисходил по лестнице, неся с собой Ангеликин смех.
- Смотворно! - восклицала Ангелика. - Совершенно смешеторно!
Нора облобызала Ангелику, пока Джозеф взирал на них; лицо его оставалось нечитаемым.
- Твоя мама мне все сказала. Ты порезалась, деточка?
- Нет! - сказала Ангелика. - Это розовый тигр укусил мои пятки!
- Ангелика, довольно, - сказала Констанс. - Нора, она повредилась через принадлежащий тебе предмет.
- Мэм?
- Если ты ценишь свое место, тебе следует трудиться с большим тщанием.
- Да, мэм.
- Нора, - заговорил Джозеф медленно и победительно. - Твоей хозяйке нехорошо. Она нуждается в отдохновении. Проследи, чтобы ничто не нарушало сегодня ее покоя и одиночества. Никаких посетителей, прошу тебя, - и займи Ангелику, дабы она не обеспокоила свою мать. Я выразился понятно?
- Да, сэр.
- Полагаю, мои предписания будут выполнены в точности.
- Конечно, сэр, - отвечала служанка, потупив взор.
Он поднялся.
- Ну, Ангелика, поцелуй-ка нас, - сказал он, заводя новый порядок утреннего отбытия. Все сместилось. Дитя коснулось влажными губками отцовской щеки. Уголки его и ее рта встретились. - Прощай, Констанс.
Он ушел, и ни ребенок, ни прислужница не встретились с нею взглядом.
- Нора, - начала она, - мы не станем понимать его буквально. Он преисполнен стремления…
- Мэм, я никогда не говорю ничего против прикати мистера Бартона. Я знаю, вы бы не хотели, чтоб я ослушалась.
- Что такое ты говоришь?
- Мэм, я не могу причинять ему беспокойство. И вы тоже, вам надо…
- Что мне "надо", тварь? Ты смеешь советовать мне, как разбираться с моими невзгодами? Ты?
- Пожалуйста, мэм, мне надо заняться работой, а вам надо выспаться, отдохнуть, как и сказали хозяин. Я принесу чего-нибудь, чтоб вы уснули. Ангелика, а ну бегом играть на фортепьяно, как хотела бы того твоя мамочка.
Хотела бы? Она что, не стояла сейчас перед ними?
Ее заточение претворялось в жизнь Норой и сопровождалось необычно умелой игрой Ангелики на фортепьяно. Констанс отступила наверх, дабы поразмыслить, однако была встречена Норой и стаканом воды, в сердцевине коего зрело яркое шерстистое облако.
- Прошу вас, мэм, это успокоит вам нервы, как велел хозяин.
- Разрешено ли мне покидать мой дом, дорогая Нора?
- Хозяин ясно сказал, мэм, вам сегодня нужны покой и отдых.
- Можешь ли ты привести ко мне миссис Монтегю?
- Пожалуйста, не просите меня сделать то, что я сделать не в состоянии.
- Я могла бы потрудиться за тебя, пока ты ведешь ее сюда. Ему об этом знать необязательно.
- Пожалуйста, мэм.
- Я понимаю. Нора, ты можешь идти.
Она вылила серебряное снотворное Джозефа. Забравшись на ложе, она переворачивала страницы книги, не видя слов. Она смежила веки, однако уснуть под сенью тени мистера Бёрнэма не смогла. Дверь комнаты была не заперта, но Констанс ее не открывала. В ожидании Энн она прислушивалась, только звонок и не думал звенеть. Ближе к вечеру дверь тихонько отворилась, и Ангелика, сдвинув занавесь вбок, вскарабкалась на кровать к матери.
- Мамочка, я хочу пойти в парк.
- Сегодня я не могу, мой гусик.
- Ты извинишься перед ним?
- Перед кем? Твоим отцом?
- Извинись! - Ангелика сердилась. - Я хочу пойти в парк, я не хочу в школу!
Позднее в дверях объявился и он.
- Тебе лучше, любовь моя? - светло спросил он. Она стояла спиной к окну, отдалившись от него, насколько могла. - Ровно то, чего ты желала, - скромное отдохновение длиной вдень.
- О да, в тюрьме отдыхается замечательно.
Он помрачнел лицом:
- Понятно.
- Я не настолько глупа, как ты себе вообразил, - сказала она.
- До сего момента я никогда не принимал тебя за дуру…
- Я могу умереть, но и в этом случае не позволю причинить Ангелике вред.
- Ты ведешь себя хуже ребенка.
- Не могу представить себе ничего хуже, нежели жизнь ребенка в этом доме.
- Что ты говоришь?
- Я видела тебя, - прошипела она. - Тебя.
- И что же именно ты видела? - усмехнулся он.
- Я тебе не позволю. Я не стану праздно сидеть, я ее не оставлю. Мой конец предрешен - но не ее. Ты меня слышишь?
- Превосходно, ибо ты кричишь. Отдых длиной в день - и ты не в себе более, нежели когда я тебя покинул. - Он сделал к ней шаг, и она коснулась подоконника за спиной. - Пойдем. Поужинаем. После выздоровления тебе, вероятно, скучно. Подышим немного одним воздухом.
Они ели в молчании. Нора принесла из детской Ангелику, дабы та пожелала родителям спокойной ночи.
- Не беспокойся, мамочка, - сказала Ангелика через Норино плечо, когда ее уносили прочь. - . Папочка сделал так, что бояться теперь совсем нечего. Он очень умный!
Джозеф благоволил просьбам Констанс, властно кивая. Ей позволили выйти наружу в его обществе. Ей разрешили глядеть на спящее дитя под его присмотром.
Ей позволили разоблачиться и обмыться под его воспламененным взглядом. Ей позволили лежать на его ложе и выпить воды с порошком, кой он назначил. Ей разрешили поплакать чуточку и тихо, пока он не распорядился: "Ну же, хватит". Ей разрешили закрыть глаза, когда он лобызал ее губы и обещал, что все опять будет хорошо.
Ей разрешили узнать, что он до боли жаждет ею овладеть. В тот миг, когда он возложил на нее руки, Ангелика воззвала к матери самым жалостливым голоском единожды, дважды и снова, громче прежнего, однако Констанс холодно воспретили разбираться в "детских манипуляциях". Ей разрешили взамен притвориться спящей подле супруга и повременно приоткрывать глаз, чтобы увидеть при навязчивом лунном свете, как он бессловесно и непрестанно за ней наблюдает. Наконец, ей разрешили без препятствий с его стороны грезить о счастье, как ей заблагорассудится.
Четверть четвертого и слова "тебя ждут" пробудили ее, вытолкнув в недвижность и безгласность. Она бросила взгляд сквозь экран ресниц: Джозеф спал. Увы, она не может просто довериться ему, подчиниться, закрыть глаза, каким-то образом перестать знать то, что знала, словно ее матушка, коя, казалось, не знала никогда и ничего.
Констанс открыла ящик орехового комода, однако ее инструмент исчез. Что ж. Зверь ждал ее в комнате Ангелики, спрятавшись высоко в потолочных тенях, неотличим от паука, пока его не предали глаза; осознав, что его обнаружили, зверь перестал таиться и внезапно оказался подле лица Констанс, в перегревшемся воздухе обдавая ее тем самым золотистым запахом.
Этой ночью противник, осведомленный о ее поражении в объятиях Джозефа, явил, не стесняясь, свои суть и побуждения. Он производил иной шум, хуже смеха и влажнее дыхания. Он не бежал в платяной шкаф, не ускользал сквозь оконные щели, и когда Констанс стойко выдержала отвратительный взгляд, его лицо принялось менять имевшиеся в его распоряжении маски. Он облачился в черты Джозефа: угол бровей, тяжеловесность век, что нависали над внешними пределами глаз, только у врага те пылали желтым и алым. Бес плавал над полом, истрепанный и мокрый, осиянный жутким голубым светом, и прорастал плотными Джозефовыми членами, отпуская на них густой волос.
На миг он оборотился пленительной бабочкой, затем сделался уродливейшим мужчиной и в таком виде провел по щеке Констанс шершавыми костяшками, а после зажал ее рот рукой, и рука ощущалась не плотью, но чем-то горячее и жестче. Констанс знала, что стоит ей заплакать, как нос забьется и дышать сделается невозможно, однако издаваемое бесом зловоние было непотребнее прежнего. Она погибнет от удушья; мясистое ребро бесовской ладони сдавливало нос Констанс все сильнее, и свистящая струя ее дыхания еле пробивалась в сужавшуюся щель. Его голос вторгся в ее уши: не голос, нечто меньше голоса, поток дыхания, сплетение колючих клятв и нежных признаний: "Кто же эта милая, милая девица?" Он обвился вокруг ее талии.
Оплавившись, он преобразовался в Гарри Делакорта и, как однажды Гарри, оглядел ее снизу доверху медленно и пошло. С грязной нежностью он смел волосы с ее лица.
Она сжалась, дабы испустить вопль, однако ничего не вышло. Он поднял ее - этот зверь, коего она вызвала, - и бросил в голубое кресло. Водворив публику на место, он полетел на сцену. Он играл с кудрями Ангелики, убирал пряди с ее очей, не сводя глаз с Констанс. Он разрешал Констанс, пришпиленной к креслу на манер бабочки, слышать свои мысли.
Он сорвал с Ангелики простыни. Тело девочки свернулось в тугой клубок. Сквозь сон она пробормотала:
- Папочка, мне не нравится, когда меня щекочут.
В ответ бес вновь обрел лицо Джозефа, но с черной кожей, как у туземного душегуба, и стиснул ребенка окровавленными кулаками. Он припадал к Ангелике истязаю ще неторопливо и вдумчиво, пока не расплылся над ней, будучи отделен от ее тела тончайшей границей. Его длинные волосы развевались позади, рот страстно разверзся.
- Нет, - простонала Констанс - или подумала, что простонала; его лицо скользнуло ближе к девочке, плотоядно ее обозрело, лизнуло в щеку. Дьявол оплавился в доктора Уиллетта, каковой после рождения Ангелики продолжал осматривать Констанс много дольше, чем она, искавшая покоя, того желала, твердил о смертельных опасностях, коими грозят кратчайшие супружеские связи, настаивал на курсе внутритазового массажа с последующим расслаблением. Зверь стал доктором до малейшей подробности, отрастил его усы, утешал пациентку, излишне к ней приблизясь, воспроизвел осуждающую речь, только сейчас он обращался к маленькой девочке.
- А я? - прохрипела Констанс. - Я тебе не по вкусу?
В ответ бес покинул Ангелику, ополз Констанс кругом, развернулся поверх нее, спереди и сзади; кончики его пальцев коснулись ее шеи, добравшись до первого припущенного позвонка.
- Полно же, - испробовала она прельстительный голос маленькой девочки. - Конечно же только я и трогаю твое сердце.
Уловив отражение своего лица в стекле, она моментально ощутила себя дурой, пародией на женщину легкого поведения, хилой и престарелой пародией - вернее прочего - на дремавшую девочку.
Однако же он принял ее жертву в обмен на ребенка.
Она не могла определить, сколь долго бушевало насилие. Она не противилась, но желала скорой смерти.
Осознав, что ей не умереть, она пришла в отчаяние. Она приказала себе терпеть молча, ибо по мерзости происходящее не могло превзойти обработку Констанс любым мужчиной. Но превзошло. Боль была более гнусной и проникала повсюду, и ничто не намекало на близящуюся развязку, освобождение, на ничтожнейшее тепло. Напротив, зверство словно бы стервенело с нескончаемым и безудержным упорством. Враг изрекал слова любви, значение коих извращалось, голосами Джозефа, Гарри, Пендлтона, докторов, торговцев округи, братьев Констанс, мужчин, что заговаривали с нею в парке вопреки ее стараниям от них избавиться.
Боль распространялась, точно Констанс оплодотворяли болью. Она рыдала, а его сухой язык пробегал по ее щеке, глотая ее слезы: некогда ей было обещано, что так поступит с нею любовник.
- Он станет пить твои слезы и охранит тебя от угрозы, - пропел вурдалак басом, передразнивая девушек из Приюта, что согревались в воображении обетованным мужчиной. - К тебе явился принц, Кон, - зашелся он шипением. - Вот он я, принц для милой Кон, явился наконец. - Его ногти взрезывали ее кожу, и Констанс истекала кровью. Бес макал в эту кровь пальцы и вылизывал их дочиста. - Ты наша девочка, не так ли? - Он надел новое лицо, пока что смазанное; смрад душил ее кашлем. - В тебе сидит бес, не правда ли?
И возникла необоримая мысль: возьми вместо меня Ангелику - владей ею, не мной. Констанс, однако, не проронила ни слова, и он ее не услышал, и ничто не кончилось, пока высоко в воздухе ее не перевернули грубым тычком, она ощутила, как призрак, истаивая, удаляется вовне ее, с нее, прочь от нее, и пала на пол, ткнувшись головой в узкое покрывало. С трудом разлепив веки, она обнаружила, что комната освободилась от зла. Кровь бежала по губам Констанс, ее глаз разбухал, однако Ангелика покоилась плотным, нетронутым клубком.
Констанс привлекла спящую дочь в объятия, снесла ее вниз по лестнице, опираясь на стену всякий раз, когда дрожали неверные ноги. Она возложила Ангелику на кушетку в гостиной и прошла через кухню, открыла дверь Норы, прокашляла ее имя в темноту, но служанка не шевельнулась. Констанс села у постели Норы и, обхватив ее плечи, молила ее открыть адрес Энн Монтегю, молила утаить от Джозефа пункт ее назначения.
- Что-то случилось? Мэм, ваше лицо!
Торопливо обещая вернуть долг сторицей, Норина госпожа трясущимися пальцами извлекла деньги Норы из кошелька Норы. В прихожей она узрела себя в зеркальном стекле, но не стала счищать ни кровь, ни грязь, ибо тщеславие для беса равно привлекательно. Констанс шагнула в холодный дождь и рябые черные омуты фонарного света.
Она неуклюже бежала с девочкой на руках, затем пешком миновала несколько тихих улиц, ибо не могла поймать кэб в этот пьяный и безысходный час. Временами Констанс казалось, что существо по-прежнему маячит подле нее. Она почти слышала его голос, пар вкрадчивого шепота оседал на ушах, язык жался к шее. Приблизился мужчина, и она едва не бросилась перед ним на колени, выпрашивая помощь. По мере того, как он проходил мимо, зловоние зверя уносилось вон, в туман. Зло не способно существовать в чужом присутствии, так говорила Энн:
- Нас охраняют глаза толпы. Мертвым не вынести бремя живого взгляда.
Голос Энн, одной только Энн.