Вот высокие ложи, из коих дороже всего выходило наблюдать за игрой нашей дорогой Энн". Вы краснеете? Очень хорошо, обсудимте тогда пьесу. Скажите мне: это привидение понималось как друг, что предостерегает и требует мести. Как по-вашему, это правдоподобно? Либо подобный дух, скорее всего, обманывает?
Они прогуливались, соединив руки, вдоль парка. Констанс рассеянно касалась черных копий ограды, затем добавила:
- Я убеждена, что он осведомлен о происходящем.
- Вы сейчас говорите не о пьесе. Терпение, - посоветовала Энн. - Воздержитесь от вынесения приговора еще какое-то время.
Констанс была разочарована тем, что смелость, с коей она произвела обличение, осталась непоощренной.
- Он желает заместить меня в ее сердечке, - надавила она.
- Он так сказал?
- Я распознаю его влияние в произносимых ею словах.
- Он что же, покушается на ваши отношения с ребенком?
- Он строит козни, как вы и говорили. Я не способна проницать и разуметь его планы, однако замысленное им подозрительно. Он твердит про образование, кое пpeвратит Ангелику в достойную собеседницу, и смакует им же учиненное разобщение. Оно начнется всего лишь через неделю.
- Руководствуйтесь пока что моими словами: многое нам еще неведомо. Этой ночью мы все обследуем и изучим как следует.
- Что ж, в таком случае я подчинюсь, но прежде должна буду еще раз удивить вас, - сказала Констанс нетерпеливо, однако, к ее огорчению, Ангелика бодрствова ла, дожидаясь их возвращения.
Девочка, противясь сну и Нориным увещеваниям, стояла голыми ногами на кушетке.
- Мне не нравится оставаться одной, - сказала она, не смежая припухшие веки, а Нора лишь недовольно пожала плечами.
Не успела Констанс выбранить дитя, как Энн ответила ласково:
- Само собой, Ангелика, - и, с легкостью подняв смиренную девочку, понесла ее к лестнице. Когда Констанс увидела их вместе, злость ее испарилась. - Твоя милая мама поднимется через минутку-другую, но сначала мне нужно поведать тебе один секрет, для чего нам следует уединиться в твоей комнате..
Воодушевленная Констанс направила стопы в столовую. Она дала Норе обстоятельный наказ относительно выбора блюд и самолично посетила рынок, зайдя к Мири амам за чаем и к Вильерсам и Грину за вином. За вечер она дважды поправляла Нору в отношении обстановки и ставила опыты, перемещая канделябры и лампы с одного приставного столика на другой. Пока Энн пребывала наверху, Констанс удостоверилась в прилежности Норы, добавила соли в суп, возожгла свечи, убавила газ.
- Она крепко спит, - отчиталась Энн, сойдя вниз. - Девочка будет хранить тайну моего визита. - Она застыла в восхищении перед столиком, обильно накрытым на двоих. - Что за прекрасное виденье? Доро гуша, ваша доброта не знает границ.
- Принимать вас здесь, мой друг, есть для меня утешение, коего я страшилась уже не познать вновь. - Констанс, взяв Энн за руку, подвела ее к стулу. - Я не одинока и затрудняюсь сказать, сколь давно ощущала нечто подобное.
Они разделили окорок ягненка, пюре из турнепса, фруктовый пирог, а также сыр от Руэманна, яство столь роскошное, что Констанс приобрела его в долг, каковой проступок до сих пор себе не позволяла. В финале Нора разлила портвейн Джозефа, и когда Энн вопросила, не приметит ли муж опустошения запасов, Нора, к их радости, ответила:
- До сих пор, мэм, не примечал.
Констанс потягивала яхонтовый сироп, выжатый из опаленных солнцем южных холмов.
- Если ночь не ознаменуется происшествиями, разве не доказана будет его вина?
- Возможно, что и нет. Зло может корениться в нем против его воли, а то и без его ведома. Он может быть лишь компонентой, необходимой для его проявления. Вы слишком охотно устанавливаете и ограничиваете противника, в то время как истина может оказаться куда замысловатее.
Констанс, к удивлению скорее собственному, вспылила:
- А вы, Энн, слишком доверчивы. Я не в состоянии более изобретать объяснения, дабы извинить его за то, чем он стал, чем он, вероятно, всегда являлся. Он готов развратить ее. Ныне его истинная натура почти вся передо мной как на ладони. Мое зрение под вашей опекой сделалось острее, либо он менее способен таиться. Когда он маскирует свою суть и тщится вести себя как обычно, выходит нелепица, словно чудовище переоделось человеком.
Он презирает ее за то, что она не стала ему сыном, он презирает меня за то, что я более не девица. Ему хочется, чтобы она походила на него, вовлеклась в зверства, кои он учиняет во имя науки. Намедни он увел ее в парк играть с другим ребенком, сыном его приятеля Гарри, каковой сделал мне наинепристойнейшее предложение, и Ангелика поведала, что у его мальчика на уме сплошные увечья и убийства.
- Вы сейчас больше разозлены, чем напуганы.
- Он намерен сотворить из нее, понимаете ли, мальчика, подобного ему самому "исследователя". И взять в жены… он сделает ее своей женой. Вместо меня. - Констанс зарделась. - Мальчик и жена? Я несу бессмыслицу. Это все портвейн и желание поразить вас тем, в чем вы разбираетесь куда лучше меня, мой друг.
- Но вы и в самом деле меня поражаете. Всякий наш разговор поражает меня все больше. Вы постигаете чутьем то, что я понимаю лишь благодаря многолетнему обучению.
По этому случаю обе они вооружились восковыми свечами, и Энн повела Констанс из комнаты в комнату, трогая запертые на навесные замки шифоньерки в гардеробной Джозефа и запертые на пружинные замки футляры в погребе.
- Он ни единого раза не открывал их в моем присутствии, - сказала Констанс. - Когда я вопрошаю об их содержимом, он отказывается дать ответ.
- Ну что ж, мы в свою очередь тоже спрячем коечто от его любопытных глаз, - ответила Энн, преподнося Констанс коробочку с научным инструментарием. Наставница растолковала назначение трав, распятий, освященной воды, пользу осветительного масла.
Констанс сидела у Ангелики, а Энн повторно обследовала дом, отыскивая во всякой его комнате симптомы заражения. Спустя час или более она возвратилась и повела Констанс вверх по лестнице в спальню.
- Для начала я очистила вашу комнату. Теперь я буду стоять на страже внизу, пока вы дремлете. Сон, вне всякого сомнения, нужен вам как воздух. Представляю, как вы умаялись за последние недели.
Констанс приняла заботу, позволив уговорами уложить себя в постель, будто ребенка; все ее возражения были отметены. Ее ошеломила телесное приятство, сокрытое в заурядном смежении век.
Она не знала, как долго проспала перед тем, как Энн принялась настойчиво ее будить.
- Откройте глаза, мой друг, и немедленно поведайте мне, снились вам сны или нет? Ну же!
- Ни всполоха.
- Значит, вы целиком оправданы! Не по вам как по мосту оно пробралось этой ночью сюда - и не в ответ на ваши сновидения. Игра пошла по-крупному, ура!
- Вы его видели? - Встревожившись, Констанс села на ложе. - Чье лицо оно носило?
- Я его ослабила, - возбужденно доложила охотница.
- Оно отступило в платяной шкаф? Голубое свечение?
- Точно так.
- А моя ангелица?
- Крепко спала во время действа и продолжает в том же духе. Оно не смогло прорваться сквозь нашу защиту, к тому же, когда оно убегало, я, кажется, тяжело его ранила. Святая вода обожгла его по краям, и оно испустило ту самую вонь. О, мой друг, ваше сердце должно воспарить, ибо зло, вне всякого сомнения, ослаблено. Вскоре мы его покорим.
- Но все-таки оно из Джозефа?
- Мы значительно продвинулись. Вам следует продолжать труды, как телесные, так и духовные. От них зависит ваша безопасность. Опасности подвергается не одна Ангелика.
- Но все-таки оно из Джозефа?
Констанс последовала за проворно спускавшейся Энн в кухню и при ничтожнейших предвестиях зари сварила кофе. Невзирая на речи о продвижении и покорении, многое, как и прежде, оставалось неясным. Энн, не в силах усидеть на месте, говорила лишь о грядущих трудах, об опасностях и испытаниях. Констанс надеялась, что все как-нибудь прояснится и разрешится событиями этой долгой ночи, и вот теперь Энн, посмаковав кофе и посовещавшись с небом, торопливо объявила, что будет лучше, если она отбудет до рассвета.
- Мы подобрались к разрешению ближе, чем прежде, мой дорогой друг. Ступайте далее с осторожностью, а я возобновлю свою работу. Поверьте, к рассеиванию ваших тревог сведутся все мои занятия.
После теплых объятий она отступила, оставив Констанс в одиночестве.
- Господь благослови вас, - обратилась Констанс ей вослед скорее вежливо, нежели уверенно. Она жаждала, чтобы Энн избавила ее от мелодрамы и двусмысленностей истории с привидениями, положила всему конец здесь и сейчас - либо забрала их с Ангеликой прочь в награду за театр, прогулку в ночи, трапезу, доверие, гонорары.
XX
Констанс возвратилась в кухню, когда в отдалении послышались первые шевеления Норы, и была пленена тошнотой; впрочем, тело Констанс вещало о переменах и бессчетным числом иных знамений. Она не раз и не два силилась изрыгнуть пищу, пока не рухнула лихорадочно и непристойно в стенах уборной.
Случалось ли когда-нибудь убийству носить подобную маску? О, сколь изощренный бесовский разум выдумал укрыть ненависть плащом любви, переодеть смерть рождением! Он убил ее той ночью с ее же одышливого согласия, нежно ее лаская, нашептывая клятвы; ныне, заимев совершенное алиби, он мог со спокойным сердцем расслабиться и терпеливо изображать любящего мужа, пока не придет пора всего-то сменить костюм и изобразить мужа скорбящего, и никто не отыщет оружия, не призовет инспектора, дабы провести расследование.
Джозеф вернулся из Йорка поздно вечером, будучи, по его словам, ужасно измотан и "необычайно ослаблен". Оказавшись в доме, он незамедлительно погасил свет и избегал смотреть Констанс в глаза. Сдавленным голосом он поведал ей, что желает побыть в одиночестве, разобрать вещи и принять ванну. Имелось в виду, что он моментально убудет спать.
- Однако - благополучно ли прошло путешествие? - вопросила она, покуда он торопливо поднимался перед нею по лестнице. Ответы были спешны и неопределенны. Он почти бежал от нее в свою гардеробную, пряча лицо.
Явилась соблазнительная мысль: Энн "ослабила" призрака, а теперь Джозеф отступал от нее, расплывчато ссылаясь на слабость.
- Что произошло в Йорке? - спросила она через запертую дверь. - Доктора воздадут тебе должное?
- Оставь меня в покое. - Голос его был непривычен.
Этой ночью Констанс воспользуется своим преимуществом. Она возлежала на простынях и наблюдала за спящим супругом. Миновал час ночи. Также задремав, она увидела во сне запах, обладавший волей и телом. Он преследовал ее, стеснял ей дыхание, тыкался в ее сжатый кулак. Она пробудилась, и семена, из коих произрос сон, обнаружили себя: Джозеф бодрствовал, он крепко сжимал ее локоть и кисть, и плоть Констанс горела под его давящим, коробящим зажимом. Рот Джозефа прикрывала ее рука. Узрев отверстые глаза Констанс, он сейчас же отпустил ее.
- Ты видела сон, - сказал он и отвернулся. - Ты дралась во сне, и я проснулся.
Когда его присвист вновь прорезал воздух, она отправилась вниз. Этой ночью она станет бороться, хотя бы для того, чтобы доказать Энн свое небессилие. Она впервые смогла сдержать страх, узреть его иззубренные рубежи, ощутить чудовищное, но поддающееся обузданию бремя, кое она способна была обхватить руками и поднять. Ее сердце гремело, но не оглушало.
- Смелость обретается в действии, - обещала Энн. - Этот простой фокус мужчины проделывают постоянно.
В коридоре Констанс, выдвинув из орехового комода маленький ящик, извлекла из-под лишней наволочки и безделушек, коими Джозефу не с чего вдруг интересоваться, коробочку с профессиональными диковинами Энн. Свет масляной лампы Констанс делался ровнее, и мужчина на картонной крышке коробочки начинал походить на Джозефа, когда тот оставался бородат и был собой.
- Распятию доверяют слишком охотно, - доверительно наставляла ее Энн сценическим шепотом. - От распятия часто никакой пользы, но в вашем случае могут возникнуть чрезвычайные обстоятельства. Ваш муж крещен в католичестве. Когда мы имеем дело с подобным мужчиной на грани распада, вид распятия может отбросить воплотившуюся манифестацию обратно в его тело.
Констанс повесила один из дешевых оловянных крестиков (запрещенных в атеистических владениях Джозефа) на шею и взяла второй, дабы поместить его на шею Ангелике.
- Должна признать, что букет розмарина и базилика, бракосочетание преданности и памяти, равно ненадежен. Великое множество раз он обнаруживал себя мощным отвращающим средством, поскольку память сама по себе может надломить духа, силой направленного ко злу.
Был случай, когда ничтожных веточек этого букета хватило, чтобы вурдалак распался, обратившись в превосходную зловонную золу, кою мы тут же смели, хихикая, будто девицы, и вывалили на улицу, где один пес, потом второй, потом еще один безотлагательно облегчились на мерзостные останки.
Когда Констанс собирала сырой букет из игл и листьев, руки ее почти не дрожали.
- Ваше самое мощное оружие - это, несомненно, молитва. Декламация вызубренного текста ребенком способна только рассердить вашего противника. Вы должны ощущать, как всякое слово выковывается в чистом пламени сердца.
Констанс пребывала в отчаянии: как сделать чистым сердце, что бьется у нее в груди, когда его наполняют страх и гнев?
- Огонь, старый добрый огонь, как в масляной лампе, для материи призрака является непробиваемым щитом. Оградив себя таким образом, вы должны вооружиться средствами рассеивания, дабы изгнать силу прочь от кровати дочери, из ее спальни и, наконец, из вашего дома. Святая вода действенна при заражении, точно как щелок против крыс.
Констанс поднесла к глазам два флакона синего стекла.
- А это… - Кинжал с рукоятью белой кости Энн присовокупила, уже уходя. - Я буду спокойна, зная, что вы располагаете и этим средством; впрочем, я сомневаюсь, что вам придется им воспользоваться.
Констанс не двигалась с места, и вдруг самый воздух в коридоре зашевелился; легкие ветры обрушились на нее узорчато и многослойно; протяжный свист сквозняка вдоль стен и на уровне глаз сделался почти видимым.
Воздух желал загасить ее лампу, издалека одолеть ее охранительный огонь. Из-под Ангеликиной двери пролился голубой свет.
Констанс вошла, высоко вздымая пламя, но обнаружила лишь спящую Ангелику. Ни огоньков, ни мертвенных силуэтов, только белая пяточка, исследующая край кроватки. Ангелика дышала ровно. Она оставалось нетронута и невредима.
Облегчение Констанс мешалось с недомоганиями: заныли ноги, боль вступила в челюсть, затем она узрела раскаленные глаза, что уставились на нее из черного угла подле платяного шкафа, и услышала шепот: "Девочка". Она швырнула туда флакон со святой водой. Привидение - голубые нити обрастали коротким тонким волосом - вознамерилось проплыть к кровати Ангелики мимо ее матери. Размахивая крестиком, Констанс встала на пути духа, после чего сбила с лампы стеклянную сферу. Преклонив колени, она открыла резервуар лампы и очертила тонкой струей масла линию вокруг кровати. Констанс подожгла масло, и чудище, как обещала Энн, тут же отпрянуло, принявшись изучать огневую границу, вынюхивая зазор в трепещущем заслоне.
Ангелика не просыпалась. Констанс, пренебрегая болью в невесть как поврежденной руке, перешагнула огонь, возложила второе распятие на Ангеликину грудь и развернулась, выставив перед собой травы и лампу.
- Отче наш, отче наш, отче наш…
Призрака нигде не было, как и голубого света и раскаленных глаз. Дальнее окно было открыто. Констанс подошла и выглянула наружу, однако не увидела меж своим и соседним домом ровным счетом ничего. Позади па деревянном полу шипело опоясывающее кровать нестойкое кольцо пламени, и Констанс устыдилась очевидной ныне бесплодности своей выдумки; бес с легкостью мог бы пробить в ней брешь. Она подошла к платяному шкафу, изготовившись бросить травы в любую показавшуюся сущность. Она продела палец в железное кольцо и отворила дверцу одним движением. Никого.
- Мамочка?
Ангелика села на кровати. Хилое пламя, раздуваемое ветерком из отворенного окна, ластилось к кисейному кружеву, что свешивалось с постели, и терлось о него подобно котенку. Когда над ножкой кровати показались огненные язычки, Ангелика вскочила и забралась на подушку.
- Мамочка!
Констанс поспешно схватила ребенка в объятия.
- Мы спугнули его, любовь моя.
Предполагая затушить изнуренный огонь, она опустила ребенка на пол у самой двери, коя тотчас распахнулась, явив полуодетого, разъяренного Джозефа с очумелым взором; черная кровь ручьем лилась по лицу мужа из того места, куда за мгновения до того поразила бесовский лик брошенная Констанс святая вода. Челюсти Джозефа сжимались, точно сердце; Констанс узрела в плечах супруга ярость, кулаки его пульсировали. Она посмотрела на собственные ступни: недвижность и неосудительное спокойствие могли разрядить безумный гнев, что клокотал под Джозефовой напрягшейся кожей. Именно так Энн учила Констанс вести себя при столкновении с подобным телесным проявлением. Выругавшись, Джозеф оттолкнул супругу, подхватил Ангелику на руки и отнес в дальний угол, где дочь тут же принялась визжать. Не даря ее вниманием, он посвятил себя несложной работе по тушению истомленного пламени, по-военному отдавая приказы и наделяя свои пустячные заботы великим значением.
Ко времени, когда воинственное представление завершилось, рыданья Ангелики сделались совсем уже отчаянными. Она завывала, корчилась и кровоточила в материнских объятиях, ибо Джозеф поставил ее прямо на осколки флакона со святой водой, рассыпанные под непокрытым зеркальным стеклом, чрез каковое призрак, видимо, прибыл и бежал.
Джозеф возжелал выхватить окровавленное дитя из рук супруги.
- Разумеется, ей нужна мать, - попыталась унять его Констанс, однако он вырвал Ангелику из ее объятий и приказал жене возжечь газ, сбегать за водой и бинтами.
Его озаренные сверкучей луной лицо и голый торс были неестественно белы, кровь - глянцево черна.
- Делай что говорят, черт тебя подери.
Возведенная ею с таким трудом крепость отваги пала.
Она обманула чаяния Ангелики. Она не сокрушила призрака, лишь отогнав его на время, и неудача сия обошлась кошмарно дорого, ибо если Джозеф доказал ныне, что является ее врагом (кровавая рана на его лице означала, что контратака удалась), он, скорее всего, осознал теперь, что ей все известно. Она поспешила запрятать оружие обратно в коробочку из-под "Сельди Мак майкла", вновь уложив ее в ящик под прикрытие женского белья. Констанс бубнила себе поднос, стараясь сотворить ложь, что сбила бы Джозефа с толку, объяснив как банальность осколки стекла, визг, пылавшие простыни, выжженные половицы и все, о чем Ангелика могла тем временем ему поведать.
Констанс возвратилась, неся затребованные им предметы. Джозеф уложил Ангелику на перестланную кровать; ночная сорочка девочки задралась, открыв нежную ножку. Всхлипы Ангелики уже чередовались со смехом, когда Джозеф оставлял на нагой груди и щеках отпечатки крохотных окровавленных ступней; его кровь с пораненного лица смешивалась с таковой его дочери.
- Жди меня наверху. Я позабочусь о твоей ране вскорости, - сказал он, не удостоив супругу взглядом. - Закрой дверь.