Ирландский писатель Джозеф Шеридан Ле Фаню - признанный мастер литературы ужасов и один из лучших рассказчиков Викторианской эпохи. Лихо закрученный сюжет романа "Дом у кладбища" в полной мере оправдывает звания, коими наградили его автора современники и потомки. Любители изысканных мистических головоломок - равно как и любители просто хорошей прозы, - без сомнения, не будут разочарованы.
Содержание:
"КНЯЗЬ-НЕВИДИМКА", или ЗАПИСКИ ПАРСЕЛЛА 1
"Дом у кладбища" {1} - Роман 4
Примечания 131
Комментарии 132
Джозеф Шеридан Ле Фаню
"Дом у кладбища"
"КНЯЗЬ-НЕВИДИМКА", или ЗАПИСКИ ПАРСЕЛЛА
Прозвище "князь-невидимка" закрепилось за Шериданом Ле Фаню во второй половине жизни, когда после трагически ранней смерти жены он стал жить замкнуто, редко появляясь в обществе. Конечно, автору таинственных повестей к лицу слухи о тени, скользящей по сумрачным улицам Дублина и склоняющейся в пропыленной антикварной лавке над трактатом по некромантии. Уединенность, однако, не препятствовала активнейшей работе, руководству "Даблин Университи Мэгэзин" и еще несколькими ирландскими изданиями, в которых Ле Фаню принадлежала доля, а также постоянным публикациям в Англии, так что вряд ли этот прилежный труженик так уж похож был на князя - разве что с точки зрения Дублина, где вплоть до середины XX века (свидетель Джойс) любое культурное событие считалось достоянием дружеского круга, студенческой компании, салона или пивной. В молодости и Ле Фаню, по воспоминаниям современников, был общителен, искрометно остроумен. К зрелым годам пламя живого разговора в нем иссякло, тянуло к письменному столу.
И в этом смысле он был "князь" - самодостаточный творческий человек, однако и родословной своей Ле Фаню имел право гордиться: по отцовской линии корни его уходят к тем французским дворянам-гугенотам, которые покинули отечество в конце XVII века, после отмены Нантского эдикта о веротерпимости, и перебрались в Голландию. Названия имений, некогда принадлежавших его роду, - Мандевиль, Секвевиль, Крессерон - прячутся в рассказах и романах потомка. Чарлз де Крессеронс - один из его юношеских псевдонимов.
Добрых чувств к Франции отпрыск эмигрантов не питал: судя по его романам, именно оттуда являются в добропорядочную Англию коварные гувернантки, готовые корысти ради сжить со свету невинную наследницу или захватить место законной жены, а уж если молодой англичанин решится пересечь Ла-Манш, предостережением ему послужит "Гостиница "Летящий дракон"". "Жестокие и подлые французы" отчасти были данью литературной условности, пришедшей на смену "зловещим и коварным итальянцам" ранней готики. Вполне реальные ужасы Французской революции и многолетняя война тому способствовали. К тому же в католической провинции вряд ли стоило пугать читателей черными сутанами и изуверством католиков-итальянцев, как пугали добрых английских протестантов готические романы Анны Рэдклифф. Французы же у Фаню - вполне светские и безбожные.
Католические симпатии со всей очевидностью проступают в первых его рассказах, которые он преподносит в виде архива любопытных историй священника Парселла. Большую часть "Записок Парселла" составляют рассказы неграмотных ирландских крестьян - с диалектными особенностями, со смешными ошибками, когда появляется умное слово "инфантицид" - детоубийство вместо "суицид" - самоубийство и великолепное inhuman, то бишь бесчеловечный, на месте human. Есть здесь и несколько историй в духе обожаемого Фаню Вальтера Скотта - о гибели на дуэли последнего отпрыска старинного ирландского рода, о приключениях бравого роялиста капитана Фицджеральда. Но в естественном для католического священника круге знакомств мы обнаруживаем одного неожиданного рассказчика, появление которого приходится специально объяснять и даже оправдывать. Это голландский капитан, "автор" самой страшной новеллы сборника, единственной в этой коллекции настоящей, без комизма и без реалистических объяснений, ghost story. Хотя и протестант, и оккупант, явившийся в Ирландию с армией штатгальтера Соединенных Голландских Штатов Вильгельма, который после Славной революции 1688 года сделался королем Англии и жестоко подавил ирландское восстание в пользу католического претендента, этот голландский капитан, по отзыву Парселла, был хорошим человеком и "другом нашей веры". Таким виделся писателю и прапрадед Уильям Ле Фаню, послуживший штатгальтеру Вильгельму и получивший земли в Ирландии.
Удивительно обаяние Ирландии, нищей, отсталой, многократно побежденной - те, кто пришел сюда чужаками, оккупантами, спустя поколение-другое роднились с местным дворянством и сами начинали ностальгически вздыхать об "утраченной свободе и попираемой вере", как персонажи первых рассказов Фаню. Но при искреннем интересе к ирландскому прошлому, к фольклору, языку, суевериям ему хотелось, чтобы Ирландия не замыкалась в себе, в своей старине, с доверием открывалась мировой культуре. Католический священник разглядел хорошего человека в голландском капитане - и в сборнике его записок среди сугубо местных сказаний появилась общеевропейская легенда о мертвом женихе, появился голландский колорит, поскольку положительный герой этой повести, конечно же, молодой художник, и поводом для рассказа становится картина.
Двойная фамилия Шеридан Ле Фаню - свидетельство такого слияния изначально чуждых и враждебных культур. Дед писателя и его брат женились на сестрах великого Ричарда Бринсли Шеридана, ирландского политика, драматурга и знаменитого остроумца. Из поколения в поколение семья Шериданов давала людей театра, поэтов и прозаиков, в том числе женщин, которые сочиняли популярные "ужасные романы". Родная бабушка нашего автора тоже писала пьесы. Эти люди не замыкались в пределах Ирландии. Ричард Шеридан после окончания дублинского Тринити-колледжа переселился в Лондон, где много лет возглавлял театр "Друри-Лейн", а заодно и радикальное крыло партии вигов в парламенте - тех, кто выступал за предоставление политического равноправия католикам.
В земном мире два вошедших в энциклопедии представителя семейства Шеридан так и не встретились: Ричард Шеридан последние годы жизни пребывал в Лондоне. А если бы и познакомились, вряд ли бы оратора и поэта порадовал такой однофамилец: до двух с половиной лет Джозеф Шеридан Ле Фаню еще не научился говорить. Согласно семейному преданию, первые слова - вернее, сразу же осмысленные и грамотные фразы - он произнес в 1816 году, вскоре после смерти знаменитого родича. Или то был знак, что семейная эстафета отныне переходит к нему?
В шесть лет сосредоточенный мальчик сочинял страшные истории в картинках с подписями. Некоторые из них долго еще хранились в бумагах его матери. Аэронавты выпадают из корзины воздушного шара и разбиваются. Подпись: "Такова расплата за устремление в небеса". А куда устремлялся он сам?
Читал он много, с жадностью, модная в начале XIX века историческая и романтическая литература оказалась питательна для юного ума, и хотя античность он тоже любил, она уже не определяла литературную жизнь, как то было в прошлом столетии. Ле Фаню получил классическое образование, а также юридическое, и две любви - риторика и литература - какое-то время боролись за его душу. Внезапный яростный натиск, когда он атаковал противника, быстрый, колкий ответ, если бывал задет он сам, - студент Ле Фаню блистал в дебатах "Исторического общества". И уже в студенческие годы начал писать, а с 1838 года публиковать "Записки Парселла".
"Историческое общество" Тринити-колледжа, или попросту "The Hist", - самая старинная студенческая организация, дожившая до наших дней. Выступая в 1970 году на двухсотлетии клуба, Эдвард Кеннеди назвал его "величайшей школой ораторов". Можно прибавить к истории общества еще пару десятков лет - оно родилось из слияния "Исторического клуба" с Клубом Эдмунда Берка, действовавшим в Дублине с 1747 года. Авторитет этого общества настолько велик, что для каждого президента и премьер-министра Ирландии считается обязательным выступить на его "средах", тем более что из дюжины сменявших друг друга президентов общества трое стали лордами-канцлерами Ирландии, четвертый с должности лорда-канцлера перешел на пост председателя сената независимой Ирландии, пятый стал президентом нового государства, а еще один, Фредерик Боланд, возглавлял ООН во время памятной эскапады Хрущева и сломал молоток, призывая Никиту Сергеевича к порядку. Джозеф Шеридан Ле Фаню достиг в "Историческом обществе" почетной должности аудитора - эту же должность спустя тридцать три года занимал Брэм Стокер.
К огорчению отца, окончание университета совпало с первыми литературными опытами Ле Фаню, и адвокатской практикой молодой барристер так и не занялся. Но все же профессиональная подготовка зря не пропала: реальное представление о существующем в мире зле (в том числе уголовном), навыки дотошного расследования и убедительной подачи материала - все это весьма пригодилось. Кто-то ценит Фаню-писателя выше, а кто-то задвигает во второй ряд, но как ремесленнику ему воздавали все: его изобретательности и дотошности в разработке сюжета, умению подбирать детали и воспроизводить атмосферу. Литература "страшного и таинственного" значительной частью своего репертуара обязана его усердной фантазии, непрестанно создававшей "древние легенды", "местные предания" и "воспоминания" кладбищенских сторожей и суеверной домашней прислуги. Начинал, кстати, Ле Фаню с "героических" баллад и поэм, которые ирландцы доверчиво приняли за свое наследие. Мистика часто начинается с мистификации.
Для мистификации очень удобна оказалась роль "собирателя" Парселла. Точные даты "рождения" и "смерти" Парселла определить невозможно, поскольку в 1838 году этот католический священник именуется "покойным другом" автора, скрывающего, разумеется, свой юный возраст, но, уж во всяком случае, "умереть" Парселлу полагалось не позднее, скажем, 1820-го, а, как мы знаем, Парселл, в свою очередь, дружил с голландским капитаном, явившимся в страну вместе с Вильгельмом, то есть еще до конца XVII века. В любом случае фигура "собирателя" позволяет Ле Фаню существенно состарить некоторые тексты, в особенности включенную в "Записки Парселла" героическую балладу в духе "Лохинвара" (из воспоминаний старшего брата, Уильяма, известно, что баллада была написана по его просьбе, для публичного исполнения, именно в духе "Лохинвара", который был тогда в моде). Верх нахальства: вот, дескать, каков наш фольклор, заявляет "публикатор" во вступлении к этому отрывку, а ведь в Ирландии поэзия достигла таких высот без всякого знакомства с "Лохинваром". Равным образом и видение пьяницы из того же собрания кажется особенно достоверным, поскольку в ту пору "еще не был написан "Ватек"", и потому это наивное описание "обладало всей привлекательностью новизны в сочетании с выразительностью, присущей рассказу очевидца".
За исключением истории о мертвом женихе, приведенной голландским капитаном, все прочие "духовидческие" "Записки Парселла" носят скорее комический характер. Пьяница, узревший ад под ступеньками собственной лестницы; мужа за три дня отсутствия сочли мертвым, жена спешит обвенчаться с другим до наступления поста, а священника зовут изгонять подоспевшего к свадьбе "призрака"; в старого гусака, по мнению местного специалиста по "гастрономии" (разумеется, "астрономия"), вселился дух покойного крестьянина. "Реальное" привидение обнаруживается только в рассказе "Привидение и костоправ" - покойный сквайр заставляет перепуганного крестьянина вправлять ему вывихнутую лодыжку, а для храбрости подкрепляется глотком самогона… увы, по ошибке он хватается за бутылку со святой водой и тут же рассеивается, оставляя в руках костоправа больную ногу. И это правильно: в основе народных рассказов о призраках лежат панибратские отношения со смертью, великой уравнительницей. "Костоправ" не призрака боится, а своего барина, и при жизни известного неласковым нравом.
Уже в этих "Записках" проступает интерес к социальному укладу Ирландии, к ее традиции, характерам и типажам, которые отходят в прошлое. Рассказы о привидениях, как и некоторые баллады, можно счесть условно этнографическими, другие рассказы - о дуэли последнего О'Коннора и похождениях капитана Фицджеральда - тяготеют к жанру исторической новеллы. Комическая струна, к сожалению, вскоре умолкнет (право, жаль - именно такая интонация всего пленительнее в "страшной истории"). Зато историческая линия, "вальтер-скоттовская", развернется в роман о старом Дублине "Петух и якорь", отзвуки которого специалисты находят у Джойса в "Поминках по Финнегану", и в сложнейший роман "Дом у кладбища".
"Дом у кладбища" вышел в переводе на русский язык; не стоит лишним пересказом перебивать читателям удовольствие. Можно с полным правом обещать все, что любят в "толстой книге перед сном": тайны и ужасы, родовую месть, неслыханное коварство, отвергнутых наследников, внезапные узнавания, несправедливые приговоры, преданную любовь и счастливый конец. В этом романе удачно сошлись все лучшие стороны писательского дара Ле Фаню: знание исторических деталей и местных преданий, любовь к таинственному в сочетании с реалистическим подходом, умение увлекать, не обманывая. Сам автор считал эту книгу вершиной своего творчества. И был разочарован, не добившись ожидаемого успеха.
Критики привыкли делить профессиональную жизнь писателя на три периода. Первый - молодая, яркая пора - заканчивается примерно в 1850 году. В первые же два года своей литературной деятельности Ле Фаню создал двенадцать рассказов, вошедших позднее в "Записки Парселла". Среди них имелось и несколько вполне реалистичных, в том числе разросшаяся позднее в "Дядю Сайласа" "Тайная история ирландской графини" и повлиявшая на Шарлотту Бронте история невинной девушки, выданной замуж за двоеженца и преследуемой его первой, скрываемой и полубезумной женой. Удивительна гибкость фантазии молодого автора, его способность работать на любом поле, от комического до страшного, от занудно-реалистического до философского. Из двенадцати текстов (включая один стихотворный!) едва ли найдется два однотипных. Но в 1840 году Ле Фаню приобретает газету "Уордер" (на деньги, которые отец предназначал для начала его адвокатской карьеры), в скором времени возглавляет "Дублин Ивнинг Мейл" и продолжает тесное сотрудничество с "Дублин Университи Мэгэзин". В ту пору, помимо рассказов, Ле Фаню публикует множество литературных и театральных рецензий. Он пишет множество "правильных" историй с привидениями, удовлетворяя потребности своих изданий, в том числе создает "готическую новеллу" в духе Анны Рэдклифф с непременными итальянцами: "Спалатро: из записок фра Джакомо". Как и многие другие произведения того периода, безделушку эту Ле Фаню подписывать не стал. Только в 1980 году публикацию из "Дублин Университи Мэгэзин" за 1843 год атрибутировали - а ведь именно в этой проходной вещи впервые возникает образ красавицы-вампирши, из которого тридцать лет спустя возникнет бессмертная (во всех отношениях) Кармилла.
Все его сюжеты раннего периода настолько оригинальны и хороши, что ко многим он возвращался (порой дважды и трижды), перерабатывая их в новые рассказы или в целые романы. Но для молодого Ле Фаню призраки - поденщина, хлеб насущный. Серьезная книга - это исторический роман с проирландской ностальгией, подобной прошотландской тенденции у Вальтера Скотта; это "Петух и якорь" или "Судьба полковника Торлофа О'Брайена". Однако ирландский колорит оказался невостребованным. Публика решила, что хватит с нее одного Вальтера Скотта. К тому же ирландцы оказались не столь живописными, как шотландские горцы. Неуспех "Дома у кладбища" казался тем более обидным, что роман был издан после долгого молчания, во всяком случае, после долгого перерыва в "серьезных книгах". Между "Судьбой полковника О'Брайена" и этой книгой пролегло шестнадцать лет, за которые многое успело измениться в судьбе самого писателя и его страны.
Около 1840 года корабль, приплывший из Южной Америки, занес в Европу вредителя Phytophthora infestans. За короткое время плесенный грибок истребил практически весь урожай картофеля. В Ирландии, где земля принудительно делилась между всеми наследниками, а не передавалась старшему сыну - именно с целью раздробить и ослабить владения католиков, - две трети крестьянских хозяйств были так малы, что выращивали только картофель. Несколько неурожаев подряд означали голодную смерть. С 1845 по 1849 год в Ирландии погибли около миллиона человек, а кто сумел - бежал за море. С этого момента и на протяжении 70 лет население Ирландии продолжало убывать и в итоге сократилось вдвое. Только в 2006 году было сообщено о полном восстановлении прежнего числа жителей на западе страны.
Эта ситуация выглядела уж вовсе несправедливой на фоне общего благополучия Соединенного Королевства. В процветающую и человеколюбивую Викторианскую эпоху люди умирали от голода. И в разгар голода продовольствие продолжали вывозить на соседний остров, откуда в Ирландию поставляли солдат и судей. В такой обстановке, пожалуй, не до исторических романов, и Ле Фаню перестал их писать. Он занялся как раз тем, к чему готовили его "семья и школа": политической, общественной деятельностью. Обличал равнодушие правительства, призывал к разумным и правильным мерам. Его соученики по Тринити-колледжу Джон Митчелл и Томас Райлли зашли гораздо дальше в своих обличениях и в 1848 году были осуждены как мятежники и вывезены на каторгу за океан. Самым деятельным оказался некий Уильям О'Брайен (неужто Ле Фаню своим юношеским романом напророчил?), который даже попытался поднять вооруженное восстание. О'Брайен этот, кстати говоря, был протестантом и богатым дворянином - еще один из былых оккупантов, ставших на сторону побежденных. Шеридан Ле Фаню возмутительных листков не издавал и за оружие не брался. Его протест против деятельности правительства или отсутствия таковой был, безусловно, корректным и консервативным. Тем не менее это стоило ему политической карьеры: на местных выборах в парламент в 1852 году Ле Фаню провалили.
Впрочем, все это мало что значило по сравнению с домашними бедами. Примерно в ту же пору Сюзанна Беннет, с которой он состоял в браке с 1844 года и имел уже несколько детей, обнаруживает первые признаки "нервного расстройства" - частый в ту пору "женский" диагноз. Двойное чувство ответственности и вины - за самого близкого человека и за тех самых ирландцев, которых ведь искренне любил, благодаря общественному интересу к которым делал свои первые шаги как писатель и светский оратор, а помочь на деле вовсе не сумел, - тяжело давило на плечи. К середине пятидесятых годов Ле Фаню превращается в "князя-невидимку", то есть исчезает из светских салонов, почти не пишет, хотя успешно продолжает руководить своими газетами. После смерти Сюзанны в 1858 году он окончательно превращается в затворника. Но именно тогда он вновь берется за перо и создает те самые вещи, которые принесли ему если не славу, то устойчивую и справедливо заслуженную репутацию.