"Второй период творчества", с начала пятидесятых по начало шестидесятых, не сводился только к издательской деятельности. Ле Фаню зарабатывал, обеспечивал семью самым надежным способом - историями с привидениями. Сначала публиковал их в "Дублин Университи Мэгэзин", потом лучшие компоновал в сборники, иногда что-то добавляя, переписывая из раннего. Как ни парадоксально (хотя профессиональный мистификатор заслуживал чего-то подобного), его великолепные ранние "штучки" не были изданы в виде сборника при жизни. "Записки Парселла" были собраны и опубликованы посмертно, в 1880 году. А спустя почти сто лет в Америке вышла книга под тем же названием, но с совершенно другим составом, с включением множества более поздних, знаменитых новелл. Поделом человеку, многократно переписывавшему свои сюжеты и лучшие из них дарившему другим рассказчикам. Еще одну "золотую дюжину" новелл, извлеченных из "Дублин Университи Мэгэзин" и диккенсовского еженедельника, в 1923 году издал под общим названием "Дух мадам Краул" пылкий поклонник Ле Фаню, признанный мастер "привиденческих историй" М.Р. Джеймс. С этого момента полузабытый автор - вот уж действительно "князь-невидимка" - вернулся в круг насущного досужего чтения.
Как всякий автор "чтива", Ле Фаню и после смерти, и при жизни во многом зависел от издателя. Его заявка на важную книгу, исторический роман, который включит славное прошлое в обустроенное настоящее, сделает повседневность более поэтичной, а тайны - менее зловещими, не оправдалась. Но оставался путь профессионала, издателя и беллетриста, поставляющего читателю такое чтение, какое востребовано.
Не слишком теплый прием ждал "Дом у кладбища" в том числе и потому, что создавался этот роман в виде сериала и так, отрывками, был заранее прочтен основной аудиторией в "Дублин Университи Мэгэзин", - а роман сложный, запутанный, со множеством персонажей. Став в 1861 году владельцем журнала, Ле Фаню решил повысить спрос, предложив читателям модный (с его точки зрения - дешевый) сенсационный роман. "Рука Уайлдера" создавалась едва ли не параллельно с "Домом у кладбища", и некоторые мелодраматические приемы оттуда в "серьезный роман" проникли. А главное - за эти годы Ле Фаню убедился в недостаточности провинциального признания. И ради заработка, и ради честолюбия следовало ориентироваться на Лондон. Его лондонский издатель Ричард Бентли, публиковавший "Оливера Твиста", Уилки Коллинза, Эдгара По, рекомендовал от старины перейти к современности, а главное - сменить ирландский ландшафт на английский. Конец "Парку Феникса", древнеирландской крепости и нормандскому поместью XI столетия, монастырю рыцарей-иоаннитов, замку XVI века, крупнейшему парку-заповеднику Европы. Вместо всей этой пышной романтики - спокойный и скучный дом английского помещика. Ну и, конечно, потайная дверь и опиум в буфете. В том же 1864 году, словно только подобного заказа и дожидался, Ле Фаню заканчивает "Дядю Сайласа". И попадает в мир гораздо страшнее того, в котором он жил прежде.
"Сенсационный роман", вошедший в моду к середине века, сосредотачивался на тайнах, преступлениях, заговорах и интригах. Просвещенный читатель с удовольствием погружался в трущобы дна, заглядывал в тюрьмы и воровские притоны, читал биографии знаменитых преступников. Собственно, мода началась еще в XVIII веке, с Дефо, бойко сочинявшего "исповедь" куртизанки и "признания" приговоренного убийцы. Разница в том, что теперь зло проникает в великосветскую гостиную, в мирный дом сельского священника и сквайра, в контору делового человека, в кабинет врача и даже в детскую. Ле Фаню был среди тех, кто совершил этот переворот. Всего восемь лет проработал он в этом жанре - с 1864-го и до своей смерти в феврале 1873-го. Этого было достаточно, чтобы имя его стало в один ряд с именем Диккенса, который им восхищался, и Коллинза, с которым его сравнивали.
Почти одновременно в шестидесятые годы Диккенс, Ле Фаню и Коллинз пишут романы, где налаженный и добропорядочный мир смыкается с миром тревожным, психологически неустойчивым, греховным, отвергнутым. Человеку постоянно приходится сталкиваться с тем, о чем он не хотел бы знать, но как раз нежелание знать и приводит его на грань гибели, к душевному разладу или к реальной угрозе для его физического существования.
Благополучная, процветающая страна. Самая свободная, самая просвещенная и богатая, с наилучшими законами. Многовековые традиции и совсем недавние великие победы. Укоренившаяся трудовая и деловая этика. Добропорядочность, возведенная в норму жизни. Широко распространенное образование, умные женщины, помогающие мужьям, воспитывающие детей и находящие при этом время говорить о литературе и писать самим.
200 преступлений, за которые законом предусматривается смертная казнь. Миллион вымерших от голода ирландцев. Детский труд - с четырех, с пяти лет. Работные дома. Это участь бедняков. Но и в своей джентльменской среде - подделки завещаний, борьба за наследство, мошенничества и бесконечные судебные проволочки. Долговые тюрьмы. Тщательно скрываемые "позорные пятна". Замужняя женщина - та самая, образованная, тонкая натура, - не имеющая права распорядиться и пенсом из своих денег, разъехаться с мужем, принимать решения о судьбе своих детей. Дети, отданные на произвол учителей и гувернанток или в частные школы, на телесную расправу.
Две темы постоянно тревожат Ле Фаню, и к ним он возвращается в каждом романе этого плодотворного периода: происхождение зла и беспомощность жертвы. Происхождение зла - поскольку дьявол больше не является извне, с рогами и копытами. Он - рядом. Он - внутри. И беспомощность жертвы тем страшнее. Чаще всего на роль жертвы обрекается молодая девушка, которую обманывают, запугивают, покушаются убить или запереть в сумасшедшем доме ради ее наследства или приданого. Но это лишь образ той беспомощности, которую испытывали все. Общее бремя неуверенности, тревоги, вины перекладывалось на плечи создания "невинного, слабого и чувствительного". Удивительно ли, что образованные и обеспеченные викторианки страдали душевными расстройствами, доходили до клинического помешательства и мании самоубийства, умирали в тридцать с небольшим лет, как Сюзанна Ле Фаню? Героиням Уилки Коллинза и Ле Фаню удается спастись, но финал романа, как правило, окрашен в минорные тона. Слишком много сил потрачено, слишком мало осталось для жизни, помыслы уже обращены к будущему, загробному существованию. Те же, кто поэнергичнее, - уезжают. Эмигрировала ближайшая подруга героини-рассказчицы "Дяди Сайласа", покидают страну персонажи "Новой Магдалины" Коллинза. Прочь из Англии, прочь из этой жизни. Но ведь многие не имеют возможности бежать. И в первую очередь не может убежать от себя отрицательный герой. С тех пор, как он перестал быть "страшным иностранцем" или выходцем с того света, наиболее мучительной темой стала тема жертвы-злодея, несущего смерть и мучения другим, но в первую очередь - гибель себе самому.
Что движет дядей Сайласом? Опиум? Религиозное помешательство? Безумная и порочная любовь к сыну, которого он с детства исковеркал, превратил в чудовище? Маниакальная уверенность в себе, в праве на компенсацию или месть за какие-то им же придуманные обиды? Закоснелый грех? Случай, давший ему сообщника и соблазнителя? Ошибки молодости, постепенно выстроившиеся в нерасторжимую цепь? Страх перед наказанием? Презрение к людскому суду? Многолико и с трудом поддается диагностике зло, которое выросло из обещания добра. Ужасный старик, каким стал красивый, всеми любимый, талантливый, с надеждами и честолюбием смотревший в будущее юноша с давнего портрета.
Когда к древу готического романа прививали рационализм, полагали таким образом смягчить и приручить зло. Книги Анны Рэдклифф заканчивались добросовестным разъяснением того, каким образом некоторые спецэффекты были подстроены, а что-то привиделось расстроенному воображению. Помогло, однако, ненадолго. А когда страхи вернулись, оказалось, что прогонять их уже некому. Ужас стал обыденным. Из прежних веков, из далекой Италии, из поверий неграмотных крестьян он вошел в повседневную жизнь здравомыслящего англичанина. Если призадуматься, разве легче от того, что мертвецы не оживают, дьявол не рыщет вокруг, вампир не караулит по ночам, от того, что неотступный ужас - плод расстроенного воображения, фантом нечистой совести? Викторианский человек носил множество бесов в своей груди.
Сюжетом страшных книг (да и вообще большинства романов середины XIX века) становится сумасшествие или преступление, причем все фазы преступления - искушение или отупление чувств, агрессия или утрата воли, с которой совершается дурное дело, сам акт (в такие моменты на страницах вполне реалистичного романа - у Диккенса, например, - прорывается знакомая "готическая" или "мистическая" интонация), муки совести, страх перед разоблачением - изучаются как тяжелое психическое состояние. Особый мучительный интерес вызывало самоубийство - преступление, в котором человеческому правосудию уже нечего делать, поскольку злодей и жертва совпали, преступление самое загадочное и пугающе-притягательное, ибо пуще всякого врага человеку надлежит бояться самого себя. Большинство самоубийств и душевных расстройств приписывалось "наследственной тяге к самоубийству", с успехом заменившей в викторианском обществе родовое проклятие, и "религиозной меланхолии", то есть страху перед вечными муками, без надежды на спасение.
Самоубийство, попытки духовидения, доведение до самоубийства, частная психиатрическая лечебница и снова самоубийство - восемь последних лет Ле Фаню пишет по роману, по два романа в год, не считая десятков "рождественских рассказов" для своих изданий и для неизменно его печатающего Диккенса. Было бы несложно собрать эти истории по тематическому принципу, как это сделал за него спустя полвека P.M. Джеймс, но Ле Фаню в итоговом своем сборнике 1872 года соединяет пять новелл настолько разных, что на первый взгляд скрепляет их только личность рассказчика, доктора Гесселиуса.
Рационалистическое общество от веры обращается к науке, и на место изгонявшего бесов священника Парселла призывается врач, специалист по духовным явлениям, однофамилец и единоверец известного сведенборгианца. Друзья Ле Фаню долгое время опасались, как бы увлечение таинственным и тоска по умершей супруге не подтолкнули писателя в объятия одной из многочисленных в ту пору полунаучных-полумистических сект, к спиритам или последователям рационального духовидца XVIII века Сведенборга. Спиритов Ле Фаню высмеял в одном из романов, но сведенборгианцы у него - и доктор Брайерли в "Дяде Сайласе", и тот же Гесселиус - положительные персонажи, стоящие на стороне сил разума и добра, хотя автор и не проявляет особого желания подробнее рассказать об их внутренней жизни. Скорее принадлежность к этому течению - некая характеристика порядочного и притом рационального человека. Это религия врача, исследующего "сокровенные тайны нашего двойственного состояния и его промежуточных форм", как выражается в одном из своих трактатов "Гесселиус". Сам Ле Фаню предпочитал говорить о "той тревожной дымке неточности, которая окружает реальность".
Пять странных случаев, подобранных коллегой и секретарем Гесселиуса (как и Парселл, Гесселиус - "посмертный рассказчик"), составили сборник "В зеркале отуманенном" ("In а Glass Darkly"). Слова апостола Павла: "Теперь мы видим как бы чрез зеркало, в намеке, тогда же - лицом к лицу", - переводились и перетолковывались по-разному, до такой степени по-разному, что на этом различии непримиримо расходились существенные культурные явления и целые конфессии. Отечественное "сквозь тусклое стекло, гадательно" не предполагает особой пользы от всматривания в это "стекло". Греческий подлинник и точный его латинский перевод - "через посредство зеркала в энигме" ("энигма" - не смутная загадка, а эмблема, символ) - указывали путь от познания мира, творения, к Творцу, чем и вдохновлялась средневековая схоластика и педагогика, жадно искавшая знаний и встраивавшая любое знание в небесную иерархию. Библия короля Иакова в начале XVII века породила более похожий на православный вариант "through а glass darkly" - снова темно и смутно.
Процесс познания у апостола тройственен: те двое, что "лицем к лицу", и посредник между ними. Свихнувшийся рационализм XIX века то проходит зеркало насквозь - и Алиса выходит в "мир наоборот", - то сосредотачивает взгляд "в зеркале", на поверхности, ничего уже, кроме самого зеркала, не ища. Но почему же так неизбежно сводятся все отношения к безысходной двоичности: или граница отменяется, проваливается, или исчезает другое Лицо и остается одно лишь зеркало? А ведь в нашем мире пара неустойчива, шатка, и очень скоро человек перед зеркалом останется наедине с собой - отнюдь не тем собой, который "лицем к лицу", то есть образ Божий, а наедине с "внутренним зрением", заглянувшим куда не след.
Что уж там видел Ле Фаню, склоняясь над зеркалом отуманенным, над трещиноватым стеклом из разнородных осколков? Могучий писательский инстинкт подсказал собрать именно разнородные осколки, не оставлять персонажей и читателей наедине ни с "внутренним зрением", как в первых трех рассказах, ни с человеческим коварством и "промежуточными формами существования", как в двух больших новеллах, завершающих сборник. Жанровые несовпадения, перепады интонации, сюжетная пестрота: "Зеленый чай" составлен из писем доктора Гесселиуса, который в данном случае является непосредственным участником событий в качестве лечащего (и потерпевшего неудачу) врача; два схожих случая представлены отчетами очевидцев, наблюдавших за происходящим со стороны; новеллы поданы от первого лица. Сложная литературная игра, от которой в любой момент можно отказаться: целая цепочка "посредников" - от свидетеля к его знакомому, от того к доктору Гесселиусу и к секретарю - выстраивается для более-менее "естественных" событий, оговаривается необходимость переводить письма с французского и немецкого, сообщается об утрате более полной рукописи, приводится часть научного комментария и так далее, зато новелла о вампире, единственная целиком и полностью "сверхъестественная", выкладывается "по зрелом размышлении" безо всяких вступлений, "исключительно ради развлечения публики". Деликатно, мягко напоминает нам автор об истинном предназначении своих книг - развлекать, а не раскрывать тайны.
Литературная игра составляла его жизнь. Автор охотно поворачивается к нам всеми гранями своего таланта: вот вам история про вампиров; а вот историческое приключение; а вот следующий по пятам дух мести; а не хотите ли прозаическое объяснение "внутреннего ока" - чаю зеленого надо пить поменьше. Формально эти осколки скрепляются обширными интересами и познаниями "собирателя" Гесселиуса, на самом же деле Ле Фаню возвращается к самым важным для него сюжетам, и это его личность скрепляет весь сборник - свою, а не Гесселиуса, многоликость и единство творческой памяти показывает он нам напоследок.
Специально для сборника написана "Комната в гостинице "Летящий дракон"" - приключенческий роман в миниатюре, напоминание о том вальтер-скоттовском жанре, от которого с сожалением пришлось отказаться. "Кармилла", незадолго до того опубликованная в другом сборнике и осознанно перенесенная в итоговый, - красавица-вампир, вампир женского пола, образ, на который он имел приоритет благодаря написанному четвертью века ранее "Спалатто". Ле Фаню хорошо понимал, что создал, как теперь бы сказали, "бренд".
Он основательно переделывает "Происшествие на улице Онжье" и получает "Судью Харботтла", многими реалиями и намеками связанного с "Домом у кладбища", одновременно с которым был написан тот ранний вариант. А рассказ "Watcher" ("Наблюдатель") практически не меняется, если не считать заголовка - "The Familiar".
Familiar - член "фамилии", то есть близкий друг, родственник, частый посетитель. А еще - животное-талисман, ангел-хранитель в образе домашнего животного. Хорошее такое многослойное название. Зловещая ирония - губительный оборотень вместо животного-покровителя. Намек на "скрытый позор": преследователь связан с жертвой непризнанными родственными узами. Но и "частый посетитель", "завсегдатай" - не чуждый - по крайней мере для автора - смысл. Без маскировки, без подстановки реалий и ненужных объяснений он вставил в сборник 1872 года рассказ 1851-го - рассказ тех счастливых времен, когда так легко казалось бродить по улицам города и сочинять. Этот рассказ переслал Гесселиусу ирландский священник - с другой фамилией, но тот же отец Парселл. После десятилетия "реалистических романов" о современной жизни в английском пейзаже Ле Фаню облетает те страны, куда влечет его свободная фантазия, - Франция, коварство и любовь! таинственная Штирия, приют вампиров! (удивительно ли, что герои-рассказчики новелл так молоды и легковерны?), - и возвращается в родной город. В тот Дублин, который он любил более всего, - в Дублин до его рождения, город-призрак, очертания которого Ле Фаню прозревал сквозь современные стены.
"Он достиг уже той безлюдной улицы, где над фундаментами едва возвышались незаконченные стены будущих домов".
Это было прощание. Он исписывал блокнот за блокнотом, почти не вставая с постели, как вспоминает его сын, галлонами поглощая тот самый вредоносный зеленый чай. Он знал, что настала пора уходить, и роман, законченный в том же году, озаглавил "Желая смерти". Расставался без горечи. Собирая прощальный свой сборник, в последний раз, украдкой, "князь-невидимка" тенью скользнул по улицам Дублина.
Л. СУММ
"Дом у кладбища"
Роман
Пролог
ДЕРЕВЕНСКИЕ ТОЛКИ
С вашего позволения, нижеследующие главы мы посвятим описанию событий, происходивших в Чейплизоде лет сто назад. За сотню лет, что и говорить, немало утекло воды, ныне и мода другая, и обороты речи приняты иные, чем прежде. Табака в наши дни не нюхают, волос не пудрят, саки и пасьянсы канули в Лету - и все же мужчины и женщины каковы теперь, таковыми были и век назад - это вам подтвердит (если пожелает) любой человек в почтенных летах, вроде вашего покорного слуги, которому довелось в свое время наблюдать арьергард старой гвардии, спешивший вдогонку остальному войску, а также и вести с ним беседы.