- А вот и снова пожаловала герцогиня Белмонтская, - фыркнула мисс Магнолия, и Паддок решил, что торжественное приближение тети Бекки она увидела затылком. Я думаю, лихорадочное веселье танца заставило гордую кровь Магнолии вскипеть, и ее презрение и ненависть к Ребекке Чэттесуорт, и без того очевидные, рвались наружу. - Вот увидите, она меня, бедняжку, сейчас растопчет, я ведь такая маленькая. А это танцуют вот так, - возвысила голос Магнолия и грациозно проделала карикатурное антраша: отскочила назад и с полупоклоном с размаху врезалась в величественную мисс Ребекку; затем Магнолия, вскрикнув, проворно обратила к сопернице испуганно-невинное лицо, схватилась за сердце, якобы зашедшееся от страха, и, глубоко присев, воскликнула: - Боже мой, я думала, это длинный Берк, канонир.
- Прежде чем пятиться, следует обернуться, молодая леди, - резко произнесла тетя Бекки.
- Нужно смотреть, куда идешь, старая леди, - злобно отозвалась мисс Мэг.
- Раньше молодые леди соблюдали приличия.
- Они просили меня напомнить о приличиях вам, мадам. - Магнолия смиренно присела, лицо ее пылало.
- Да, мисс Мак… Мэг… мадам, так уж было принято; меня, во всяком случае, учили в приличном обществе вести себя достойно.
- Хотела бы я это видеть, как сказал слепой Хью, но с тех пор утекло много воды, мадам, и вы успели забыть уроки.
- Завтра я поставлю в известность вашу мать, миссис… Мэг… Мак… Макнамару, о вашем любезном поведении.
- Ну что ж, посмотрим, завтра, быть может, матушке станет получше и она выслушает ваши причитания, да только вы, видно, имели в виду не завтра, а после дождичка в четверг, - отпарировала Магнолия и снова склонилась в издевательски-смиренном поклоне.
- О, а это лейтенант Паддок, - произнесла тетя Бекки, презрительно отворачиваясь от мисс Магнолии, - городской забияка. Вы нынче избрали себе такое общество, сэр, что, ручаюсь, шпага и пистолеты у вас без дела не залежатся; так-то, сэр Ланселот, рыцарь прекрасной дамы!
- Какие дамы прекраснее, сэр Ланселот, до пятидесяти или после? - кротко осведомилась мисс Мэг, слегка приседая.
- Не миновать вам неприятностей, сэр, ха-ха-ха!
Щеки мисс Ребекки алели; со смехом, более походившим на удушье, она гордо удалилась.
- Задохнется цыпленок - наседка новых высидит, - заметила в сторону мисс Мэг, подмигнула Паддоку и, заливаясь дьявольским хохотом, проделала флик-флак. Паддок мыслил чересчур прямолинейно-добропорядочно, чтобы оценить по достоинству смешную сторону происшедшего, - как офицер и джентльмен он был прямо-таки эпатирован и впал в замешательство.
Вся сцена продолжалась не более нескольких секунд, словно сошлись в бурю два фрегата, и не успели они обменяться одним-двумя бортовыми залпами, как их разметало в разные стороны. Не приходится отрицать, что такелаж Ребекки Чэттесуорт пострадал сильнее и корпус получил больше пробоин, чем у дерзкой Магнолии, чей последний выстрел под аккомпанемент вызывающего смеха просвистел у соперницы в кильватере.
- Я вижу, вам нужно идти, лейтенант Паддок… Лейтенант О'Флаэрти, я обещала вам контрданс. Вас, прапорщик Паддок, я не стану больше задерживать, - с раздражением проговорила мисс Мэг, заметив растерянность и бегающий взгляд маленького Паддока.
- Я… э… видите ли, мисс Макнамара, вы были с бедной мисс Ребеккой Чэттесуорт чересчур уж суровы, так что мне нужно пойти и с нею помириться, иначе не миновать беды, - прошепелявил маленький лейтенант, поскольку привык всегда говорить правду. Он поклонился с вежливой улыбкой и едва заметным шажком обозначил намерение удалиться.
- О, только и всего? А я уж было испугалась, что вы поели резаного сена и теперь у вас колики; конечно, поспешите за ней, раз вы ей нужны: не пойдете по доброй воле - она, чего доброго, вернется и уволочет вас за шиворот.
К презрительному хохоту мисс Мэг присоединился О'Флаэрти. Вконец растерявшийся Паддок кланялся, улыбался и пытался смеяться. После того как очаровательная парочка заняла место среди танцующих, Паддок облегченно вздохнул.
Когда, вглядываясь в пожелтевшее от старости письмо, в котором содержится красочный отчет об этой перепалке, я наткнулся на слово "колики", у меня буквально захватило дыхание и с минуту я не отрывал от этой строчки ошеломленного взгляда. Придя в себя, я тут же недрогнувшим пером перечеркнул чудовищную фразу, поскольку, ничтоже сумняшеся, усмотрел в ней крайне неловкую описку. Я лишь поразился, как особа с воспитанием могла допустить столь вопиющий промах. Однако рано или поздно истина выходит наружу! Тремя годами позднее, в гостиной "Кота и Скрипки", что на Маклздфилдской дороге, в Дербишире, мне попался под руку старый потрепанный томик в двенадцатую долю листа - оказалось, это собрание трудов декана Свифта; открываю я на середине "Любезную беседу", и - честью клянусь! - вторая же фраза, на которой остановился мой взгляд, была следующая: "Леди Смарт (заметьте - леди!): В чем дело, вы поели резаного сена и теперь у вас колики?" Так что, добрый мой старый автор пожелтевшего письма (то ли И., то ли Т. Трешем - я так и не сумел разобрать подпись), не сомневаюсь, ты не изменил здесь своей обычной точности; это я сам вздумал определять, что вероятно, а что нет, исходя из норм своего времени. И ты, моя бедная Магнолия, хоть и произнесла свою сомнительную фразу тремя десятилетиями - или около того - позднее леди Смарт (графини, насколько мне известно), однако осуждать тебя я не решусь. Три десятка лет! Ну и что? Разве не случается нам порой, в особенности в сельских округах, услышать из уст стариков шутки, заимствованные у честного Саймона Уэгстаффа и верой и правдой служившие весельчакам обоего пола задолго до того, как названный очаровательный компилятор, со своей "Большой столовой книгой", принял дело острословия под свое руководство? И если случается мне набрести на один из этих старинных чудных и выцветших томов, которые служили во дни оны пособниками веселья многим поколениям, давно умершим и погребенным, я испытываю странное чувство, ни в коей мере не родственное презрению, не совсем печальное и не вполне радостное, а, скорее, приятно-тоскливое.
Но вот солнце скрылось за купами деревьев, начали густеть синие вечерние тени, и веселое общество потянулось в Королевский Дом; под уютным и радушным кровом старого полковника Страффорда опять пошли танцы, флирт, чаепитие сменилось играми, шутками, песнями, затем был подан ужин.
Дейнджерфилд, который в тот день припозднился, вступил в оживленную беседу с тетей Бекки. Она относилась к Дейнджерфилду неплохо, почтительно преподнесенные им серый попугай и обезьянка встретили весьма благосклонный прием. К ужасу генерала Чэттесуорта, последствием этого любезного жеста стал дар от Клаффа - какаду. Клафф терпеть не мог сорить деньгами, однако же сознавал необходимость противостоять напору чужака, поэтому, меча громы и молнии, заказал ближайшей почтой в Лондоне еще и пеликана - об этой птице до него недавно дошли слухи. Дейнджерфилд выказал также немалый интерес к любимой идее тети Бекки: основать между Чейплизодом и Нокмаруном нечто вроде приюта для освобожденных арестантов (по выбору тети Бекки). К счастью для нравов и столового серебра окрестных жителей, замысел этот так и не был осуществлен.
Ясно было, что Дейнджерфилд решил исполнять роль честного и доброго малого и таким образом завоевать популярность. Он сделался завсегдатаем клуба, при игре в вист он ограничивался своей обычной улыбкой и принимал поражение как истинный джентльмен, когда его партнер, имея нужную масть, объявлял ренонс. Говорил он быстро, резко, колко - тоном бывалого, повидавшего мир человека. Дейнджерфилд знал наизусть книгу пэров и о каждой заметной персоне, кого ни назови, мог рассказать что-нибудь занимательное, достойное смеха или осуждения; его едким сплетням был присущ особый аромат, привкус изощренного цинизма, чем втайне восхищалась молодежь. Дейнджерфилд не скупился на улыбки. Он не подозревал, что улыбка ему не совсем идет. Дело в том, что у него недоставало нескольких коренных зубов - открытие это внушало неприятное, зловещее чувство. Случалось ему и смеяться, но смех его не шел в сравнение ни с сочным, заразительным хохотом генерала Чэттесуорта, ни даже с довольным кудахтаньем Тома Тула или с заливистым "ха-ха-ха!" старого доктора Уолсингема. Дейнджерфилд не сознавал, что в его смехе звучала холодная, жесткая нота, похожая на звон бьющегося стекла. И потом, его очки, блестевшие как лед на солнце, - он не снимал их никогда, ни разу даже не сдвинул на лоб; в них он ел, пил, удил рыбу, отпускал остроты; в них он и молился, и, по всеобщему убеждению, спал; никто не сомневался, что в очках его и похоронят; отчасти благодаря этим очкам Дейнджерфилд казался ходячей загадкой; он словно бы бросал вызов любопытным и с презрительным смешком отражал их испытующие взгляды.
Между тем время шалостей и веселья близилось к концу. Полковник Страффорд и лорд Каслмэллард проводили вниз сияющую и довольную вдову, ее карета, в блеске факелов, метеором умчалась в город. Гости расходились, обмениваясь на крыльце прощальными шутками и пожеланиями доброй ночи. Дамы, от мала до велика, в тесной комнатушке при холле облачались в свои накидки. Тетя Бекки с полковницей Страффорд остановились у двери кабинета, чтобы посплетничать немного напоследок. Гертруда Чэттесуорт, которой по случайности за весь вечер не удалось ни словом обменяться с Лилиас, приблизилась, взяла ее за ручку и произнесла: "Спокойной ночи, дорогая Лили"; потом, не выпуская руки подруги, оглянулась и быстрым шепотом произнесла (лицо ее было серьезно и очень бледно):
- Лили, дорогая, если бы ты знала о мистере Мервине то, что я знаю, но не осмеливаюсь сказать, ты бы скорее позволила отрезать себе руку, чем согласилась бы выслушивать его нежные речи, с какими, признаюсь, он обращался ко мне; и я, зная все и глядя на него, - Лили, Лили! - в этот вечер я была очарована. Я могу лишь предостеречь тебя, дорогая: берегись, опасность велика.
- Но, Гертруда, милая, мне ничто не угрожает, - возразила Лили с едва заметной улыбкой. - Пусть он красив, но в его бездонном взгляде и черных волосах есть что-то funeste, и моему славному старику также известны о нем какие-то странные вещи - то же, что и тебе, наверное.
- И он ничего не сказал тебе? - произнесла Гертруда, мрачно разглядывая свой веер.
- Нет, а мне невтерпеж. Но он расскажет, конечно, хотя ему и не хочется. Ты же знаешь, Герти, как я люблю страшное, а это страшная история, я уверена. Не знаю даже, кто он, этот Мервин, - человек или привидение. Но смотри, тетя Ребекка и миссис Страффорд обмениваются поцелуем.
- Спокойной ночи, дорогая Лили, и помни!
Гертруда, без кровинки в лице, внимательно и серьезно вгляделась в подругу, а затем быстро коснулась губами ее щеки. Лили поцеловала ее в ответ, и подруги расстались.
Глава XXVI
О ТОМ, КАК ПОД МУЗЫКУ ОРКЕСТРА КОРОЛЕВСКОЙ ИРЛАНДСКОЙ АРТИЛЛЕРИИ СЛУШАТЕЛИ ДУМАЛИ КАЖДЫЙ О СВОЕМ
Дважды в неделю музыканты Королевской ирландской артиллерии устраивали на плац-параде у реки концерт для всех желающих. Поскольку оркестр этот считался лучшим в Ирландии, а Чейплизод был красивой, утопающей в садах деревушкой и числился среди фешенебельных пригородов, то в ясные осенние дни, наподобие того, о котором идет речь, народ охотно устремлялся сюда из города послушать концерт. Сходились также и все местные жители, так что на час-два здесь, как на ярмарке, собиралась толпа.
Мервин пришел, как и все остальные, но не пробыл и десяти минут. Завидев его, Гертруда Чэттесуорт ограничилась, как обычно, кивком издалека, Мервин же приветствовал ее холодным мрачным поклоном. Подле Гертруды вился мистер Бошан, знакомый ей по обеду у Страффордов. Этот полубог явился в белом сюртуке с малиновой накидкой и французском кафтане, волосы его были en papillote, в шляпе торчало перо, вдоль бедра свешивался couteau de chasse, на пуговице болтался прутик, по пятам за ним следовала пара итальянских борзых. Зрелище это, вероятно, поразило Трешема в самое сердце - нигде больше он не описывает с такими подробностями чей-либо костюм. Держался поблизости и маленький Паддок, однако положение его осложняла возобновившаяся суровость со стороны тети Бекки, а также великолепие мистера "Красная шпора", который не отходил от Гертруды, расточая ей fleurets. Также и у Клаффа, который пользовался благорасположением тети Ребекки и мог почитать себя счастливцем, появился легкий повод для ревности: едва завидев поблизости суровый лоб и характерную улыбку Дейнджерфилда, явившегося с удочкой и корзинкой для рыбы, тетя Бекки в то же мгновение потеряла интерес к немалым достоинствам капитана Клаффа и к той занимательной истории, которую он как раз довел до кульминационной точки; в обычной своей манере она внезапно оставила прежнего собеседника и с любезно простертой рукой и ободряющей улыбкой шагнула навстречу мрачному pescator del onda; тут же завязался доверительный разговор.
- Удильщикам, - проговорил кроткий полковник Роберт Винейблз, - присуще обычно большее спокойствие и самообладание, чем прочим смертным. Что теряет рыболов, если удача решительно от него отвернется? Разве что крючок или леску. Рыбу? Но она ему и не принадлежала. Пусть даже он вернется с пустыми руками, но он насладился чудесной прогулкой по берегам живописных рек, в аромате цветущих лугов. Он ублажил и чувства свои, и разум. Доверясь личному опыту - а это наилучшее из доказательств, - скажу, что никто так не далек от меланхолии, как рыболовы.
Ввиду всего вышесказанного не приходится удивляться безмятежному, радостному настроению Дейнджерфилда. Тетя Бекки два или три раза прошлась с Дейнджерфилдом туда-сюда. Лицо ее выражало надменную серьезность. Ее спутник скалился и, по обыкновению, энергично сыпал словами. Видя это, крепыш Клафф ощутил тревогу и обиду. Днем раньше он долго наблюдал в бинокль с лесистой возвышенности в парке за расположенным на противоположном берегу белмонтским лугом: там под тополями медленно прогуливался Дейнджерфилд, беседуя с тетей Бекки. Уже тогда Клаффа насторожил задумчивый вид обоих. В толстяке Клаффе взыграла желчь, он проклинал Дейнджерфилда в глубине своей завидущей души и спрашивал себя, какой черт принес хитрого старого управляющего именно сюда, за три сотни миль от его жилья, чтобы перехватить у него, Клаффа, облюбованный им кусок, в то время как Лондон кишмя кишит - э… да что уж там! - богатыми старухами. Клафф не мог простить Дейнджерфилду своих уже понесенных и грядущих весьма значительных затрат на пополнение зверинца мисс Ребекки какаду и пеликаном. Эти подарки были не чем иным, как ответной мерой: Клафф любил деньги ничуть не меньше, чем любой другой офицер на службе Его Величества, и, если бы не провокация со стороны Дейнджерфилда, не потратил бы на подобное безумство и шестипенсовика - скорее предпочел бы, чтобы эти два вида вымерли вслед за додо. "Собака! Вообразил, что один способен играть в эту игру!" - злобствовал Клафф. Но его донимало беспокойство и горькое предчувствие, что в придачу к уже приобретенным райским птицам потребуется еще полсотни окаянных пернатых, в отсутствие каковых зверинец недостаточно полон, и что в этом дорогостоящем соревновании Дейнджерфилд способен залететь куда выше и дальше его. Подумав о таком позорно-бессмысленном расточительстве, Клафф снова мысленно обозвал Дейнджерфилда дураком. При прощании с Дейнджерфилдом тетя Бекки произнесла (как показалось Клаффу) слово "завтра". Завтра! И что же будет завтра? Она говорила тихо, не для посторонних ушей, а когда возвращалась, вид у нее был взволнованный и задумчивый и щеки чуть зарумянились.
У Клаффа возникло чувство, что тетя Ребекка ускользает у него из рук, и ему захотелось взять этого самодовольного потасканного щенка Дейнджерфилда за шиворот и утопить в реке. Но, пусть на душе у Клаффа скребли кошки, нельзя было упускать, быть может, последнюю возможность покрасоваться в блеске любезности, остроумия и галантности - труд нелегкий, но Клафф взялся за него и не пожалел усилий.
Когда навстречу Стерку сверкнули из толпы очки Дейнджерфилда, доктор думал о чем угодно, только не о музыке. Рыболов тут же пробрался через толпу и приветствовал нашего универсального гения. Миссис Стерк ощутила, как по крепкой мускулистой руке мужа, на которую она опиралась, быстро пробежала мелкая дрожь, - в таких случаях миссис Стерк говорила себе: "Вскинулся". Затем миссис Стерк услышала за спиной голос Дейнджерфилда. В скором времени хирург и великий визирь с головой погрузились в разговор. Стерк просветлел, принял деловой, значительный вид, много и с жаром говорил. Он предоставил супруге в одиночестве присматривать за детьми и служанкой, а сам перешел на другую сторону улицы. Наттер молча мрачно наблюдал, как Стерк с Дейнджерфилдом указывали - когда тростью, а когда просто пальцем - то в одну, то в другую сторону, оглядывали, оживленно беседуя, владения арендаторов Дика Фишера и Тома Трешема и "Дом Лосося"; затем они взошли на крыльцо Трешема, чтобы стена на другой стороне улицы не мешала им видеть реку и все объекты на ближнем берегу. Как показалось Наттеру, они обсуждали будущие изменения и усовершенствования. Стерк извлек даже записную книжку и карандаш и начал что-то зачитывать Дейнджерфилду, а тот делал заметки карандашом на обратной стороне какого-то письма; в лице Стерка проглядывало радостное возбуждение; Дейнджерфилд хмурился, слушал внимательно, снова и снова кивал. Diruit, aedificat, mutat quadrata rotundis у Наттера под самым носом, не спросив его мнения! Подобная наглость непереносима. Это не что иное, как намеренная демонстрация, публичная отставка от дел. В ревнивой душе Наттера вскипало адское варево гнева и подозрений.
Выше я упомянул, что миссис Стерк ощутила в руке медика телеграфические подергивания, невидимый сигнал тревоги, который мозг - центр управления - иногда посылает на периферию. Поскольку я невзначай упустил из виду эту мельчайшую из мелочей, то надеюсь, что мой досужий и снисходительный читатель разрешит мне в немногих словах изложить кое-что, к ней относящееся, в ближайшей главе.