Своим состоянием Паддок был "рашштроен". И пусть ввиду вышеописанного особого случая он позволил себе некоторое "злоупотребление спиртным", я должен сказать, что не припомню, когда еще с этим достойным маленьким джентльменом случалась подобная история. Слегка "не в себе" он иногда бывал, но не более того - и будьте уверены, немногие в те дни отличались подобной добродетелью.
Глава XXXIII
СКРИПКА ДЕВРЁ ИГРАЕТ ВСТУПЛЕНИЕ К "ЗА ХОЛМЫ, В ДАЛЕКИЙ КРАЙ"
В отношениях между старым генералом Чэттесуортом и Деврё ощущалась едва заметная странная холодность. Генерал восхищался молодым человеком; он ценил в своих офицерах добрую кровь и все же был даже рад мысли, что тот, возможно, уедет. Когда старый Блай из склада боеприпасов хвалил привлекательную внешность "этого чертяки", генерал тут же мрачнел, раз-другой фыркал и произносил: "Да, он красив - это верно - и мог бы стать хорошим офицером, очень хорошим, но слишком он буйный парень, неприятностей с ним не оберешься. - И, понизив голос, добавлял: - Вот что я вам скажу, полковник: пока этот малый налегает на кларет, все в порядке, но, черт возьми, он любит не только кларет и не согласен ждать послеобеденного времени - это между нами, вы понимаете. Клянусь Юпитером, мне нет дела до того, что он творит или пьет вне службы, но, черт возьми, в один прекрасный день он сорвется. Пару раз мне пришлось поговорить с ним по-дружески, и, признаюсь, я бы предпочел, чтобы он служил под началом у кого-нибудь другого. Он прекрасный парень, и будет жаль, если произойдут неприятности; разбираться с ним на людях мне было бы невыносимо; не то чтобы, знаете, такое уже случалось, но… но доходили до меня слухи… и… и пусть возьмет себя в руки, если хочет оставаться офицером". Итак, хотя до публичного скандала дело не дошло, но отношения между Деврё и его командиром стали натянутыми, и последний полагал, что Деврё с каждым днем все более предается своим дурным привычкам, и опасался, что в скором времени придется высказать свое неодобрение вслух.
Когда Деврё не достиг еще совершеннолетия, лорд Атенри его недолюбливал, и добродушная графиня, желая исправить несправедливость, делала все, чтобы испортить мальчика, и давала ему куда больше свободы, кексов с изюмом, фруктов в роме, а впоследствии - и денег, чем было нужно. Подобно многим куда худшим людям, она любила иногда капризничать и не особенно заботилась о других. Однако же племянник был красив. Графиня гордилась его редкостной внешностью, его необузданная натура возбуждала ее любопытство, и она тратила на племянника больше, чем на все благотворительные начинания, вместе взятые. Деврё, благоразумием не отличавшийся, очень быстро заложил землю, которая досталась ему в наследство (никак не больше тысячи акров), и влез в долги, тратя деньги с шиком, как и подобало молодому человеку с блестящим, хотя и несколько неопределенным будущим; по правде говоря, временами он оказывался в положении просто безвыходном и без щедрых тетушкиных подачек лишился бы не только развлечений, но иной раз и хлеба насущного, и даже свободы.
Бесцеремонное письмо графини отнюдь не привело капитана в восторг, но он не мог позволить себе вступить в спор с той, из чьих рук получал свой хлеб с маслом, и строптивым поведением убить замечательную жирненькую птичку, которая так кстати несла золотые яйца. Мне неизвестно, содержался ли в письме какой-нибудь неприметный, но понятный пытливому взгляду знак - в почерке, в какой-нибудь из фраз, в общем тоне, - который поселил в Деврё неопределенное предчувствие, что после этой поездки ему, против обыкновения, уже не скоро доведется снова увидеть Чейплизод. И в самом деле, у тетушки имелись особые планы. Согласно ее замыслу, Деврё предстояло уйти в отставку из Королевской ирландской артиллерии и немедленно вслед за тем получить должность (графиня ее исхлопотала) в штабе главнокомандующего, а в будущем - при лорде Тауншенде; подумывала тетушка и о месте в парламенте, куда устроила бы племянника при первой возможности, и, наконец, о жене. Надо сказать, ее милость встретила прошлой осенью в Скарборо старого генерала Чэттесуорта, и в этом предназначенном для веселья месте они неоднократно вели серьезные разговоры (хотя в таких случаях терпения графини хватало ненадолго) - происходило это за картами или другими досужими занятиями; в результате добряк генерал внушил графине мысль, что Деврё следует пребывать там, где нет риска при неудачном стечении обстоятельств испортить себе репутацию до конца дней. Кроме того, графиня думала, что Чейплизод - не самое подходящее место для молодого, пылкого и склонного к эксцентричным выходкам повесы, поскольку хорошенькие личики встречались здесь чаще, чем большие состояния, и повсюду бренчали клавикорды, заманивая на дорожку, ведущую прямехонько к мезальянсу. В самом городке молодого джентльмена оценивали не так высоко, как тетка, полагавшая, что нет такой партии, на которую не мог бы претендовать ее красивый племянник со своим благородным происхождением и прекрасными способностями. Чейплизодским жителям, однако, было известно, что Деврё по уши в долгах, его то и дело преследуют кредиторы; все привыкли слышать, будто граф, дядя Деврё, находится на смертном одре, а кузен, ближайший наследник графа, уже испустил дух, а назавтра узнавать об их не худшем, чем обычно, самочувствии; многие начали думать, что очередь Деврё не наступит, быть может, никогда. Кроме того, горожане имели все основания гордиться своими, местными, красавицами. Достаточно назвать, к примеру, мисс Гертруду Чэттесуорт с ее более чем четырнадцатитысячным состоянием, и Лилиас Уолсингем, наследницу материнских денег и, помимо того, дохода отца (двенадцать сотен в год); в жилах обеих текла благородная кровь, а красотой они не уступали принцессам. Но как бы то ни было, в те дни родительский деспотизм встречался чаще, чем теперь. Старики не делились своей житейской мудростью и не держали совета с молодыми, а юность и красота были более наклонны к романтическим мечтаниям и куда менее - к корысти.
Таковы были планы старой графини - настолько величественные и щедрые, насколько позволяли ее возможности, - и она долго лелеяла их в тиши, поскольку не любила хлопот. Замок ее грез был построен не вчера, а простоял уже несколько лет, теперь же, в непривычной спешке, она готовилась распахнуть его окна для свежего воздуха, а двери - для жильца и владельца. Причиной тому был странный припадок, который графиня назвала простым обмороком, не желала больше ничего о нем слышать и заставила себя и окружающих выбросить его из головы; тем не менее она была сильно испугана. Когда миновал первый беспомощный страх и высохли слезы, графиня решила про себя, что если делать дело, то чем скорее, тем лучше.
Глава XXXIV
ЛИЛИАС СЛЫШИТ СТРОФУ ИЗ СТАРОЙ ПЕСНИ;
ПРОЩАНИЕ НА БЕРЕГУ
Отъезд был назначен совершенно внезапно, и когда Деврё, в сапогах со шпорами, оставив конюха с лошадьми на Островном мосту, стучался в двери Вязов, новость еще не достигла слуха здешних обитателей. Доктора дома не было: он уехал в Дублин. Разумеется, Деврё явился главным образом затем, чтобы повидать мистера Уолсингема. - А мисс Уолсингем?
Ее не было тоже; нет, она не в саду. Джон полагал, что она, может быть, в школе старой мисс Чэттесуорт, "или в Белмонте", добавила Салли; оба они не знали в точности, где ее искать.
Деврё заглянул в большую комнату по правую руку от холла, где со стены печально улыбался портрет молодой дамы - матери Лилиас. Как похожа на нее… высокие вазы с цветами… открытые клавикорды с нотами - по ним она будет играть, как обычно, в этот вечер, предположил он. Деврё стоял у двери, в сапогах со шпорами, как я уже говорил, прижимал к груди треуголку и оглядывал комнату словно в полусне. Старой Салли нелегко было догадаться, что творилось у него на душе, потому что, когда ему было грустно, на губах его появлялась улыбка - правда, с оттенком горечи, - а испытывая боль, он обычно шутил.
В ту самую минуту Лилиас Уолсингем, шедшая по главной деревенской улице к Королевскому Дому, остановилась, чтобы сказать несколько любезных слов старой Джинни Крессвел, и к ней обратилась кроткая миссис Стерк, которая прогуливала в парке свой небольшой зверинец.
- Дорогая мисс Уолсингем, вы слышали новость? - заговорила она. - Капитан Деврё уехал в Англию, и, думаю, мы его здесь больше не увидим.
Лилиас почувствовала, что бледнеет, погладила одного из мальчуганов по голове и с улыбкой задала ему какой-то глупый вопрос.
- Почему вы не слушаете, дорогая мисс Лилиас? Вы ведь не слышали, что я сказала.
- Нет-нет, слушаю; когда же он уехал? - спросила Лилиас достаточно равнодушно.
- С полчаса назад, - так полагала миссис Стерк.
Еще две-три фразы, церемонное прощание, и любезная леди двинулась со своим выводком по аллее, а Лили отправилась в Королевский Дом к полковнице Страффорд и по дороге все время ощущала странные приливы гнева и разочарования. "Подумать только, уехать, не попрощавшись с моим отцом!"
У парадной двери Королевского Дома Лили на мгновение забыла, зачем она здесь, и ощутила облегчение, узнав, что любезная миссис Страффорд в городе.
В те времена - не знаю, как сейчас, - по берегу реки от Чейплизода до Островного моста тянулась тропинка, которую проложили рыболовы, - извилистая и неровная, но все же пройтись по ней было очень приятно. Этой дорогой и решила вернуться домой Лилиас; спускаясь к реке, она не поднимала глаз от травы под ногами и обиженно шепнула маргариткам: "Нет, ни доброжелательства, ни дружеских чувств в мире больше не осталось; все люди черствы и лицемерны, и я рада, что он уехал".
Она помедлила у перелаза через живую изгородь, вблизи старого желобчатого устоя моста - по нему карабкался розовый куст, а вверху красовалась заросшая травой каменная ваза; этот пейзаж так и просился в альбом какой-нибудь юной леди; и тут Лилиас вспомнила о длинном письме от мисс Уордл, которое ей недавно прислала для ознакомления тетя Бекки и распорядилась (а распоряжения ее бывали равносильны приказам) вернуть в шесть часов, потому что тетя Бекки, даже когда в этом не было никакой необходимости, любила назначать точный час и таким образом обременять людей пустыми и ненужными обязательствами.
У перелаза Лилиас помедлила; ей нравился старый каменный устой; от следующего, у самой воды, остались одни обломки; миссис Страффорд, которая немного рисовала и ценила все живописное, посадила подле руины и уцелевшего устоя упомянутые выше розы, а кроме того, жимолость и плющ. В руках у Лилиас было письмо мисс Уордл, заполненное, разумеется, скандальными рассказами о сумасшедших, о страданиях узников тюрьмы Флит, а также, как было в обычае у этой достойной дамы, статистическими данными, вопросами и мелкими скучными поручениями. Развернутое письмо громко шелестело у нее в руке, но не привлекало в эту минуту нисколько. Из точки, где стояла девушка, открывался красивый вид на реку, взгляд Лилиас последовал за течением вод к Инчикору. Она любила реку, такую холодную и равнодушную, и мысленно задавала себе вопрос почему; а река, искрясь, бежала к морю. И тут Лилиас услышала приятный тенор, певший невдалеке весело, но с оттенком грусти, знакомые ей слова:
Не сводя с потока очей,
Улыбалась насмешливо дева,
Как мечтатель мечте своей.
Приближался Деврё - это было его шутливое приветствие. В смущении, свойственном только юности, Лилиас опустила свои большие глаза. Она почему-то радовалась, но досадовала на себя за то, что покраснела, однако он, подойдя, не заметил этого из-за глубокой тени от старого устоя с пышными гирляндами зелени - он знал только, что ее лицо красиво.
- Мои мечты обретают крылья, но безумства меня не оставят. Вы были нездоровы, мисс Лилиас?
- О, пустяки, всего лишь легкая простуда.
- А я уезжаю… узнал только накануне ночью… правда, уезжаю. - Он помолчал, но юная леди не сочла нужным ответить и молча слушала. Собственно говоря, она была обижена и нисколько не собиралась интересоваться его судьбой. - И теперь, когда я покидаю этот мирок, - он бросил на деревушку, как показалось Лилиас, взгляд, полный сожаления, - мне бы очень хотелось, мисс Лили, если вы не будете возражать, внести ваше имя в свое завещание…
Она мило, беззаботно рассмеялась. Не слишком-то ласковый, но до чего же музыкальный смех!
- Полагаю, если вы, здешние жители, лишитесь удовольствия видеть Дика Деврё - временно или, быть может, навсегда, - ваши сердца не разорвутся от горя?
Цыган Деврё улыбнулся, его взгляд упал на собеседницу мягкой фиолетовой тенью; в нежных мелодичных звуках его голоса она на миг уловила странный, взволновавший ее упрек.
Однако маленькая Лили не склонна была смягчиться; если он, такой давний друг, готов был уехать не прощаясь, то пусть не думает, что ей это небезразлично.
- Наши сердца? Они останутся целехоньки, скорее всего; но это, разумеется, не относится ко мне, поскольку я дочь пастора, к старому Муру, цирюльнику, к наемному извозчику Пату Морану и к вашей толстой квартирохозяйке миссис Айронз; вы ведь были так добры ко всем нам.
- Да-да, - прервал ее Деврё, - я оставил Морану свой белый сюртук; шляпу и… дайте вспомнить… пару пряжек Муру, а стекло и фарфор - дражайшей миссис Айронз.
- Так у вас теперь нет ни шляпы, ни пряжек, ни сюртука, ни стекла, ни фарфора! Похоже, вы раздали почти все свое земное достояние и отрешились от мирской суеты.
- Да, почти все, но не совсем, - засмеялся он. - У меня еще осталось одно-единственное из моих сокровищ - моя бедная обезьяна. Это чудесный парень, объездил полмира, джентльмен с головы до пят; он был мне до сих пор верным товарищем. Как вы думаете, не согласится ли доктор Уолсингем из милости предоставить бедняге кров в Вязах?
Лилиас собиралась ответить шуткой, но тут же передумала. Ей показалось дерзким предположение Деврё, что ей захочется оставить у себя его любимца, и она ответила серьезно:
- Не могу сказать - не знаю; если бы вы захотели его повидать, то могли бы спросить сами; но, думаю, вы просто шутите.
- О да! Я тоже так думаю, мадам; шучу или - правда, это не важно - сплю наяву, быть может. Это трубит наш рожок! (Трепетные звуки парили в ласковом воздухе.) Как далеко он уже; как сладко поют наши рожки; мне кажется, нигде в мире нет сладкозвучней. Да, сплю наяву. Я сказал, что у меня осталось только одно сокровище, - продолжал капитан с необычной для него неудержимой нежностью, - собирался молчать, но теперь скажу. Посмотрите-ка, мисс Лили, это розочка, которую вы утром оставили на клавикордах; я ее украл, она моя теперь, и Ричард Деврё скорее умрет, чем расстанется с нею.
Так, значит, он все же побывал в Вязах и она была к нему несправедлива.
- Да, сплю наяву, - проговорил капитан затем в своей обычной манере, - а пора бы уже пробудиться - и в путь.
- Так вы и в самом деле уезжаете?
Никто бы не догадался по голосу Лилиас, какое странное ощущение она сейчас испытывает.
- В самом деле, - отозвался Деврё своим обычным тоном. - За холмы, в далекий край; и уверен, вы первая пожелаете старому другу доброго пути.
- Желаю; конечно, желаю.
- А теперь пожмем друг другу руки, мисс Лили, как в старые добрые времена.
Она протянула ему свою честную маленькую ручку, он обхватил ее своей жилистой, но изящной ладонью и стал рассматривать с сумрачной улыбкой, а Лилиас тоже улыбнулась и произнесла:
- Прощайте.
Она боялась, что он сейчас заговорит, а она не будет знать, как ответить.
- И все же кажется, мне еще очень многое нужно сказать.
- А мне еще очень многое нужно прочитать; вот, посмотрите. - Она встряхнула развернутое письмо старой мисс Уордл и вложила в улыбку едва заметную долю комической досады.
- Очень многое, - согласился он.
- Еще раз прощайте.
- Прощайте, дорогая мисс Лили.
И затем он, как и раньше, смерил ее загадочным взглядом и ушел; а она опустила глаза на письмо. Он достиг дальнего луга, где тропа огибала купу тополей и скрывалась из виду. В этом месте он обернулся, быть может, в последний раз, перед тем как исчезнуть навсегда, - этот странный красавец, благодаря которому немало часов протекло так приятно; как дерзок он был со всеми прочими и как нежен с ней; она могла бы - думалось ей - сделать из него все, что угодно: героя или полубога! Она знала: один взгляд - и он вернется и бросится, быть может, к ее ногам, но она не в силах была подать даже такой ничтожный знак. Она стояла, притворялась, что читает письмо, и не видела ни слова. "Ей нет до меня дела; и все же - подобных ей свет не видал. Нет, я ей безразличен", - думал он, и она позволяла ему так думать, но сердце ее отчаянно билось, и она чувствовала, что еще немного - и у нее вырвется крик: "Вернись!.. Моя единственная любовь… Мой милый… Я без тебя умру!" Но она не подняла головы. Она все читала письмо старой мисс Уордл, снова и снова - те же полдюжины строчек. А когда через пять минут она подняла глаза, по плотным листьям седых тополей пробегала рябь от ветра, а его не было; из деревни доносилась сладостно-жалобная мелодия, и Лилиас показалось, что внезапно деревня опустела, а с ней и весь мир.
Глава XXXV
ТЕТЯ БЕККИ И ДОКТОР ТУЛ, ПРИ ПАРАДЕ, В СОПРОВОЖДЕНИИ ЛАКЕЯ ДОМИНИКА ЗАХОДЯТ В ВЯЗЫ К МИСС ЛИЛИАС
После такого прощания, в особенности если при этом стало явным нечто тайное, человека охватывает иной раз, говорят, вначале возбуждение, а уж затем - холод и боль разлуки. Возвратившись домой, Лили обнаружила, что забыла все мелодии, кроме странной песенки "Ручей бежал между ними"; она оставила клавикорды и через застекленную дверь вышла в сад, но не нашла в себе прежнего интереса к цветам; в саду было одиноко, подкралось беспокойство, словно бы ей предстояло отправиться в поездку или услышать необычные новости; и тут она вновь подумала о полковнице Страффорд: та, скорее всего, уже успела вернуться из Дублина, а повидаться с милой старой дамой было бы любопытно хотя бы потому, что полковница недавно возвращалась по той самой дороге, по которой уехал он, и могла его повстречать; так или иначе, вдруг о нем зайдет разговор, вдруг выяснится, вероятно ли, что он вернется, вдруг полковница станет рассуждать о нем или даже просто упомянет его имя - Лилиас было интересно все, сознавала она это или нет. Поэтому она отправилась в Королевский Дом, и миссис Страффорд оказалась на месте; последовал поток занимательных новостей: о "роскошном нассауском дамасте", встреченном у Хотона в Куме (он произвел на полковницу неизгладимое впечатление), о том, как она выбрала себе у Мюзик-Холла новые нанкиновые тарелки и прекрасные овальные блюда и как ночного сторожа Питера Рейби казнили вчера утром за убийство мистера Томаса Флемминга с Томас-стрит (на преступнике были шерстяные штаны); наконец дошла очередь до Деврё - миссис Страффорд поведала, что полковник получил письмо от генерала Чэттесуорта, "который, между прочим…" (последовало длинное отступление, Лили выслушала его с большим удовольствием, как вы понимаете); генерал, как выяснилось, не очень рассчитывал на то, что Деврё вернется в Чейплизод и Королевскую ирландскую артиллерию; и полковница сменила тему, а Лили долго сидела, ожидая, что та вновь заговорит о Деврё, но так и не дождалась. И маленькая Лили ушла из Королевского Дома в большей задумчивости, чем пришла.